— Хо-хо! — радостно воскликнул он. — А я и забыл совсем про эти книги. Прекрасно, что они тебе пригодились. А знаешь, у меня там, в лодке, есть много гораздо лучших.
Глядя на Аду, можно было подумать, что она с удовольствием прямо сейчас рванула бы к реке и начала читать эти книги. Ада принялась показывать ему разные картинки длиннохвостых сварливых соек и всякой другой всячины, а он так захлебывался информацией, что, похоже, даже не заметил, что Ада не умеет разговаривать.
Господи, ну конечно! Брат Фаулз! Это же и есть брат Фаулз! Священник, который служил в этой миссии до нас, и его вышибли за то, что он слишком тесно якшался с местными. Теперь все стало на свои места. Но мне уже было поздно вступать в беседу, поскольку я, будучи служанкой, пропустила момент представления. Я просто тупо сидела, пока Ада получала свои птичьи уроки, а Лия уговаривала робких маленьких Фаулзов выйти на веранду с ней и Руфью-Майей, сесть там на полу и почитать журналы с комиксами.
А вскоре в комнате сразу стало темно, потому что папа загородил собою дверной проем. Мы все замерли, кроме брата Фаулза, тот вскочил и протянул папе руку, одновременно похлопывая левой ладонью по предплечью — традиционное конголезское приветствие.
— Брат Прайс, наконец-то! — воскликнул он. — Я постоянно молился за вас, а теперь имел удовольствие познакомиться с вашей очаровательной семьей. Я — брат Фаулз, ваш предшественник в этой миссии. Моя жена Селин. Наши дети.
Отец не подал ему руки. Он стоял, уставившись на католический крест у него на шее и, наливаясь яростью, вероятно, вспоминал все, что мы слышали о брате Фаулзе, да еще и ругательства, каким научился от него попугай. В конце концов он все же пожал ему руку, однако холодно, по-американски.
— Что привело вас сюда?
— Мы проплывали здесь поблизости! Обычно бо́льшую часть работы мы проводим в нижнем течении реки, возле впадения в нее Ква, но родители моей жены живут в Ганде. Вот мы и подумали, что хорошо бы навестить вас и наших друзей в Киланге. Разумеется, нам следовало засвидетельствовать свое почтение папе Нду.
Было заметно, как папина кожа покрылась мурашками при упоминании имени его главного врага, местного вождя. К тому же произнесенного с акцентом янки. Однако отец принял невозмутимый вид, ничем не выдавая, какое бесславное поражение он терпит пока на ниве христианизации здешнего населения.
— Это замечательно. А что за работу вы теперь проводите? — Он подчеркнул голосом слово «теперь», будто хотел сказать: «Нам-то прекрасно известно, что вас с позором лишили права проповедовать Евангелие».
— Я с радостью тружусь во славу Господа, — ответил брат Фаулз. — Вот как раз говорил вашей жене, что понемногу служу. Изучаю и классифицирую фауну. Много наблюдаю и, вероятно, в перспективе сумею способствовать спасению.
— Жаль, — заявил папа. — Спасение есть путь, истина и свет[72]. «Ибо всякий, кто призовет имя Господне, спасется»[73]… Но «как веровать в Того, о ком не слышали? Как слышать без проповедующего?»[74]… «Как написано: как прекрасны ноги благовествующих мир, благовествующих благое»![75]
— Благовествовать благое — и впрямь бесценный труд, — произнес брат Фаулз. — «Послание к Римлянам», глава десятая, стих пятнадцатый.
Во как! Этот янки знает Библию. Папа немного притормозил.
— Разумеется, я делаю все, что могу, — быстро проговорил он, чтобы скрыть потрясение. — Я принимаю всем сердцем благословенные слова: «Они же сказали: веруй в Господа Иисуса Христа, и спасешься ты и весь дом твой. И проповедали слово Господне ему и всем, бывшим в доме его»[76].
Брат Фаулз кивнул:
— Павел и Сила — своим тюремщикам, да, после того как ангелы заботливо устроили землетрясение, чтобы освободить их. Деяния апостолов, глава шестнадцатая, кажется? Меня всегда немного смущал следующий стих: «И, взяв их в тот час ночи, он омыл полосы их».
— Американский перевод может вам прояснить его. В нем сказано: «Омыл раны их». — Папа говорил с интонацией ученика-всезнайки, которого хочется придушить.
— Да, так понятнее. И все же: кто это переводил? За то время, что живу здесь, в Конго, я слышал столько ошибок в переводе, иные из них даже нелепые. Так что, простите меня, брат Прайс, за мой скептицизм. Порой я спрашиваю себя: а если эти «полосы» — вовсе не раны, а нечто иное? Он был тюремным стражем, может, на нем была полосатая рубаха, как у третейского судьи? Павел и Сила стирали его вещи — в знак смирения? Или значение более метафорично: не хотели ли Павел и Сила рассеять его сомнения? Вникнуть в противоречивые чувства относительно новой религии, которую так внезапно обрушили на него?
Маленькая девочка, сидевшая на полу с Руфью-Майей, что-то сказала на своем языке. Руфь-Майя прошептала:
— Дональд Дак и Белоснежка, они поженились.
Папа перешагнул через детей, подтянул стул и сел на него верхом, как делал, когда у него созревал неоспоримый христианский аргумент. Скрестив руки на спинке стула, он самодовольно усмехнулся, глядя на брата Фаулза.
— Сэр, примите мои соболезнования. Лично у меня никогда не возникало подобных затруднений с толкованием Божьего слова.
— Да, я вижу, — кивнул брат Фаулз. — Но, уверяю вас, у меня их тоже нет. Однако это может быть забавным времяпрепровождением. Возьмите, например, ваших Римлян, главу десятую. Давайте вернемся к ней. К американскому переводу, если вы предпочитаете его. Чуть дальше мы находим вот такое поучение: «Если начаток свят, то и целое; и если корень свят, то и ветви. Если же некоторые из ветвей отломились, а ты, дикая маслина, привился на место их и стал общником корня и сока маслины, то не превозносись перед ветвями. Если же превозносишься, то вспомни, что не ты корень держишь, а корень тебя»[77].
Папа недоуменно моргал, к чему, мол, все эти корни и ветви.
Но глаза старого Санты поблескивали, он явно был доволен.
— Брат Прайс, вы думаете об этом, когда делите пищу со своими конголезскими собратьями и радуете свой слух их песнями? Приходит ли вам в голову мысль, что мы здесь — ветвь привитая, питающаяся от богатства этих африканских корней?
Папа ответил:
— Тогда взгляните на двадцать восьмой стих, сэр: «В отношении к благовестию, они враги ради вас».
— И что дальше? «А в отношении к избранию, возлюбленные Божии ради отцов».
— Не будьте дураком! — заорал папа. — Этот стих относится к детям израилевым.
— Не исключено. Но метафора оливкового дерева хороша, вы не считаете?
Папа лишь бросил на него испепеляющий взгляд, будто видел перед собой дерево, которое хотел сжечь.
Брат Фаулз, однако, ничуть не задымился, а продолжил:
— Я питаю особую слабость к природным образам Библии, брат Прайс. Обожаю их. И нахожу чрезвычайно полезными здесь, среди этих людей, которые так разумно и с таким сочувствием относятся ко всему живому, окружающему их. Они весьма почтительно исполняют свой долг перед природой. Вы знаете гимн, призывающий дождь на ямсовые поля, брат Прайс?
— Гимны их языческим богам и ложным идолам? Боюсь, у меня нет времени заниматься подобной чепухой.
— Да, вы человек слишком занятый, не сомневаюсь. Но все равно это интересно. В пандан тому, что вы процитировали из Послания Римлянам, глава двенадцатая. Помните стих третий, нет?
Папа ответил, оскалив зубы:
— «По данной мне благодати, всякому из вас говорю: не думайте о себе более, нежели должно думать…»
— «Ибо, — подхватил брат Фаулз, — как в одном теле у нас много членов, но не у всех членов одно и то же дело, так мы, многие, составляем одно тело во Христе…»
— Во Христе! — торжествующе воскликнул отец, словно выкрикнул: «Бинго!»
— «…а порознь один для другого члены, — продолжил цитировать брат Фаулз. — И как, по данной нам благодати, имеем различные дарования, то имеешь ли пророчество, пророчествуй по мере веры; имеешь ли служение, пребывай в служении; учитель ли — в учении, увещатель ли, увещевай; раздаватель ли, раздавай в простоте… благотворитель ли, благотвори с радушием. Любовь да будет непритворна… Будьте братолюбивы друг к другу с нежностью».
— Глава двенадцатая, стих десятый. Благодарю вас, сэр. — Папа был уже готов прекратить эту битву библейских стихов.
Уверена, он с удовольствием приказал бы брату Фаулзу переписать Стих в наказание. Но тогда старик просто встал бы и оттараторил его на память, бесплатно добавив к нему несколько природных образов.
Отец вдруг вспомнил, что ему нужно куда-то уходить, сделать что-то очень важное — короче, на обед они не остались. Им дали понять, что, с папиной смиренной точки зрения, они нежеланные гости в нашем доме, а может, и в деревне вообще. А они явно были из тех, кто предпочтет грызть собственные ботинки, чем доставить кому-либо неудобство. Поэтому они сказали, что собираются навестить еще несколько старых друзей, а им нужно отплыть до наступления темноты.
Нам пришлось разве что не привязывать себя к стульям, чтобы не побежать за ними, — хотелось услышать, что́ они скажут папе Нду и другим. Черт возьми! Все это время мы думали, что мы — более-менее единственные белые люди, чья нога ступала сюда когда-либо. А получается, наши соседи водили дружбу с братом Фаулзом и помалкивали о нем. Всегда кажется, будто знаешь о них больше, чем они о тебе, но вот доказательство, что это не так.
Они вернулись до заката и пригласили нас посмотреть на их лодку, прежде чем отплывут, и мама, мои сестры и я строем двинулись к реке. У брата Фаулза были книги, он хотел подарить их Аде. Миссис Фаулз привезла подарки для мамы: консервы, молочный порошок, кофе, сахар, таблетки хинина, фруктовый коктейль и столько еще всего, что у нас создалось впечатление, будто они и действительно мистер и миссис Санта-Клаус. Их лодка была не более чем маленькой плавучей хижиной с ярко-зеленой крышей. Однако внутри нее были все удобства, в том числе газовая плита, стулья, книги… Их дети бегали, плюхались на стулья и играли, словно не считали необычным жить на воде.