— Если б не твой приказ, мы бы взяли Преславу этой осенью, — говорил магистр и стратилат.
— Что поделаешь, Варда, обстоятельства вынуждают. Тёзка твой опаснее Святослава.
— Сила Фоки преувеличена. Войско его непрочно. Если дашь мне достаточно золота и вручишь полномочия награждать и миловать, я перекуплю и переманю всех его сторонников.
— Дай-то Бог! Если избежишь прямых столкновений — это будет прекрасно. Армия пригодится для возврата на север.
— С твоего позволения мы четыре дня отдохнём и понежимся в спальнях своих любимых, а десятого выступим.
— Делай всё, как считаешь нужным, — Иоанн подошёл к магистру и тепло сжал его за плечи; рыжий армянин доходил армянину-брюнету максимум до ключицы.
В это время дверь палаты открылась и, стуча грозным посохом, к Склеру и Цимисхию быстро приблизился евнух Василий. На его морщинистом жёлто-пергаментном лице был написан ужас.
— Чрезвычайное известие, ваше величество, — сообщил паракимомен. — Феофано сбежала с острова Проти. Ей каким-то чудом удалось проникнуть в Константинополь.
Варда рассмеялся, а Цимисхий сморщился:
— Где она сейчас?
— В храме Святой Софии. Требует свидания с вашим величеством. А в противном случае обещает присоединиться к Варде Фоке.
Иоанн стиснул зубы:
— Взять её немедленно. И отправить куда-нибудь... с глаз долой! Видеть не желаю!
— Ваше величество, вы же знаете: тот, кто находится в храме Святой Софии, неприкосновенен.
— Мне плевать на правила!
— Будут осложнения с патриархом. С Полиевктом покойным мы бы договорились, он всегда не любил Феофано, а Василий уж больно прямолинеен, для него церковные догмы — свет в окошке.
Василевс пояснил Варде Склеру:
— Дело в том, что Полиевкт умер вскоре после коронации, а меня нелёгкая дёрнула сделать патриархом рядового монаха, чистого, святого, мученика-аскета из Скамандринского монастыря. А теперь Василий нам проел печёнки: всех извёл постами да службами.
— Как же поступить с Феофано? — нервничал председатель сената.
— Делай с ней что хочешь. Склер тебе поможет. И сегодня же к вечеру быть её в Константинополе не должно.
— А куда отправить? Вновь на Принцевы острова?
— Пет уж, хватит. Выбери какой-нибудь монастырь, из которого нельзя приплыть даже за неделю.
— Например, Дами в Армении, — пошутил Варда Склер.
— Кстати, да. Уж оттуда Феофано не убежит.
— Ты суров с ней, Цимисхий, — покачал головой магистр и стратилат. — Как-никак, Феофано — императрица, мать наследников и твоей родной дочери.
— Это никого не касается, — огрызнулся тот. — И прошу называть меня не на «ты», а на «вы» и «ваше величество». Хватит! Все свободны! Вы мне надоели.
Евнух с полководцем вышел из палаты.
— Что, поехали к храму? — обратился к первому министру Склер.
— Да, пожалуйста, помоги выманить её. Феофано ненавидит меня, и реакция на мои слова будет однозначной. Может быть, с тобой станет говорить. Чтобы не возникло трений с патриархом, надо убедить её выйти добровольно.
— Ну, попробую...
В храме было полутемно, горели свечи. Свет струился из узких окон — в основании купола, сзади за алтарём и на боковых галереях. Слабо золотилась мозаика. Солнечные блики медленно ползли по мраморному полу, по высоким колоннам нижней и верхней галерей, по изображению Девы Марии с Младенцем на руках. Каждый шаг был усилен мощной акустикой.
— Феофано! — сказал гигант. — Это я. Варда Склер. Выходи — потолкуем.
Голос её раздался сверху; из полумрака: женщина была на втором этаже.
— Я прошу прийти Иоанна. Буду говорить только с ним.
— Иоанн не придёт: он себя плохо чувствует... Если хочешь, я доставлю тебя к нему.
Смех задребезжал в каждой сфере храма: злой, ехидный.
— Ишь, чего захотел! Если я покину стены Святой Софии, ты меня арестуешь или даже убьёшь.
Варда переждал и ответил веско:
— Ну, во-первых, было бы наивно полагать, что охранники Василия Нофа не осмелятся осквернить Божий храм. Если ты не выйдешь, так оно и будет. Во-вторых, пойми: шансов у тебя никаких. Если ты доверишься мне, выйдешь без насилия, я тебе гарантирую не только жизнь, но и встречу с Цимисхием. Остальное — зависит от тебя и от Господа.
После паузы голос произнёс:
— Дай немного подумать, Склер.
— Хорошо. У тебя имеется четверть часа, — и магистр покинул церковь.
Выйдя за ворота и сощурившись от яркого солнца, он сказал первому министру:
— Будет всё нормально, и она согласится. Только при условии, что Цимисхий попрощается с ней перед ссылкой в Армению.
Евнух покусал коричневую губу:
— Иоанн снова озвереет. Он, как сделался василевсом, стал такой капризный...
— Ничего, потерпит. Дипломатия выше чувств. Но зато получится без скандала, тихо. Отправляйся в Вуколеон и сумей Цимисхия убедить. Мне оставь трёх своих гвардейцев. Я императрицу доставлю.
Председатель сената перекрестился:
— Ладно, будь что будет! Лучше так, чем поссориться с патриархом.
Склер опять скрылся в храме и довольно скоро вышел оттуда вместе с пленницей. Женщина шагала понуро, голову закрыв капюшоном, руки запустив в прорези накидки, так что даже дочери вряд ли бы узнали в этой скромной даме, запорошенной пылью, собственную мать — первую красавицу Византии.
Во дворце они поднялись по лестнице, у которой ступени были покрыты золотыми пластинами, миновали ряд великолепных палат (дерево, слоновая кость, позолота, бронза), и вошли, наконец, в Хризотриклиний. Феофано сбросила капюшон и увидела Иоанна, как-то боком притулившегося на тропе, и коварного паракимомена, беспокойно моргавшего рядом с ним.
— Ваше величество! — чуть насмешливо поклонилась императрица. — Благодарна вам за такую честь — лицезреть великого василевса. Хоть спасибо, что не убили сразу, как своих друзей — Льва Валантия с Иоанном Ацифесдоросом! Вашей человечности нет предела!
— Что ты хочешь, Фео? — выкрикнул Цимисхий.
— Ах, вы помните, как меня зовут? Или же, вернее, как меня называло ваше величество, занимаясь со мной любовью? Может быть, и мне называть вас, как прежде, Ио?
— Хватит издеваться! — оборвал её Иоанн. — Я не потерплю. Или говори, что тебе угодно, или убирайся немедленно.
У императрицы раздулись ноздри:
— «Что угодно»? Он не понимает, что мне угодно! Раньше понимал. Забираясь ко мне в постель, очень понимал. И готовя заговор, понимал. Даже убивая Никифора, понимал прекрасно. А теперь забыл. Про Анастасию забыл, про тревоги, огорчения и нашу любовь! Шёл со мной по трупам, а когда потом стала не нужна, отшвырнул меня, словно драную кошку, прочь! Это благодарность? Это плата?..
— Не тебе говорить о плате! — рявкнул василевс. — Ты ушла от меня ради блеска императорского двора к не любимому тобой Роману Второму... Бросила нашу дочку Анастасию без пригляда матери... Отравила мужа и опять без любви сочеталась с Никифором — даже несмотря на то, что он оказался крестным отцом маленькой принцессы!.. И участвуя в заговоре, чтобы вновь убить правителя государства... Я не ангел, да. А ты, по сравнению со мной, просто дьявол!
— Дьявол?! — Феофано вздрогнула. — Ты сказал, что я — дьявол?!
— Уберите её отсюда, — приказал Цимисхий. — Больше не могу.
— Нет, послушай! Я заставлю тебя послушать! — стала биться от гнева женщина. — Рыжий коротышка! Задушу своими руками! — и она бросилась к любовнику.
Неожиданно паракимомен, выскочив навстречу, заслонил своего повелителя и, как пику, выставил вперёд деревянный посох. Феофано в порыве злости выдернула палку из рук первого министра и сломала её о спину убогого. Евнух завизжал. Женщина вцепилась ему в лицо, стала бить, трясти, приговаривая с жестокостью: «Варвар! Дикий скиф! Уничтожу!» Подоспели гвардейцы, оттащили окровавленного Василия, а охранники Варды Склера мёртвой схваткой сжали руки и плечи императрицы.
— Нет! — плевалась она. — Отпустите, живо! Всех велю казнить! — Рухнув на колени, женщина заплакала: — Ну, пожалуйста... Иоанн... Пощади меня... Не бросай снова в монастырь... Буду жить в имении, не приеду ни разу в Константинополь... никогда...
Василевс, увидев, что опасность миновала, сел на троне уверенно и сказал твёрдым голосом:
— С глаз моих долой. Варда, проследи, чтоб её доставили на корабль. Всё уже готово, капитан знает курс — как договорились, на Кавказское побережье Чёрного моря, а затем в Армению, в монастырь Дами.
— Прояви снисхождение! — из последних сил прокричала императрица. — Ради прошлой любви!.. Ради нашей Анастасии!.. Заклинаю тебя!.. Не губи, сделай милость!..
Воины унесли её из Хризотриклиния. Склер, кивнув Иоанну, вышел вслед за ними. Слуги притворили открытые двери.
Рыжий армянин вытер о колени мокрые от пота ладони. Нервно произнёс:
— Господи Всесильный, помоги мне разлюбить эту женщину, проявить стойкость и не возвратить её с половины дороги!..
Киев, осень 970 года
Год назад, уезжая на Балканы после смерти матери, Святослав запретил заново отстраивать церковь Святой Софии в городской черте. И поэтому на Подоле, над Ручаем, в самом конце Пасынковой беседы, стали восстанавливать старый храм Ильи-громовержца. Все работы проводились на деньги прихожан, к лету 970 года подвели под крышу, на Ильин день открылись, а специально приглашённые из Переяславца-на-Дунае богомазы начали расписывать стены в августе.
Богомазов было два — собственно художник, по имени Феофил, и его подчинённый — мальчик Трифон. Жили они в гостином дворе на Подоле, говорили по-русски плохо и общались только с христианами. А когда однажды Настя задержалась в храме дольше обычного, стоя на коленях и отвешивая земные поклоны, к ней спустился мальчик с деревянных лесов и спросил по-гречески:
— Ты — Анастасия?
— Да.
— Я привёз для тебя записку. Из Переяславца. От Саввы.