А Малуша и сын вышли из каменного трёхэтажного, островерхого терема и отправились по бревенчатой галерее вдоль стены, опоясывающей хоромы. Тут, внутри, за стеной, был своеобразный княжеский городок: кузня, помещение стражи, склады с продовольствием, кухня, винные погреба, чуть подалее — острог, несколько дворцов и жилые клети прислуги. В старом деревянном дворце обитала княгиня Ольга. С сыном своим Святославом пребывала она в натянутых отношениях и обычно предпочитала жить в собственном граде Вышгороде, в нескольких верстах на север от Киева. Но теперь Святослав был в походе, Ольга управляла одна и поэтому волей-неволей переехала в стольный Киев.
Доски перехода чуть поскрипывали под ногами Малуши и мальчика.
— Как взойдёшь к бабушке в одрину — наставляла мать, — не забудь отвесить поклон и сказать: «Здравия желаю, великая княгиня Ольга свет Бардовна». И к подолу её приложиться.
— Ладно, — княжич морщился на её слова, — помню хорошо.
В деревянном дворце было чуть прохладнее. Миновав несколько палат, в том числе и парадную, называвшуюся гридницей (в ней устраивались пиры князя с гридями — личной его дружиной), мать и сын оказались у спальни (или, по-другому, одрины: одр — постель).
— Покажись-ка! Так... — Осмотрев наследника с ног до головы и поправив ему тесёмочки на сорочке, женщина сказала: — Ну, пошли, — и открыла дверь.
На одре, под высоким балдахином, восседала княгиня. Стойки балдахина, из слоновой кости, были все в фигурках: снизу, у основания, по собаке сидело, выше — русалки полевые средь травы и цветов, выше — птицы, звёзды, кометы. Наверху балдахина сияло солнышко, вытканное золотом на парче.
Стены, потолок также были в рисунках: райские сады, птицы с головами красавиц, добрые олени, ласковые зайцы и священные петухи. Островерхое окно разноцветными стёклышками сверкало.
Ольге нынешней весной исполнилось пятьдесят. Миловидное некогда лицо несколько обрюзгло с годами, под глазами образовались мешки, зубы стали жёлтыми. Волосы её были спрятаны под шитой круглой шапочкой. Серьги-колты колыхались от мерного дыхания. Грузная, измученная болезнью — у неё постоянно кружилась голова, а в глазах при этом мелькали стаи чёрных мух, — бабушка сидела, откинувшись на подушки, словно тесто, вылезшее из квашни. Ей вчера сделали кровопускание. Чувствовала она себя лучше, но от слабости находилась в состоянии полудрёмы.
Рядом с ней сидел её духовник — православный священник отец Григорий. Как известно, Ольга крестилась 21 мая 946 года и взяла себе христианское имя Елена, в честь жены византийского императора Константина Багрянородного. Но языческая Русь называла её по-прежнему Ольгой.
У Григория была борода-лопата, щёки в красных прожилках и такой же круглый нос. На груди священника, выделяясь на тёмной рясе, находился массивный серебряный крест.
Княжич с поклоном произнёс заученное приветствие. Ольга подняла набрякшие веки, и в глазах её, увидевших внука, вспыхнула искра жизни.
— Кто к нам пришёл! — радостно проговорила княгиня. — Вольдемар, подойди сюда, детка.
Мальчик приблизился к бабушке и поцеловал подол шёлковых одежд. Та провела ладонью по его мягким волосам.
— Вот на кого надежда, — заявила она. — Ярополк слишком хил и мелок. А Олег простоват... Лишь Владимир — как «владыка примирения» Рюриковичей и древлян Нискиничей — станет князем, достойным Киева!
— Коли примет христианскую веру, — не замедлил проявиться отец Григорий.
— Слышишь, внучек? — оживилась княгиня. — Тятя твой, Святослав, убоялся своей дружины. Для него дружина, верящая в Перуна, выше спасения собственной души. Но тебе, Вольдемар, не пристало трусить. Обещаешь мне, своей бабушке, Киевскую землю крестить?
— Обещаю, конечно, — отвечал княжич легкомысленно.
Ольга засмеялась от радости. И отец Григорий благодушно кивнул.
— Ты, Малуша, не надумала ли креститься? — повернулась больная к матери Владимира.
— Право слово, не знаю, — потупилась та. — Я страшусь гнева Святославлева...
— Перед родами хорошо озариться светом учения Господа нашего Иисуса Христа, — наставительно произнёс священник.
— Да, самой покреститься и дитя новорождённое крестить, — подтвердила бабушка.
— Коли князь позволит...
— Да, позволит он, грешник окаянный! — покривила губы Ольга. — Жди от него этой княжьей милости!.. Надо решать самой.
— Хочешь, дам почитать тебе книгу святую — Евангелие от Матфея? — обратился к Малуше отец Григорий. — Давеча привёз из Моравии отец Иоанн. Писано кириллицей. Прочитаешь — вернёшь.
Женщина сказала с поклоном:
— Буду благодарна. Ознакомлюсь с душевным трепетом.
Неожиданно дверь открылась, и в одрину вбежали два взволнованных юноши — княжич Олег, лет пятнадцати, и его приятель, на три года старше, сын боярина Ушаты — Путята. Преклонив колена и отвесив поклоны, оба стали наперебой объяснять:
— Не вели казнить, а вели слово молвить, великая княгиня!
— Мы с дурными вестями!
— Степняки на подходе к Киеву!
— Мы с Путятой охотились вдоль Днепра в стороне Витичева. Смотрим, а на башне сигнальной костёр горит!
— И навстречу нам — беженец из Родни. Говорит, что в долине Стугны пыль стоит столбом — печенежская конница идёт!
— Мы сказали Люту... то есть Мстиславу Свенельдичу, он уже велел затворить ворота и пошёл снаряжать гонцов к Претичу в Чернигов, за помощью.
Ольга от этой новости подалась вперёд и с испуга перекрестилась:
— Свят, свят, свят, — прошептала она. — Да откуда ж им взяться, степнякам-печенегам, тут? Ведь они далеко, за днепровскими порогами. Хан их Куря — наш недальний родственник и в союзе со Святославом, вместе воевать ходили. Прежде не совались на Киевскую землю.
— Значит, было с чего обнаглеть поганым, — покачал головой священник. — Не дай Бог, что со Святославом стряслось в Болгарии!..
А Малуша крепко прижала к себе сына; тот уткнулся в тёплый мамин живот и стоял ни жив ни мёртв от страха. За окном раздавались раскаты всполошного колокола — он предупреждал киевлян о грозящей опасности, а ему вторил гром, исходящий с небес.
Переяславец-на-Дунае, лето 968 года
Церковь Успения Богородицы оставалась единственной в городе после его захвата Святославом. Он пришёл сюда прошлой осенью, накануне зимы, отхватил часть Болгарии — от низовьев. Дуная и почти что до самой Янтры, — овладел массой городов, а Переяславец провозгласил собственной столицей. Церкви все пожёг, а священнослужителей разогнал. Лишь одна небольшая церковка на окраине, за горой, странным образом тогда уцелела — может, потому, что была из камня, или по недосмотру воеводы Свенельда. В ней служил отец Нифонт — молодой, энергичный, с мощным красивым голосом. Прихожане относились к нему с теплотой и нежностью.
Князь, остыв, повелел Нифонта не трогать. А потом даже разрешил взятой в плен византийской монахине Анастасии на заутрени ходить. Но в сопровождении Милонега и приставленной к ней холопки.
Девочка, узнав, что её похитили и везут не в Константинополь, на юг, а в Переяславец, на север, долго плакала, не хотела есть и молила вернуть её в монастырь Святой Августины. Князь решил посмотреть на гречанку. Был он коренаст, круглолиц и брит. С бритой головы его свисал оселедец — длинный чуб, оставленный на макушке. Длинные усы были, как у рака. Мочку левого уха оттягивала серьга — золотая, толстая, а на ней жемчужины и рубин горели. Серые глаза гипнотически взирали на собеседницу.
— Хороша, — сказал Святослав, разглядывая монашку. — Греческая кровь — одухотворённая кровь.
Калокир, явившийся вместе с князем, говорил с ним по-русски:
— Но Анастасия — гречанка лишь наполовину; по матери Феофано. Иоанн Цимисхий, её отец, по происхождению армянин, из семейства Гургенов. Так же, между прочим, как и сам правитель — Никифор Фока.
— И армянская кровь не хуже, — отвечал Святослав. — Ты спроси у неё, пожалуйста, чем ей так не понравилось у меня в Переяславце? Плохо кормят? Невнимательно за ней ходят? Издеваются? Унижают?
Калокир перевёл на греческий. Девочка сидела нахохлившись, глазки долу, губки сужены. Посмотрела на Святослава мрачно:
— Как он думает — под замком сидеть приятно?
Князь ответил:
— Ничего, это ненадолго. Вот отправим её на Русь — будет без замка. Сделаем княгиней. Замуж выдадим за сына моего, Ярополка. Чем в монастыре погибать — может, веселее получится?
Дочка Феофано молчала, переваривая услышанное. А потом попросила кротко:
— Хоть позвольте мне по уграм на заутреню ходить. Две недели я не молилась в церкви. Это тяжкий грех.
Святослав разрешил и вышел.
Так она и стала посещать отца Нифонта.
С Милонегом, сопровождавшим её, поначалу не хотела общаться: он участвовал в её похищении. Но потом обида забылась, новые заботы стали занимать, и она задала вопрос:
— Милонег, скажи, Ярополк — добрый или злой?
Юноша посмотрел на неё с улыбкой:
— Нет, совсем не злой. Но не слишком добрый...
— Сколько лет ему?
— Около семнадцати.
— А на вид — симпатичный или уродливый?
— Да не знаю, право. Страшным его не назовёшь, но и не красавец. Не особенно такой видный. Он не богатырь.
— А по-гречески понимает?
— Как и я примерно. Нас один учитель учил. Знаешь, Ярополк — мой племянник. Сын моей покойной сестрицы. Мой отец ему — дед.
— Интересно! Твой отец — тоже князь?
— Нет, он волхв.
— Что такое «волхв»?
— Как тебе сказать? Чародей, прорицатель. Может исцелять, вызывать дожди, разгонять облака. Знает все приметы. И гадать умеет — по полёту птиц, по воде, по земле, по расположению внутренностей жертвенных животных.
— Надо же! — сказала она. — И тебе передал это мастерство?
Милонег мотнул головой:
— Я не захотел. Нет желания волхвовать, кудесничать. Место моё — на войне и в походе. В мечниках у князя.
Девочка внимала ему с любопытством.
— Есть ли в Киеве православная церковь? — продолжала она.