Милонег почувствовал, как вода сквозь нарочно проделанные отверстия заполняет дно. Страха не было. Красное кровавое солнце, уходя за Киев, золотило крыши его теремов. Синий Днепр тёк спокойно и безучастно, морща гладь золотыми волнами. Где-то там, далеко позади, оставалась Анастасия, уходили заботы и треволнения. Наступала вечность...
Лодка постепенно тонула. Грохотали бубны и визжали сопели. Танцевали люди.
— Слава Роду! Слава Перуну! Слава Берегине! — распевали они.
Нос у лодки первым ушёл под воду. Задралась корма. И буквально через мгновение волны сомкнулись над головой Милонега.
— Боги приняли жертву! — раздалось среди киевлян. Радости толпы не было границ.
Лишь Анастасия, потеряв сознание, как убитая птица, тихо повисла на руках Ярополка.
Константинополь, осень 968 года
Как уже говорилось, оскопление незаконнорождённых мальчиков широко практиковали при дворе в Византии. Император Роман Лакапин повелел кастрировать сына своего, Василия Нофа, плод его любви к русской пленной. Евнух вырос в монастыре, был начитан и образован. В силу своего положения, он не мог претендовать на наследство и трон, но отец-император завещал ему небольшое имение, приносившее неплохой доход. Новый император, Константин Багрянородный, был женат на сестре евнуха Василия — Елене — и назначил его собственным помощником. Но судьба переменчива, а особенно при дворе, где всегда плетутся интриги: после смерти Константина Багрянородного к власти пришёл его сын Роман II — со своим помощником, тоже евнухом — Иосифом Врингой. А Василий Ноф отправился в собственное имение. Некоторое время спустя он вернулся в столицу, жил у себя во дворце, читал лекции на юридическом факультете университета и лелеял честолюбивые замыслы...
Час его пробил со смертью Романа II (слухи ходили, что Феофано и Василий императору подсыпали яд). Ноф поддержал Никифора Фоку, поднял восстание в Константинополе и, вооружив три тысячи собственных рабов, осадил дворец Вринги. Вринга был низложен и отправлен в ссылку. А Никифор Фока, объявленный василевсом, евнуха Василия сделал председателем сената, первым министром и присвоил ему титул паракимомена.
К осени 968 года евнуху исполнилось шестьдесят четыре. Он был худ и злобен, маленького роста, с жёлтым сморщенным лицом, крючковатым носом, сгорбленной спиной и кривыми ногами. Паракимомен ходил, опираясь на палку. Ненавидел всех, кроме чёрного кота по кличке Игрун, — толстого, закормленного сметаной и здорового как собака. Кот был также кастрирован во младенчестве Евнух возил его с собой в сенат, в замок Вуколеон и на ипподром. Только перед храмом Святой Софии оставлял на руках у раба при входе.
Две недели назад у Василия Нофа с отстранённым от должности логофета Иоанном Цимисхием состоялся такой разговор.
— Не волнуйся, — сказал паракимомен, сидя с Игруном на коленях и водя жилистой ладонью по спине кота. — Я добьюсь, что Никифор переменит своё решение. Сможешь жить ближе к Феофано — например, в Халкидоне Будешь еженощно ездить к ней через Босфор.
Рыжий армянин покраснел. Произнёс, отводя глаза:
— Я прошу без пошлых намёков. Речь идёт о чести императрицы!
— Что ты, что ты! Я не стал бы намекать на несуществующие вещи... Пошутит, пошутил. Буду говорить откровенно: ты мне нужен, Цимисхий.
— Для чего?
— Знаешь, для чего... Василевс Никифор Фока — политический труп. Он зарвался Задушил всю страну налогами, запретил монастырям земли покупать и так далее. Больше тебе скажу: хочет оскопить императоров Константина и Василия и отправить их в монастырь. А престол завещать брату Льву..
— Быть того не может!
— Правда, правда. Без тебя я не справлюсь, но и ты без меня ничего не сможешь. Надо быть в союзе. Если победишь — станешь василевсом. Гарантирую.
Иоанн посмотрел на евнуха с недоверием:
— Ты, Василий, хочешь уничтожить меня? Я начну собирать людей, а Никифор потом будет извещён? И отрубит мне голову?
— Сомневаешься? Правильно делаешь, Цимисхий. В наше время нельзя доверять никому. Я и сам себе иногда не верю... Пошутил, пошутил. Поезжай в имение своё и жди перевода в Халкидон. Сам увидишь, что я не лгу.
Паракимомен был уверен в поддержке Иоанна. Оставался патриарх — неподкупный девяностолетний старик, тоже евнух, сторонившийся закулисных игр. Но, как стало известно Нофу, высший церковный иерарх выражал недовольство политикой Никифора в отношении священнослужителей. В частности, Фока издал закон, по которому сам утверждал всех епископов, — одного желания патриарха было отныне мало. И Василий, оставив Игруна на попечение слуг, покатил в резиденцию главы греческого православия.
Звали патриарха Полиевкт. Высохший, больной, он впадал иногда в беспамятство, рвался в такие минуты изгонять Антихриста из храма Святой Софии, якобы сидящего там под аналоем; но обычно был тих и вял, обожал варенье из вишен и часами слушал, как поют псалмы.
Неожиданный визит паракимомена патриарх воспринял без удивления. Подал руку для поцелуя. И, тряся голым подбородком, произнёс голосом скрипучим и нудным:
— С чем пожаловал, первый министр? Не случилось ли что худое в палестинских землях с войском Никифора Фоки?
— К сожалению, нет, ваше святейшество.
— Почему — «к сожалению»? — вытянул губы Полиевкт.
— Потому что клятвопреступнику не должна удача сопутствовать.
— Наконец-то и ты осознал это в полной мере! — оживился старик. — Я всегда говорил, что Никифор Фока — воплощение дьявола. Мало того, что церковь нашу по миру пустил, так ещё и женился на этой Мессалине-Феофано, будучи крестным отцом её дочери, маленькой принцессы Анны. Это тяжкий грех!
— Да, но вы, как мне помнится, этот брак освятили...
— Мне пришлось. Я потребовал от Никифора: или развестись, или оказаться отлучённым от церкви. А Никифор сказал: «Я выбираю Феофано!» Вот мерзавец!.. Но собрание епископов разрешило женитьбу — в виде исключения... Кроме того, отец василевса — Варда Фока — и ещё протопоп Стилиан присягнули на Библии, что Никифор никогда не крестил принцессу. Ложь, конечно, но, с формальной точки зрения, было чисто... — Тонкая шея Полиевкта, не выдержав тяжести белого клобука, склонилась, и патриарх, утомившись разговором, тихо задремал.
Впрочем, забытье длилось несколько мгновений; немощный старик пробудился, заморгал, закашлял и привёл клобук в вертикальное положение.
— Да? — спросил он. — Так о чём бишь мы?
— Существует мнение, что Никифор Фока исчерпал свой потенциал...
Патриарх посмотрел на Нофа. В целом картина выглядела комично: оба евнуха — сморщенные, сухие, жутко некрасивые, но роскошно одетые — в дорогие материи, вышитые золотом и усыпанные бриллиантами.
— Если вы убьёте его, я буду против, — проскрипел Полиевкт. — Но любой другой способ отстранения поддержу... А кого хотели бы вместо?
— Иоанна Цимисхия.
Патриарх поморщился:
— Тоже запятнал себя связью с Феофано. Но Цимисхий умнее, тоньше, не такой негодяй... с ним сотрудничать будет легче...
Паракимомен встал, кивнул:
— Ваше святейшество, рад, что вы меня поняли. — Он поцеловал Полиевкту руку — Думаю, излишне напоминать, что наш разговор — государственная тайна?
Тот махнул перстами:
— Прочь, прочь ступай, я тебя не видел, ты меня не слышал... Но учти: только не убийство. Прокляну, отреку!..
— До свидания, ваше святейшество, доброго вам здоровья...
И, стуча палкой по шлифованному мрамору, евнух вышел из резиденции. «Только не убийство! — повторил паракимомен. — Говорить легко, сделать трудно. Без убийства не обойтись. Но его представить можно по-разному...»
Этот человек предрешал судьбу половины Европы и части Азии: Византии, Руси, Сирии, Италии. Жилистыми узловатыми пальцами дёргал за ниточки Историю...
Киев, осень 968 года
На могильном кресте было вырезано кириллицей: «Раба Божья Аграфена, урождённая Малуша, дочь древлянского князя Мала Нискинича, преставилась в лето 6476, месяца иуля 6 дни. Упокой душу чистую, праведную!»
Княжич поклонился и поставил на могильный холмик глиняный горшочек с кутьёй (или коливом) — кашей, сваренной из пшеничных зёрен; этим кушаньем поминали усопших. А Добрыня зарыл в могилку несколько яиц и смочил землю брагой из кувшина.
Похоронена Малуша была по христианскому обычаю, так как отец Григорий окрестил её перед смертью, а потом отпел. Рядом высилась церковь Святой Софии. Здесь неподалёку лежал князь Оскол, в летописи названный Аскольдом, тоже крещёный. И аскольдова могила до сих пор в Киеве известна.
— Мама иногда приходит ко мне во сне, — поделился княжич. — Говорит: «Воля, не шали, слушайся Асмуда и дядю Добрыню». Я и не шалю, правда, дядя?
Воевода присел, обнял племянника за плечи:
— Да, наставник тобой доволен. — Он утёр на его щеках бусинки-слезинки. — Скоро я начну тебя обучать разным премудростям военным. Настоящий князь должен не только хорошо читать и считать, говорить по-гречески, геометрию знать и астрономию, но и крепко сидеть в седле, метко стрелять из лука, саблей уметь орудовать, кистенём и палицей.
— «Настоящий князь»! — вздохнул мальчик. — Настоящий князь — Ярополк и ещё Олег. А меня дразнят сыном ключницы.
Взяв племянника за руку, брат Малуши усадил его на скамеечку, стоявшую у ограды, под плакучей ивой, и в тени ветвей, скрывшись от осеннего солнца, произнёс наставительно:
— Потерпи немного. Все узнают, что только ты — настоящий князь. Внук не только И горя, но и князя Мала.
— Расскажи мне о дедушке, — попросил Владимир. — Сколько раз просил Асмуда, а он всё не хочет. В роде Рюрика знаю каждого, про Нискиничей — ничего. Почему от меня скрывают?
Дядя потрепал его по макушке:
— Хорошо, расскажу. На Руси, ты знаешь, несколько племён. Вятичи, радимичи, уличи... На Днепре на равнине живут поляне, а на запад от Киева — древляне. Это мы, наше племя. Называемся так, потому что у нас много лесов. И живём охотой. Собираем мёд. Делаем пеньку... Никого не трогаем. Поклоняемся дубам и берёзам... Ну так вот. Каждое племя имеет князя. У полян были братья — Оскол и Дир. А у нас — князь Ниской. Небольшого роста, но сильный. И когда известный тебе вещий Олег со своей дружиной Киев захватил, Дира и Оскола убил, так сказал Нискому: «Покоришься — я не трону древлян». И Ниской согласился. Дань платили приличную, но без разорения.