— Это не так часто случается.
— Да, но иногда бывает, ты сама видела. Что он тогда делает?
— Поет во все горло, люди к нему приходят, и он раздает им рыбу.
— Даже врагам?
— Наверное. Папа Боанда не любит папу Зинсану, однако часть рыбы отдает его женам.
— Правильно. С моей точки зрения, в этом есть смысл. Когда у кого-то есть больше, чем он может употребить, разумно ожидать, что он не оставит все себе.
— Но папа Боанда вынужден раздавать улов, потому что рыба долго не хранится. Если не избавиться от нее, она начнет гнить, и вонь поднимется до небес.
Анатоль улыбнулся и приставил палец к моему носу:
— Вот так же конголезцы думают и о деньгах.
— Но если раздавать все, что ты не можешь использовать сам, то никогда не разбогатеешь.
— Это правда.
— А разбогатеть мечтает каждый.
— Неужели?
— Естественно. Нельсон хочет накопить, чтобы жениться. Вероятно, и вы тоже. — Почему-то мне не хватило духу посмотреть на Анатоля, когда я произносила это. — Папа Нду так богат, что у него шесть жен, и все ему завидуют.
— У папы Нду очень трудная работа. Ему нужно много жен. Но не будь так уверена, что все ему завидуют. Я лично не желал бы оказаться на его месте. — Анатоль рассмеялся. — Или иметь столько же жен.
— Разве вам не хочется иметь много денег?
— Беене, много лет я работал на бельгийцев на каучуковых плантациях в Кокилхетвиле и повидал там богатых людей. Все они были несчастны, и у них было мало детей.
— Наверное, они были бы еще более несчастны, если бы были бедны, — возразила я.
Он рассмеялся:
— Ты права. Тем не менее я не научился завидовать богатым.
— Но какие-то деньги вам нужны, — настаивала я. Я знаю, что Иисус жил в нищете, но то было в другом месте и в иное время. Суровая культура пустыни, как сказал брат Фаулз. — Вам нужно достаточно, чтобы покупать еду, платить врачу при необходимости и так далее.
— Ну да, какие-то деньги нужны. Один радиоприемник и одна машина в каждой деревне — тоже. Твоя страна может дать нам столько?
— Полагаю, серьезного урона это ей не нанесло бы. У нас в Джорджии почти у каждого есть автомобиль.
— А абу! Не рассказывай сказки.
— Ну, не у каждого. Детей я не считаю. Однако в каждой семье машина есть.
— Не верю!
— А некоторые семьи имеют и по две!
— Зачем так много автомобилей в одной семье?
— Каждому каждый день нужно куда-нибудь ехать. На работу, в магазин…
— А почему никто не ходит пешком?
— Анатоль, там все находится на значительных расстояниях. Люди живут в крупных городах. Даже бо́льших, чем Леопольдвиль.
— Беене, ты меня разыгрываешь. Если бы все жили в больших городах, кто бы выращивал еду?
— Этим занимаются те, кто живет в деревне. Они работают на огромных полях, где растят арахис, сою, кукурузу и многое другое. Это фермеры, потом они загружают урожай в грузовики и везут в город, где люди все это покупают в магазинах.
— На базаре?
— Нет, магазин совсем не похож на базар. Это огромный дом с ярким освещением и множеством полок внутри. Он работает каждый день, и все товары продает только один продавец.
— У одного фермера так много товаров?
— Нет, это не фермер. Хозяин магазина все покупает у фермеров оптом и продает горожанам.
— И вы даже не знаете, с каких полей привезли то, что вы покупаете? Это ужасно. Оно же может быть ядовитым!
— Нет, ничего плохого не случается.
— Как же может быть достаточно пищи для людей, если все живут в городе?
— А вот так. Там всё по-другому.
— Что именно?
— Всё, — ответила я, собираясь продолжить, но кончик языка уперся в зубы, как бы пробуя слово «всё» на вкус.
Я уставилась за край поляны, где джунгли смыкались, окружая нас великой зеленой стеной деревьев, птичьих голосов, дыхания животных, — все это было неизменно, как биение сердца, которое слышишь во сне. Нас обступала живая гуща влажных деревьев и высоких трав, тянувшаяся через Конго. А мы были лишь маленькими мышками, снующими через нее по своим узеньким темным тропинкам. По-моему, в Конго земля владеет людьми. Как рассказать Анатолю о соевых полях, по которым едут люди, восседая на тракторах, как на тронах, и покоряя землю от горизонта до горизонта? Здесь это было как обман памяти или сон в сине-зеленых тонах.
— У нас там, — сказала я, — нет джунглей.
— А что есть?
— Поля вроде здешнего маниокового, только длиной и шириной с реку Куилу. Наверное, когда-то там тоже росли деревья, но люди их вырубили.
— И они не выросли снова?
— Наши деревья не такие живучие, как ваши. Нам с папой понадобилось много времени, чтобы понять, как тут все растет. Помните, вскоре после приезда мы расчистили участок земли под огород? Сейчас даже не видно, где он находился. У вас все просто вырастает — как Топси[88], а потом умирает. Земля превращается в мертвую красную слякоть наподобие гнилого мяса. Она зарастает лианами. А мы-то думали, что будем обучать местных выращивать такие же культурные растения, как у себя дома.
Анатоль рассмеялся.
— Маниоковые поля длиной и шириной с реку Куилу?
— Вы мне не верите, но это правда! Не можете такого вообразить, потому что здесь, наверное, даже если вырубить достаточно джунглей, чтобы засеять огромные поля, как у нас, дожди просто превратят их в грязевую реку.
— А засуха испечет ее.
— Да! И даже если вам удастся что-нибудь вырастить, дороги будут размыты так, что вы не вывезете урожай в город.
Он цокнул языком.
— Похоже, Конго представляется тебе «несговорчивым» местом.
— Да, оно сильно отличается от того, к чему я привыкла. Дома у нас есть города, машины и прочее, потому что природа там устроена совсем по-другому.
Он слушал, склонив голову набок.
— И тем не менее твой отец приехал сюда, решительно вознамерившись вырастить в Конго свой американский огород.
— Мой папа считает, что Конго отстало в развитии, а он сумеет помочь подтянуть его до нужного уровня. Это безумие. Все равно что пытаться приделать лошади резиновые колеса.
Анатоль поднял брови. Вряд ли он когда-нибудь видел лошадь. Лошади не живут в Конго из-за мухи це-це. Я попробовала вспомнить какое-нибудь иное рабочее животное взамен лошади, но в Конго их нет. Даже коров. То, что я пыталась объяснить, было настолько очевидно, что я даже не находила подходящих слов.
— Коза, — сказала я. — Приделать колеса козе. Или курице или жене. Папины идеи насчет того, как все улучшить, здесь ни к чему не подходят.
— Айи, Беене. Эта бедная коза твоего отца — несчастное животное.
Как и его жена! — подумала я, но не сдержалась, представив козу на больших колесах, застрявшую в грязи, и захихикала. И почувствовала себя дурой. Я не понимала, уважает меня Анатоль или просто видит во мне забавного ребенка.
— Мне не следовало смеяться над своим отцом, — произнесла я.
— Конечно, — кивнул он, прикоснувшись пальцем к губам и закатив глаза.
— Я больше не буду. Это грех. — Грех, грех. Я ощутила, что вспотела, и мне стало нехорошо. — Раньше я молилась Господу, чтобы он сделал меня такой же, как папа. Мудрой, благочестивой и послушной Его воле, — призналась я. — А теперь даже не знаю, чего желать. Лучше бы я была больше похожа на других.
Анатоль наклонился и заглянул мне в лицо. Потом отнял палец от губ, приблизил его к моему лицу и замешкался, выбирая, где коснуться его в знак благословения.
— Беене, если бы ты была больше похожа на других, ты бы не была беене-беене.
— Что означает «беене-беене». Разве я не имею права знать, что означает мое собственное имя?
Его рука опустилась на стол.
— Когда-нибудь объясню.
Если я не научусь у Анатоля спряжению французских глаголов, то постараюсь научиться хотя бы терпению.
— Можно я еще кое-что спрошу?
Его левая рука по-прежнему лежала на столе.
— Да.
— Почему вы переводите проповеди для моего папы? Я ведь знаю, что́ вы думаете о нашей миссии здесь.
— Неужели?
— Когда приходили к нам на обед, вы объяснили, почему папе Нду не нравится, что так много людей вступают на путь христианства вместо того, чтобы следовать старым обычаям. Наверное, вы считаете, что старые обычаи лучше. Вам не нравится способ, каким бельгийцы проводят выборы, и, возможно, вы не так уж уверены, что девушкам пристало преподавать в школе.
— Беене, бельгийцы не пришли ко мне и не спросили: Анатоль Нгемба, как нам провести выборы? Они просто сказали: Киланга, вот твои голоса. Ты можешь опустить их в эту калебасу, или в ту калебасу, или выбросить в реку. Моя задача состояла в том, чтобы объяснить людям существующий выбор.
— Но вряд ли вы в восторге от того, чего хотят добиться здесь такие, как мой отец.
— Я не до конца понимаю, чего он хочет добиться. А ты?
— Рассказывая об Иисусе и любви Господа, привести их всех к Богу.
— А если никто не будет переводить его проповеди, как он сможет говорить об Иисусе?
— Отец пытается делать это по-французски и на киконго, а получается плохо, он все смешивает. Полагаю, люди никогда не поймут, что именно он тут делает.
— Они бы больше любили твоего отца, если бы совсем не могли его понять. Или меньше. Это трудно объяснить. Однако если они понимают его слова, то могут сами принимать решение.
— Значит, вы уважаете моего отца?
— Я уважаю то, что вижу. Ничто не остается прежним, если кто-то новый входит в твой дом и приносит дары. Например, тебе принесли в подарок кастрюлю. У тебя уже есть кастрюля, к которой ты привык, но новая больше размером. Ты обрадуешься и отдашь старую кастрюлю своей сестре. Или, может, у новой кастрюли обнаружится дырка в дне. В этом случае ты горячо поблагодаришь гостя, а когда он уйдет, выставишь ее во двор, чтобы насыпать в нее рыбью чешую для кур.
— Значит, вы просто проявляете вежливость. А в Иисуса Христа совсем не верите.