— Да, пришлось. Так велел Святослав. Он хотел посредством нашего брака укрепить связи с Претичем. Ей тогда исполнилось тридцать. И у нас до сих пор не было детей...
— А Юдифь?
— О, Юдифь! Я привёз её умирающей из похода в Хазарию. Сладостная бестия... Поселил у себя во дворце, что построил в Вышгороде. От Юдифи у меня — близнецы, девочка Милена и парень Савинко. А потом пришло известие из Овруча о смерти Белянки. Я поехал и Неждану забрал к себе. В Вышгород отвёз, во дворец к Юдифи. Ничего, они подружились.
Затухал костёр. Догорала ночь.
— В общем, не грусти, — подытожил рассказ Добрыня. — Первая любовь — самая, конечно, прекрасная. Но бывают и вторая, и третья. Жизнь длинна. На её пути разное случается.
— Нет, — сказал Милонег, — кроме Анастасии, в жизни у меня никого не будет.
— Хватит, хватит, — ткнул его в плечо воевода. — Утро вечера мудренее. Спать пора. Скоро будем в стольном Киеве...
А когда рассвело, забежал в шатёр к печенежскому хану Кирею (по-русски — Куре) командир тысячи Асфар, рухнул в ноги, стал кричать и метаться:
— Не руби голову, светлейший, виноваты мы, мой дозор, мои караульные: проглядели, прохлопали. На подходе — конница Святослава!
Хан сидел застывший, как Будда. Жёлтое лицо прорезали морщины — шли они от скул к подбородку. На губе чернели небольшие усы. И бородка загибалась свинячьим хвостиком. Стопудовые веки выглядели сонными.
— Далеко? — спросил печенег низким голосом.
— Час езды отсюда.
— Хорошо. В лагере — подъём. Строить боевые порядки. Выедешь вперёд на своём коне, скажешь русскому воеводе: хан желает переговоров. Лично с князем, с глазу на глаз. Печенеги уйдут с Киевской земли, если Святослав нас не тронет.
— Будет исполнено, будет исполнено, — начал кланяться Асфар.
— Да, — сказал Кирей, проведя ладонью по блестяще-лысому черепу. — Не забудь прилюдно казнить всех своих дозорных. Как бы ни было, а служить хану плохо — никому не позволено.
...Замечательная картина — конница Святослава перед боем! Островерхие шлемы, блестящие на солнце, красные щиты каплевидной формы, лес взметённых к небу копий, бронь кольчуг.
Стяги, бунчуки. Трубный звук походного рога, грохот бубна. Звяканье удил. Храп коней.
А напротив, через поле, — печенежское войско. Кожаные щиты у мечников, кожаные шапки у лучников. Конница по краям. И людей у неприятеля больше — раза примерно в два. И поэтому, если ввязаться в бой, неизвестно ещё, кто окажется победителем.
С поднятой рукой, без оружия, выехал Асфар. Встал в середине поля: видно его хорошо, а стрела не долетит, не достанет. С русской стороны выехал Добрыня — тоже без оружия. Съехались, сказали друг другу приветствия. Плохо выговаривая слова по-гречески — на языке-посреднике — печенег изложил просьбу хана.
— Передам, — ответил Добрыня. — Встретимся тут же через четверть часа.
Князь пошёл на переговоры.
Возвели шатёр в центре поля. Справа, в сопровождении трёх телохранителей, появился Куря. Был он в высокой шапке, отороченной мехом, в куртке из зелёного бархата, расшитой жемчугом, и зелёных сапожках с загнутыми кверху носами. И на каждом из пальцев полыхало по перстню. Слева подъехал Святослав — в белых простых одеждах, с красным поясом и в красных сапожках. Голова ничем не прикрыта, неизменная серьга в левом ухе. Рядом с ним скакало трое мечников.
Оба властелина спешились и вошли в шатёр с двух сторон, Сдержанно поприветствовали друг друга. Сели на лежавшие на коврах тюфяки и заговорили по-гречески.
— Мне заплатили за то, чтобы выманить тебя из Болгарии, — улыбнувшись, показал небольшие резцы Кирей. — Я условие выполнил. Но сражаться с тобой, мужем моей покойной племянницы, у меня желания не было. Предлагаю разъехаться с миром.
— Как же я могу тебя отпустить, — возразил ему Святослав, — если ты унизил Русскую мою землю, осквернил её копытами своей конницы, Киев осадил, запер в нём моих сыновей, а твоих двоюродных внуков, и мою престарелую мать-княгиню? За такие поступки платят или жизнью, или крупной данью.
— Что ты хочешь, князь? — печенег был вполне спокоен.
Собеседник его молчал.
— Денег и рабов? Может быть, наложниц?
— Всё, что ты назвал, я сполна имею. Мне нужна твоя военная помощь.
— Вот как? Для чего?
— Я вернусь в Болгарию будущей весной. Стану бить Петра и его покровителей из Царьграда. Я уже в союзе с мадьярами. Присоединяйся. Все богатства Второго Рима мы разделим по справедливости.
Хан задумался. Веки его больше чем на треть радужки прикрыли. Наконец он проговорил:
— Хорошо, будь по-твоему, я согласен. Сам войной в Болгарию не пойду, но людей предоставлю и тылы тебе обеспечу крепкие.
— Значит, по рукам.
— Что ж, увидимся весной, Святослав.
— До свидания, Куря.
Через час печенеги стройными рядами уходили на юг. Русские смотрели на них, улыбались, щурились. Потешались вслед:
— Что, поганые, съели Киев? Суньтесь теперь ещё! Живо задницы ваши смуглые подсмолим! — и смеялись в голос.
Стоя у кибитки, степняков провожала взглядом Анастасия. В тёмном платке, тёмном платье, девочка, несмотря на зной, ощущала дрожь. «Господи, помилуй, Господи, помилуй», — повторяла она. Будет ли судьба благосклонна к ней? Как её встретит Ярополк? Как она встретит Ярополка?
Рядом на коне гарцевал Милонег. Юноша не смел встретиться с любимой глазами.
Киев, лето 968 года
Солнце к трём часам пополудни стало похоже на яичный желток. Серая дорожная пыль поднималась в воздух. Приходилось моргать и кашлять. Спрятаться от пыли можно было в кибитке, но внутри жар стоял ужасный — раскалённая парусина, висевшая куполом, обжигала пальцы, если к ней притронешься. Суламифь откинула задний полог и обмахивалась платком. Юная гречанка ехала раскисшая, ко всему безразличная, вместе с кибиткой безропотно переваливаясь из стороны в сторону и трясясь на ухабах. Топали копыта и скрипели колёса. Щёлкал кнут возничего, слышались его возгласы:
— Н-но, родимая! Шибче, шибче! Эх, залётныя! Скоро Киев...
И, действительно, тут же разнеслось: «Киев! Киев!»
Девочка стряхнула с себя дремоту, подползла на коленях к переднему пологу и, слегка приподняв его, ткнулась носом в плечо возничего. Тот увидел её и расплылся:
— А, проснумши... Глянь-ка вон туды, — и кнутом показал на второе солнышко, изредка мелькавшее в клубах пыли. — Стольный град. Видишь, нет? Здесь тебе и жить...
Сердце у монашки заколотилось. Вскоре солнышко стало больше, чётче, сделалось понятным: там, в лучах настоящего солнца, золотились островерхие крыши дивных резных теремов. Горизонт отступал, и гора, с Киевом наверху, делалась всё заметнее. Не случайно русские слова «город» и «гора» общий корень имеют. Город строился на горе. Огораживался оградой. У подола горы были огороды, лачужки. Мастерские, хибарки...
Наконец дорога выбралась на берег, Днепр блеснул внизу синим рукавом, и открылась картина: грандиозная река, плавная, седая, фиолетовый лес на том берегу, круча жёлтая с ласточкиными гнёздами; крыши кажущихся игрушечными домов на Подоле; городские стены, сложенные из брёвен, с вежами — смотровыми башнями, крепкими воротами, сплошь окованными железом, и подъёмные мосты на толстых цепях; над стенами — крыши теремов, позолоченные, похожие на пластинчатую кожу древних ящеров; всё это на фоне чистого голубого неба, редких облаков, в обрамлении зелени садов и травы.
— Что, красиво? — спросил возничий.
Девочка сказала:
— Очень красивый, да!
Вскоре стало видно, что по гребням стен бегают люди и машут руками, шапками и платками. Русское войско, а с ним и кибитка, прекратили движение. Киевляне опустили подъёмный мост, распахнули ворота. Князь выехал вперёд один. А ему навстречу вышли: Ольга Бардовна, Жеривол, княжичи и Претич, Лют, бояре — кланялись приветливо, хлеб и соль вручили на вышитом полотенце.
— Ярополка-то видишь, нет? — обернулся возничий к Настеньке. — Тот, который повыше. Худенький такой.
Юная гречанка всматривалась в фигурку. Но лицо различить на таком расстоянии было очень трудно.
Вышли из ворот музыканты — с бубнами, гудками со смыками и волынками. Стали петь, играть и приплясывать. Повалил народ. Неожиданно князь поднял руку, и по длинным рядам прокатилось, как по морю волны: «Анастасия!.. Анастасия!..»
Милонег, сидевший на коне сбоку от кибитки, приказал возничему:
— Ну, вперёд! — и поехал расчищать дорогу впереди себя: — Посторонись! Едет невеста Ярополкова! Путь невесте! Не зевай!..
Девочка, осенив себя крестным знамением, сжала от волнения руки.
Все смотрели на неё: с любопытством, удивлением, радостью. Расступались конники. Милонег делил ряды надвое. Наконец колёса загремели по брёвнам подъёмного моста. Ближе, ближе ворота... У монашки задрожал подбородок...
Святослав подошёл к кибитке. Посмотрел на Анастасию. Длинные его усы весело топорщились. Улыбались глаза. Протянул руку:
— Милости прошу в стольный град. Выходи, невестушка.
Девочка, смущаясь, приняла его руку, спрыгнула на землю. Рядом с князем пошла, глаз не смея поднять. Но потом подняла и увидела Ольгу Бардовну. У великой княгини — в мантии парчовой, с драгоценными подвесками и височными кольцами — на лице написано было лёгкое презрение.
— Да, красива, — сказала она ровным голосом. — Греческая кровь — сразу видно... Только не надейся, княже, что Никифор Фока будет после их союза лучше к нам относиться. Дочка-то внебрачная... Если б сам Цимисхий к власти у них пришёл — вот тогда больше вероятности.
— Поживём — увидим, — отвечал Святослав. — Познакомься, Анастасия: это твой жених — Ярополк.
К ней шагнул худощавый юноша — серые глаза, как у князя, неширокий лоб, скошенный чуть-чуть подбородок; бледное лицо, под глазами круги; в лобном обруче горели бриллианты.