Вам может не нравиться мое представление об Африке, но вы должны признать, что это представление изнутри. У вас свой образ мыслей, у нее — свой, и эти два поезда не встретятся никогда! Просто надо не позволить ей повлиять на твой ум. Если тут происходят отвратительные события, что ж, повесь крепкий замок на дверь и убедись, надежно ли он заперт, прежде чем ляжешь спать. Сосредоточься на том, чтобы создать вокруг себя маленький идеальный мир, как это сделала я, и увидишь, что будет. Ты вовсе не обязан впадать в тоску из-за чужих несчастий.
Удивляюсь, что целой и невредимой выбралась из того, через что мне пришлось пройти. И мне порой кажется, будто своим успехом я обязана книжечке, которую я прочитала давным-давно — «Как выжить в 101 катастрофе». Простейшие приемы спасения в опасных ситуациях. В падающем лифте постарайтесь вскарабкаться на стоящего рядом, чтобы его тело послужило вам подушкой при приземлении. В переполненном театре, когда толпа устремляется к пожарному выходу, изо всех сил всадите локти в ребра соседей, чтобы вклиниться между ними, а потом оторвите ноги от пола — чтобы вас не растоптали. Ведь именно так люди часто погибают в толпе во время паники: кто-то наступает вам на ноги сзади и начинает идти по ним, пока вы не оказываетесь распластанным и растоптанным на земле. Вот что вас ждет, если будете стараться твердо стоять на своих двоих, — вас сокрушат!
Мой совет: предоставьте другим толкаться и лягаться, а сами просто плывите по поверхности. В конце спасенной окажется именно ваша шея. Вероятно, звучит и не по-христиански, но будем смотреть правде в глаза: когда по ночам я выхожу из своего маленького мира и прислушиваюсь к звукам, доносящимся из темноты, меня до мозга костей пробирает осознание того, что это место — не христианское. Это чернейшая Африка, где жизнь с ревом несется мимо вас, как потоп, поэтому вы хватаетесь за что угодно, что способно помочь вам удержаться на поверхности.
Если хотите знать мое мнение, так есть и так будет всегда. Упираешься локтями, отрываешься от земли и держишься на весу.
Лия Прайс
Санза Помбо, Ангола
«Давным-давно жили-были…» — говорит Анатоль в темноте, а я закрываю глаза и уношусь далеко на крыльях его «сказок». То, что мы, практически уже пожилые супруги, в кровати одни, воспринимается как шок после почти тридцати лет мельтешивших вокруг маленьких локотков, пяток и голодных ротиков. Когда Натаниэлю исполнилось десять, он покинул нас и стал спать на отдельной кушетке, полной камешков, выпадающих у него из карманов. Большинство мальчиков его возраста еще спят в семейной куче, но Натаниэль был непреклонен: «Все мои братья спят отдельно!» (Ему невдомек, что они отказались от одиночества в постели, — даже у Мартина, который теперь учится в колледже, уже есть девушка.) Когда я смотрю, как он задирает кверху свою курчавую голову, устремляясь вперед и стараясь вобрать в себя все сразу, у меня перехватывает дыхание. Натаниэль так похож на Руфь-Майю!
В нашей кровати, которую Анатоль называет Новой республикой Коннубия[136], мой муж рассказывает мне историю здешнего мира. Обычно мы начинаем с времен пятисотлетней давности, когда португальцы на маленьком деревянном судне уткнулись носом в устье реки Конго. Анатоль вертит головой, изображая изумление португальцев.
— Что они увидели? — спрашиваю я, хотя уже знаю — они увидели африканцев.
Мужчин и женщин, черных, как ночь, расхаживающих вдоль берега в ослепительном солнечном свете. Но не голых, наоборот! На них были шляпы, мягкая обувь и столько слоев экзотических юбок и накидок, что это казалось невероятным в местном климате. Это правда. Я видела рисунки тех первых авантюристов, сделанные после возвращения в Европу. Мореплаватели сообщали, что африканцы живут, как короли, и даже носят одежду из королевских тканей: бархата, дамаста и парчи. Их донесение ненамного отклонялось от истины: конголезцы изготавливали замечательные ткани, отбивая кору определенных деревьев или сплетая волокна пальмы рафии. Из красного и эбенового дерева вырезали скульптуры и делали мебель для своих домов. Плавили железную руду и выковывали оружие, лемехи, флейты и тончайшие украшения. Португальцев восхитило, как эффективно в Королевстве Конго собирали налоги и подбирали штаты придворных и служащих разных ведомств. Письменности у них не было, однако устную традицию отличали такие яркость и страстность, что, когда католические отцы записали буквами слова на киконго, поэзия и сказания конголезцев хлынули в печать с силой мощного потопа. Священники пришли в смятение, узнав, что у конголезцев уже есть своя Библия, которую они передавали из уст в уста сотни лет.
Как бы ни были восхищены Королевством Конго, европейцы с удивлением обнаружили отсутствие тут сельскохозяйственного производства. Съедобная растительность потреблялась вблизи того места, где росла. Здесь не было городов, гигантских плантаций, дорог, необходимых для транспортировки продукции. Королевство связывали воедино тысячи миль пересекавших леса пеших троп с перекинутыми через реки тихо раскачивавшимися подвесными мостами, сплетенными из лиан. Слушая Анатоля, я живо представляю мужчин и женщин в многослойных одеяниях, бесшумно двигающихся по лесным тропам. Когда меня снова одолевают старые демоны, я лежу в кольце его рук, и он утешает меня, всю ночь разговаривая, чтобы не дать дурным снам одолеть меня. Хинин лишь сдерживает малярию, здесь распространены устойчивые штаммы. Горячечные сны, одни и те же, являются предвестниками того, что скоро я слягу. Ощущение унылой безысходности заполоняет мой сон, и я снова плыву через реку, глядя назад, где на берегу толпятся дети, вымаливающие еду: «Cadeaux! Cadeaux!» Вскоре я просыпаюсь в нашем «государстве на двоих», в противомоскитной «палатке», наклонные плоскости которой серебрятся от лунного света, и вспоминаю Булунгу, где мы впервые лежали вот так, вместе. Анатоль убаюкивает меня, бьющуюся в лихорадке, увещевает простить. Для меня наш брак всегда был долгой дорогой к выздоровлению.
Теперь они возвращаются домой, Беене. С корзинами кокосовых орехов и орхидей, собранных в лесу. Они поют.
О чем?
Обо всем. О радужных рыбах. О том, какими послушными были бы дети, если бы состояли из воска.
Я смеюсь. Кто они? Сколько их?
Только двое: женщина и мужчина. Муж и жена, идущие по тропе.
А их непослушные дети не с ними?
Еще нет. Они ведь поженились неделю назад.
А! Понятно. Значит, они держатся за руки?
Конечно.
А что вокруг них?
Сейчас они неподалеку от реки, в лесу, который никто никогда не вырубал. Деревьям по тысяче лет. Ящерицы и маленькие обезьянки живут в их кронах, не спускаясь на землю. Они живут на крыше мира.
Но внизу, на тропе, по которой мы идем, темно?
Это приятная темнота, глаза к ней привыкают. Льется дождь, но кроны деревьев такие густые, что до земли долетает лишь легкая морось. Новые плети мбики, завиваясь, вырастают из лужиц, образовавшихся в наших следах позади.
А что будет, когда мы дойдем до реки?
Мы ее пересечем, разумеется.
Я смеюсь. Вот так просто? А если паро́м застрял с севшим аккумулятором у противоположного берега?
В Королевстве Конго, Беене, нет аккумуляторов. Нет грузовиков и дорог. Они отказались изобретать колесо, ведь посреди вязкой глины от колес никакой пользы — одни неприятности. Чтобы перебираться через реки, у них есть мосты, простирающиеся от одного гигантского зеленого дерева[137] до другого, на противоположном берегу.
Отчетливо вижу эту пару. Знаю, что они реальны, действительно когда-то жили. Вот они взбираются на площадку, построенную на зеленом дереве, женщина останавливается, чтобы установить равновесие, подбирает одной рукой подолы своих многочисленных юбок и готовится выйти на свет, под дождь. Другой рукой она проводит по волосам, свитым в толстые жгуты, связанные на затылке ленточкой с крохотными колокольчиками. Подготовившись, ступает на качающийся над водой мост, сплетенный из лиан. Сердце у меня подпрыгивает, а потом начинает биться в такт ее шагам по раскачивающемуся мосту.
— А если это очень широкая река? — однажды спросила я. — Как Конго? Ее ведь никаким плетеным мостом не перекрыть.
— Все просто, — ответил Анатоль. — Такую реку переходить нельзя.
Ах, если бы реки оставались не перейденными и то, что лежит на противоположном берегу, жило по своему разумению, не изменяясь, без посторонних свидетелей. Но португальцы заглянули сквозь деревья и увидели, что хорошо одетое самодостаточное Конго не покупает, не продает и не транспортирует урожаи, а мирно живет на своей земле и питается тем, что имеет, — как лесные звери. Несмотря на поэзию и красивую одежду, такой народ, конечно, нельзя было назвать вполне цивилизованным — скорее примитивным. Полагаю, португальцы использовали именно это слово, чтобы впоследствии тешить свою совесть. Вскоре священники уже проводили массовые крещения в реках, а затем препровождали вновь обращенных на корабли, направлявшиеся на сахарные плантации Бразилии, чтобы сделать их там рабами высшего божества сельскохозяйственного производства.
Нет в мире справедливости. Папа, где бы ты ни находился, прости меня, но этот мир обрушивал одну мерзость за другой на головы кротких, и я вряд ли доживу до того, чтобы увидеть, как кроткие наследуют хоть что-нибудь[138]. Что на самом деле работает в этом мире, так это тенденция повсеместного уравнивания человеческих ошибок — как уровня воды в сообщающихся сосудах — через распространение сфер влияния. Это почти все, что я могу сказать, оборачиваясь назад. Вероятность равновесия существует. Однако это равновесие невыносимых бремен, которые мир несет даже с определенным изяществом.
Вот уже десять лет мы живем в Анголе, на сельскохозяйственной станции неподалеку от Санза-Помбо. До независимости у португальцев здесь, на расчищенном от джунглей полвека назад участке земли, располагалась плантация масличных пальм. Теперь под уцелевшими пальмами мы выращиваем маис, ямс, сою и разводим свиней. Каждый год в сухой сезон, когда дороги становятся проходимыми, в нашем кооперативе прибавляется несколько новых семей. В основном это дети и женщины в лохмотьях; годами спасавшиеся от войны, они бесшумно выходят из лесу и оседают тут ле