По крайней мере, я человек, который, глядя вокруг себя, видит, чего он достиг в жизни. Не хвастаясь, скажу, что сама создала собственные владения, и здесь я себе хозяйка. Порой возникают поломки в сантехнике и неурядицы с персоналом, но я абсолютно уверена во всех своих службах. У меня в каждой комнате висит табличка со словами, что гости могут обращаться с жалобами в администрацию каждый день между девятью и одиннадцатью часами утра. И что, слышала я от них нарекания? Нет. Я правлю твердой рукой, и дела идут хорошо. Это первое, чем могу гордиться. Есть еще второе: я хорошо зарабатываю. И третье: мне некогда чувствовать себя одинокой. Как я уже сказала, в зеркале — все то же лицо: пятьдесят лет, а не дашь больше… девяноста, ха-ха!
Думаю ли я когда-нибудь о той жизни, какую могла бы прожить в старых добрых Соединенных Штатах? Размышляю о ней почти каждый день. Боже, вечеринки, автомобили, музыка — весь этот беззаботный американский образ жизни! Я упустила возможность быть частью чего-то, во что действительно можно верить. Когда сюда наконец провели телевидение, то ежедневно в четыре часа по нему показывали «Американскую эстраду» Дика Кларка. Я запиралась в баре, наливала себе двойной «Сингапурский слинг», усаживалась перед экраном с бумажным веером и едва не теряла сознание от горя. Я ведь знала, как делать такие прически. Могла бы стать кое-чем в Америке.
Почему бы не уехать туда? Ну, теперь-то слишком поздно, разумеется. У меня есть обязательства. А тогда… Сначала был один муж, потом другой, они меня привязывали к месту, затем — «Экваториал», а это не просто отель, руководить им все равно что править небольшой страной, из которой все норовят удрать, прихватив свой кусок, стоит лишь тебе повернуться спиной. Мысль, что мои вещи будут разбросаны по склону горы и по джунглям в долине, что в дорогущих французских скороварках, закопченных до черт знает какого состояния, станут варить маниок на вонючем огне, а чудесные хромированные столешницы превратятся в крышу чьей-нибудь халупы, была невыносима. Ну уж нет. Ты создаешь что-то, а потом тратишь остаток дней, вкалывая, как черт, чтобы это не развалилось. Одно тянет за собой другое, и тебя засасывает.
Много лет назад, когда с Аксельрутом все пошло наперекосяк, нужно было уезжать домой. У меня еще не было никаких вложений в Африку, кроме маленькой старой квартирки-будуара, отделанной по моему вкусу в розовых тонах. Я пыталась уговорить Аксельрута переехать обратно в Техас, где у него, как предполагалось, имелись кое-какие связи, судя по его паспорту, оказавшемуся, впрочем, фальшивым. Более того, я могла уехать одна. Слинять, не прощаясь, ведь мы были женаты только в библейском, так сказать, смысле слова. Уже тогда у меня был некий знакомый высокопоставленный господин, он помог бы мне наскрести на авиабилет, и не успела бы я глазом моргнуть, как очутилась бы, поджав хвост, в Вифлееме, в одной хибаре с мамой и Адой. Ну, конечно, пришлось бы выслушивать: «Я говорила тебе!..» по поводу Аксельрута. Однако к тому времени я уже одолела гордость. Мне приходилось делать это так часто, что я практически была выстлана изнутри своими ошибками, как плохо оклеенная обоями ванная комната.
Сколько раз я паковала вещи! Но когда доходило до дела, тру́сила. Чего я боялась? Трудно объяснить. Если коротко — опасалась, что не сумею приспособиться. Мне ведь было девятнадцать или двадцать лет. Мои одноклассники наверняка все еще хныкали из-за своих ухажеров и боролись за место официантки в придорожном ресторане «Эй энд Даблъю». А пределом их мечтаний в мире, где человек человеку волк, была школа косметичек-массажисток. И тут является Рахиль с крашеными волосами, мертвой сестрой и проклятым браком за спиной, не говоря уж обо всем остальном. Не говоря о Конго. Долгое путешествие по этой грязи лишило меня сил и сделало слишком умудренной жизнью, чтобы возвращаться на подростковую сцену.
Я так и слышала, как они спрашивают: «Ну, как там было?» И что бы я им отвечала? «Ну, нас чуть не съели живьем муравьи. Все, кого мы знали, умерли от болезней. У детей был страшный понос, а вода пересохла. Когда нас мучил голод, мы убивали животных и сдирали с них шкуру» — так, что ли?
Давайте смотреть правде в глаза, дома я никогда не стала бы популярной. Все, с кем я прежде общалась, перестали бы разговаривать со мной, заподозри они, что мне приходилось делать пи-пи в кустиках. Если бы я захотела войти в их круг, пришлось бы притворяться, а актриса из меня никакая. Вот Лия это умела, она поступала правильно, желая угодить папе, или учителям, или Богу, или чтобы доказать, что она это может. А Ада, как известно, много лет изображала немую из чистого упрямства. Что касается меня, то я никогда не помнила, кем стараюсь казаться. Не проходило и дня, как я это забывала и начинала проявлять свои подлинные чувства.
Это не относится к теме, но знаете, кому я всегда по-настоящему сочувствовала? Мальчикам-солдатам, которые вернулись из Вьетнама. Я читала об этом. Все вопили: «Мир, брат, мир!»[135] А оказавшись в джунглях, наблюдали, как плесень пожирает мертвые тела. Теперь я знаю, что́ они тогда чувствовали.
Нет, это не для меня. Я из тех, кто никогда не оглядывается назад. И по-своему добилась успеха, не упустив возможности стать светской женщиной. Жена посла — вы только представьте! Мои вифлеемские сверстницы, вероятно, уже сделались старыми и седыми, еще загружают свои стиральные машины «Майтаг», ухаживают за детьми или внуками и по-прежнему мечтают быть похожими на Бриджит Бардо. Я приобщилась к министерству иностранных дел.
Я не могла иметь детей, и это одно из того немногого, о чем я сожалею. У меня были проблемы по женской части из-за инфекции, которую я подцепила от Ибена Аксельрута. Как я уже говорила, за связь с ним пришлось расплачиваться.
Однако здесь, в «Экваториале», я не скучаю. Кому нужны дети, если есть обезьяны, врывающиеся в столовую, чтобы своровать еду из тарелок постояльцев? Такое случалось не раз. Среди животных, которых я держу в клетках в саду, есть четыре обезьяны и гиеновая собака, и все они норовят удрать при малейшей оплошности со стороны мальчишки, чистящего клетки. В ресторан врываются с дикими визгами: несчастная гиеновая собака мчится куда глаза глядят, спасая свою шкуру, а обезьяны легко соблазняются видом каких-нибудь свежих фруктов. Они могут схватить даже бутылку пива и выпить ее! Однажды, вернувшись с базара, я застала зеленых мартышек, Принцессу Грейс и Генерала Миллза, в стельку пьяными, они раскачивались, сидя на столе, а группа немцев — владельцев кофейных плантаций, размахивая пивными кружками, пела: «А ну, выкатывай бочку!» Сценка была та еще! Я терплю почти любое времяпрепровождение, которое нравится моим гостям, потому что только так и можно в бизнесе держаться на плаву. Но уж я заставила тех господ-немцев заплатить за ущерб.
Порой группа туристов останавливается возле моего отеля, и у них создается ошибочное представление об этом заведении. Но это бывает с новенькими, не знакомыми с «Экваториалом». Они видят меня, распростершуюся у бассейна со связкой ключей на шее, потом моих хорошеньких молодых поварих и горничных, отдыхающих во время перерыва в патио среди гераней, и догадайтесь, что они думают. Туристы принимают меня за хозяйку публичного дома! Поверьте, уж я умею их образумить. Если мой дом напоминает вам дом терпимости, говорю я им, то это свидетельствует лишь о ваших моральных устоях.
Должна, однако, признать, что, в общем, это забавно. Я уже не так молода, как прежде, но если я так и говорю, то распускаться не позволяю себе никогда. Наверное, мне должно быть лестно, когда какой-нибудь тип заглядывает через садовую ограду и думает, будто подглядывает за Иезавелью. О, если бы отец сейчас меня увидел, он бы задал мне Стих!
Боюсь, детские уроки набожности сползли с меня, как горячее масло со сковородки. Порой я думаю: не ворочается ли старенький папочка в могиле (или где там он лежит)? Не сомневаюсь, отец ожидал, что из меня вырастет примерная дама-прихожанка в аккуратной шляпке, занимающаяся добрыми делами. Но жизнь не дает тебе много шансов быть добродетельной. Во всяком случае, не здесь. Даже папа понял это, пройдя трудный путь. Он выглядел решительным, считал, что спасет местных детей, а чего добился — кроме того, что потерял собственных? Хороший урок. Если привозишь практически взрослых, пышущих жизнью дочерей в Африку, неужели не сознаешь, что по меньшей мере кто-то из них либо выйдет замуж, либо еще что, и останется здесь? Невозможно просто гордо шествовать по джунглям с целью изменить их на свой христианский лад и не понимать, что джунгли, в свою очередь, изменят и тебя. Я это наблюдаю сплошь и рядом на примере джентльменов, приезжающих сюда по делам. Некоторые из них полагают, что станут хозяевами Африки, а кончают тем, что их элегантные европейские костюмы, сшитые на заказ, валяются скомканными в углу, а сами они сходят с ума от зуда из-за паразитов, проникших под кожу. Если бы все было так просто, как они думали сначала, Африка теперь выглядела бы как Америка — разве что пальм побольше. А она такая же, как миллион лет назад. Тогда как африканцы захватили всю Америку, устраивают беспорядки, требуя для себя гражданских прав, а также доминируют в спорте и индустрии популярной музыки.
С самого первого момента, ступив на землю Конго, я поняла: мы тут не хозяева. Когда люди потащили нас в церковь, где устроили свои полуголые танцы и накормили козлятиной с шерстью на шкуре, я сразу сказала себе: это путешествие разрушит семью Прайсов. Так оно и случилось. Ошибкой отца было то, что он попытался заставить абсолютно всех думать так, как думает сам. Он твердил нам: «Девочки, вы обязаны выбрать свою дорогу, пройти по ней, не отклоняясь, и претерпеть все последствия!» Что ж. Если отец теперь мертв и покоится на каком-нибудь вудуистском кладбище или, того хуже, съеден дикими зверями, — аминь. Наверное, это и есть последствие, какое ему выпало претерпеть.