Мы с Адой вытаскивали свое шитье на террасу, чтобы иметь возможность продолжать наблюдение за всем, что происходит в мире. Что-то случилось между нами после того дня, как лев преследовал ее, как предполагала и о чем до сих пор говорила вся деревня. Завидев нас, они обожали показывать на Аду пальцем и изображать львиный рык, что не позволяло нам забыть о случившемся. Но была во всем этом и положительная сторона: происшествие с Адой вызвало большой приток прихожан в церковь отца. Люди думали: раз Иисус сумел защитить ото льва бедную хромую девочку, значит, наверняка он хорошо присматривает за своими христианами. И это в тот момент, когда все считали, будто их африканские боги разгневались на нас и собирались преподать нам урок. По представлениям деревенских жителей, это было нечто вроде соревнования между богами, в котором Иисус с Адой победили. Папа, разумеется, полагает, что это суеверный и чересчур поверхностный взгляд. Но, по счастливому стечению обстоятельств, он прочитал проповедь о Данииле во рву со львами за несколько дней до того, и теперь они, естественно, бежали по воскресеньям в церковь, отталкивая друг друга. И причиной всему была Ада. Отец, разумеется, рад и доволен Адой, что бы ни говорил. Он обнял ее за плечи на людях! Что не совсем справедливо.
Но мы с ней пока по-прежнему составляли друг для друга основную компанию. Прикованные к дому мамиными инструкциями, словно угрюмые медведи в неволе, мы с завистью смотрели, как Нельсон уходит по своим делам, свободно передвигаясь по деревне и подхватывая какакака всякий раз, когда пожелает. Мы видели его круглый розовый шрам, который будто подмигивал нам сквозь деревья, как маленький смеющийся глаз. Еще мы наблюдали за Метуселой. Тот после четырех месяцев свободы все так же околачивался возле дома, что-то бормоча. Было странно слышать голоса членов собственной семьи, доносящиеся с ветвей дерева, словно они превратились в летающих духов, всецело занятых поеданием арахиса и бананов и произнесением приветственных фраз. Порой по ночам попугай пугал нас, если мы забывали, что он спит в уборной. Поверьте, испытываешь шок, когда, присев пописать, вдруг слышишь позади себя голос, с воодушевлением восклицающий: «Сестра, Господь велик!» Но нам было жаль его, и мы прихватывали для него кусочки фруктов и следили за тем, чтобы дверь в уборную всегда была закрыта и заперта на щеколду, иначе мангуст или виверра могли проникнуть внутрь и разделаться с птицей.
Сначала мне хотелось, чтобы Метусела вернулся и опять жил в клетке, но папа заявил, что это неправильно. Мы отпустили Метуселу на волю, поскольку он создавал затруднения для нас и сам переставал быть той благородной птицей, какой создал его Бог. Я болела за то, чтобы Метусела научился жить на свободе. Уж не знаю, за что болела Ада, пока мы занимались на веранде рукоделием, одновременно наблюдая, как попугай ковыляет с ветки на ветку. Вероятно, ей вообще было безразлично — просто любопытно посмотреть, что произойдет дальше. Ада — она такая. Не чувствует себя обязанной заботиться о спасении своей души в загробном мире, а может, даже и в этом. Ада лишь наблюдает за жизнью со стороны, равнодушно.
Разумеется, она не прикладывала усилий ради своей женской судьбы. Ада делала странные, мрачные вещи для будущего приданого: черную кайму на салфетках и прочее, что, естественно, удручало маму. Руфь-Майя была избавлена от изготовления приданого. Ей разрешалось лежать в гамаке вместе с нами и играть в плетенку шнурком из пряжи, если она пообещает не убегать и ничего себе не ломать.
Я сидела, развалясь в гамаке, и лениво работала над своей скатертью, только чтобы поддерживать мамину надежду, что когда-нибудь я выйду замуж, но вскоре работа захватила меня. Само по себе стегание крестиков муторно, однако перспектива прекрасна: мама предусмотрительно выбрала для меня цветочный рисунок, зная, как я люблю всякую растительность. По углам скатерти должны были появиться букеты анютиных глазок и роз, соединенные вдоль краев сплетающимися зелеными лианами. И так же, как давным-давно Дух воплотился в теле Христовом, первая махровая роза начинала проявляться на моей скатерти. Глядя на нее, я представляла весь сад.
Тем не менее исполнение «проекта» оказалось длительным. Рахиль покончила с полным комплектом столовых салфеток раньше, чем я вышила одну красную розу. Влажность была такая, что у нас капало с ресниц, и в этом сыром воздухе первый букет занял у меня столько времени, что вышивальная игла заржавела прямо в процессе работы.
Программа «сундучок надежды» не так уж долго оставалась нашим главным занятием. Рахиль надеялась слишком сильно, поэтому ей не хватило материала, а мы — слабо, и нам не хватило энтузиазма. До сих пор я достаю свою незаконченную скатерть и пытаюсь снова воодушевиться ею. Я даже молилась, чтобы сделаться более подходящей для замужества. Но ржавая игла оставляла оранжевые кружочки на ткани, которые могли разрушить мои ожидания.
Руфь-Майя
Я пыталась увидеть Нельсона голым. Не знаю, почему мне этого хотелось. Когда встает утром, первое, что он делает, — умывается в курятнике из помятого тазика. Нельсон моет затылок с розовой дыркой в нем до тех пор, пока кожа не начнет блестеть и весь он не обольется водой. Затем мрачно смотрит на свою одежду, произносит какое-то заклинание и надевает коричневые штаны и красную футболку. Это вся одежда, какая у него есть. Здесь у всех только одна одежда. Мои друзья — это мальчик в синей пижамной куртке, один в клетчатых закатанных штанах, один в шортах с большими белыми карманами, отвисающими сзади, и еще — в розоватой рубахе до колен и без штанов. Девочки штанов не носят. А на малышах вообще нет ни клочка одежды, они могут присесть и пописать, когда захотят.
Курятник сплетен из прутьев, и в стене много маленьких квадратных дырочек. Я просто хотела посмотреть на Нельсона. Я была плохая. Порой я молюсь младенцу Иисусу, чтобы он сделал меня хорошей, но он не реагирует.
Курицы сидели на яйцах. Мы называли их добрыми куриными мамами, которые дают нам еще курочек. Их курятник был хилой будкой. Они старались прятать свои гнезда в кустах, однако мы с Нельсоном их находили. Нельсон сказал, что они плохие куры, поскольку хотят украсть у нас своих детей. Я пыталась ругать их за это, но Нельсон объяснил, что они не понимают по-английски. Он научил меня, как подзывать кур: куйиба диаки, куиба диаки, мботе ве! Мботе ве! Потом мы забирали все яйца. Мне разрешили помогать Нельсону по утрам, когда Рахиль и остальные занимались уроками, если я пообещаю маме, что не буду подходить к другим детям, потому что они все больные. Им приходится ходить в уборную номер два, в кусты, и мы можем заразиться.
Мы приносили яйца в дом, и мама клала их в ведро с водой. Некоторые яйца опускались на самое дно, а другие плавали на поверхности, как в игре «Поймай яблоко»[45]. Утопленников можно есть, а те, что плавают, — гнилые. Когда в игре говорят: «Кто последний — тот и вонючка», наверное, имеется в виду, что он останется плавать на поверхности. Эти тухлые яйца Нельсон брал себе. Мама боялась, что он заболеет, если съест их, но он возражал: «Нет, что вы!» и забирал их. Не ел, а где-то прятал. Объяснял, что они нужны знахарю-колдуну папе Кувудунду для мертвецов, чтобы они улеглись. Слово «нганга» означает знахарь, колдун. Папа Кувудунду — такой колдун, потому что у него шесть пальцев на одной ноге. Нельсон сказал, что нганга Кувудунду может делать живых людей мертвыми, а мертвых — обратно живыми. Он думает, папа Кувудунду такой важный, что, наверное, мог бы армией командовать, только он слишком старый. Вероятно, один из его сыновей сможет. Нельсон знает, кто такой Патрис Лумумба, я тоже знаю. Он говорит, кое-кто советует закапывать камни у себя во дворе прямо сейчас, а потом, когда все белые поумирают, эти камни превратятся в золото. Нельсон в это не верит. Считает, что никто не верит, кроме тех, кто хочет верить. Я спросила: «А почему все белые люди поумирают?» Нельсон этого не знает.
Теперь в церковь ходит много людей, которые раньше ее не посещали. Нельсон говорит, это потому, что лев хотел съесть Аду, но Иисус превратил ее в антилопу в самый последний момент. Как в Библии. В то мгновение, когда лев вонзил зубы в Аду, она превратилась в антилопу, а настоящая Ада исчезла с места и живехонькая появилась у нас на веранде.
Нельсон уверен, что тут у каждого есть свой маленький бог-защитник, это особые африканские боги, они живут в таких маленьких штучках, люди носят их на шее. Гри-гри — вот как они называются. Они похожи на маленькие бутылочки, только сделанные из прутиков и ракушек. Иногда я думаю об этих крохотных божках, которые ездят у людей на шеях, и кричу: «Помогите! Выпустите меня отсюда!» Как джинна из лампы Аладдина. Нужно потереть такую штучку и сказать: «Эй, божок, береги меня лучше, а то лев съест тебя вместе со мной!»
Сейчас все эти божки ужасно сердятся на Иисуса и, если бы могли, причинили бы нам зло. Если бы Иисус нас не охранял. Я сказала Нельсону, что Иисус великоват, чтобы разъезжать у кого-нибудь на шее в маленьком гри-гри. Он ростом с человека, с длинными темными волосами и в сандалиях очень большого размера. Нельсон сказал: да, все уже поняли, что Он — действительно большого размера. Много людей начали ходить в церковь, желая послушать, как папа рассказывает про Иисуса, и стали понимать, что к чему. Но Нельсон считает, что у них одна нога в церкви, а другая — за порогом. Если с кем-нибудь из нас случится что-нибудь плохое, они сразу убегут.
После того как мы постоянно находили яйца в кустах и забирали их, младенец Иисус сделал кур хорошими, и они стали откладывать яйца в одно большое гнездо, которое мы устроили в углу курятника. Мама взяла карандаш и на тринадцати яйцах поставила буковку Х. Эти яйца мы оставили в гнезде, и когда курочки сносили новые, мы только брали их, чтобы есть. Делали яичницу, варили вкрутую. Те, что с буквой Х, мы не брали, ведь из них должны были вылупиться цыплята. Они вырастут и станут новыми несушками. А остальные вырастут для того, чтобы стать жареными курами! Этим не повезет. Им отрежут головы, и они будут носиться вокруг, разбрызгивая кровь, ха-ха, бедные, бедные. Надо бы и курам иметь свои гри-гри на шейках.