Тарк узнал его сразу и вновь порывисто шагнул вперед, и вновь Ямба удержал за руку. И тогда киммериец — рослый, косая сажень в плечах, за которыми осталось много стран и сражений, — разрыдался, как обиженный младенец.
Хотя на его суровой родине не плакали даже дети.
— Кром! — простонал он, в отчаянии и бессильной ярости глядя на могучего всадника, надменного посланца злого и коварного рока. — Кром, я был верен тебе! Я всюду славил твое имя! За что же ты снова и снова ставишь на моем пути это чудовище?
Владыка могильных курганов высокомерно промолчал, а может быть, его ответ потонул среди шума сечи. Зато Тарк услышал голос своего самого ненавистного врага.
— Лун! — закричал Конан, озирая лагерь. — Лун, отзовись, если хочешь жить!
«А я? — спросил Тарк мысленно. — Я тоже хочу жить. Отчего же ты меня не зовешь?»
Ломая кусты, мимо пробежали двое полуголых воинов, их отставшего товарища настиг когирец в дорогих латах. Оглушительный предсмертный вопль испугал коня, тот прянул в сторону, и седок поневоле выпустил тяжелое копье, застрявшее в теле наемника. На этот раз Ямба замешкался. Тарк взревел, в несколько прыжков одолел расстояние до всадника, и тот замертво рухнул на землю, так и не успев выхватить меч из ножен. Киммериец взлетел на осиротевшего скакуна и крикнул Ямбе, указывая на запад:
— Встретимся у сожженного моста.
Он плашмя ударил коня окровавленным мечом и умчался вдоль опушки леса.
Дыхание пленника прерывалось глухими стонами. На белом полотняном мешке с прорезью для рта проступили алые пятна. В скоротечном бою с тысячей Тарка, застигнутой врасплох яростной ночной атакой, Лун не успел надеть прочнейшие агадейские доспехи. Он получил колотую рану в бедро, был отброшен когирским конем прямо на горящий шатер, а затем ему, уже потерявшему сознание, ненароком сломали левую руку и несколько ребер.
Он лежал в сумрачной прохладной камере подземной тюрьмы, в неглубоком алькове, а подле его ложа стояли Конан, Зивилла, Сонго, граф Парро и его внучатый племянник, невысокий меланхоличный юноша с бесцветными глазами навыкате, редкими светлыми волосами и тонкими усиками.
— Чудом остался жив, — заметил Сонго, с любопытством рассматривая раненого агадейца.
— Лун, ты можешь говорить? — спросил Конан.
Сквозь кровавое полотно просочился еле слышный ответ:
— Да-а…
— Ты в плену, — сообщил Конан. — Тебе здорово досталось.
— Это… — не выговорил — простонал Лун, — я уже… понял. Ты… кто?
— Конан, — хмуро ответил киммериец.
— Конан… — Лун помолчал несколько мгновений, переводя дух. — Мы с Бен-Саифом тебя искали. Зря ты… нас не послушался.
— Почему?
Ткань слегка приглушила жутковатый, неестественный смех.
— Да полно тебе… Сам отлично знаешь… почему. Думаешь, наш повелитель… шутки шутит? Нет, брат. Мы с Бен-Саифом… только первые ласточки. Скоро сюда придут наши. Обязательно придут. Догадываешься… что они с вами сделают? Эх, вы, дети малые, неразумные. Вам же добра желают… И не вам одним. По всему белу свету — мир и покой… представляешь? Ни войн, ни поборов, ни рабства. Ну, скажи, разве не об этом мечтают… все порядочные люди? И мы подарим им мир и покой, Конан. Вот увидишь. У нас… все для этого имеется.
Конан недобро усмехнулся и пообещал:
— Но тебе не дожить до этого счастливого дня.
И снова он услышал жутковатый полусмех-полукашель.
— Только если сам захочу умереть… киммериец. У меня есть выбор. Да, есть, не спорь! Думаешь… я не догадываюсь, почему меня еще не вздернули, как Флада… Кровостока? Ты хочешь, чтобы я вернул Зивилле разум. Ты… разгромил Тарка, и теперь мятежные дворяне верят в свои силы… и готовы штурмовать Даис. И спасенная королева Когира… в знак благодарности разделит с тобою не только ложе… но и власть.
— Заблуждаешься, колдун. — Конан не узнал собственный голос — в нем клокотал гнев. — Спасенная дама Когира присягнет законному монарху, и только при таком исходе уцелеет твоя поганая шкура. Но до этого мы проедем по всем замкам, где ты побывал, и ты вернешь рассудок всем заколдованным дворянам и простолюдинам. А начнешь прямо сейчас — с графа Парро.
Старик с широкой черной лентой на глазах и связанными за спиной руками повернулся к Конану и захохотал.
— Избавитель ты мой! А ты уверен, что Лун, мням, тебя не обманет? А вдруг я, мням, только прикинусь, будто я в своем уме, а потом возьму да всажу тебе, мням, нож под лопатку? Не слишком ли ты доверчив, киммериец? В последний раз, мням, советую, Конан: хватит валять дурака! То, чем вы тут занимаетесь, мням, — детские шалости! Тебе и во сне не приснится силища, которой ты, мням, по наивности осмелился бросить вызов. Это же лавина! Камнепад! Сметет, мням, — не заметит!
— Пока замечала, — надменно возразил Конан.
Граф Парро потупился. Помолчав немного, хмуро произнес:
— Лун даже под пытками не сделает того, мням, о чем ты просишь. Для него это равносильно измене, а горная, мням, гвардия Агадеи не способна, мням, на предательство. Что случилось, то случилось. Смирись, Конан. Мням. Так будет лучше для всех нас.
— Ты слышал, варвар? — услышал киммериец приглушенный голос, в котором надменности было не меньше, чем в его собственном. — Какие еще будут… условия?
— Через неделю, ваше величество, — сказал дородный жрец в зеленой рясе, — Нехрем обретет долгожданную свободу. А еще через несколько дней Сеул Выжига уступит престол нашему человеку.
Король не смотрел на ануннака. Взгляд Абакомо блуждал среди деревьев и травы, изредка замирал на особенно живописном цветке или птице. Парк вокруг летнего дворца по своему обыкновению дышал покоем, за это и любил его молодой монарх, чьей душе в последние дни недоставало уюта.
— Скажи-ка, наставник, — произнес Абакомо, печально вздохнув, — в чем мы с тобой ошиблись? И что утаил от меня отец?
Ибн-Мухур остановился и недоуменно посмотрел королю в лицо. Печаль не напускная, в этом он убедился тотчас. Он всегда превосходно улавливал настроение властелина.
— Разве мы заблуждаемся, ваше величество? По-моему, все складывается идеально.
— Идеально? Гм. — Абакомо поджал губы и двинулся дальше. — Может быть, все-таки следовало начать с Апа?
— Так ведь мы, — растерянно проговорил Ибн-Мухур, — с него и начали, ваше величество.
— Разве? — Король криво улыбнулся. — Ах, ты в этом смысле. Нет, я имею в виду, что в первую очередь надо было усмирить Ап. Свергнуть этих мерзавцев, Каи и Авала. Тогда бы не случилось резни в Бусаре. Или я не прав? — Он испытующе посмотрел на человека в зеленой рясе.
— Осмелюсь напомнить, ваше величество, — почтительно произнес ануннак, — что дни апийских разбойников тоже сочтены.
Абакомо кивнул. В недрах его существа бродили сомнения, тонкая, но клейкая паутина тоски обвивала душу.
— «Иные копят злато, я коплю друзей», — сказал он уныло. — Наш старинный девиз. Ибн-Мухур, тебе не кажется странным, что мы так и не обзавелись друзьями? Зато злата у нас хоть отбавляй.
— Ну что вы, государь, у нас полным-полно друзей, — пылко возразил ануннак. — По всему свету, а особенно в ближних странах. Но и врагов хватает, тут вы, безусловно, правы. Однако все переменится, как только…
— Как только мы им поднесем во-от такое счастье на блюде, — с усмешкой подхватил Абакомо, разведя руками. — Помнишь Ну-Ги? — Король снова помрачнел. — Он так и не дождался людской благодарности.
Ибн-Мухур кивнул. Он понял, что за думы гложут любимого повелителя.
— Стоит ли горевать, ваше величество? Дети вырастут мудрее отцов, они-то и скажут нам спасибо. Непременно скажут.
— Да уж. — Король вновь невесело улыбнулся. — Непременно скажут. Мы об этом позаботимся.
— Человечество всегда мечтало об истинном пути, государь, — тихо сказал ануннак, — и при этом всегда боялось на него ступить. Народы ждут полубога, существо с неисчерпаемой решимостью, которое проведет их через все тернии к счастью. С благословения Нергала стихии наделили вас почти божественным могуществом, ваше величество. Ручаюсь, все народы пойдут за вами хоть на край света и горы свернут, если будет на то ваша воля. Но колебаться вы не вправе. Стоит вождю усомниться в себе, и он погиб. Ибо человечество — это, по сути, громадное стадо. Точнее, стая хищных полуразумных зверей, живущая по звериным законам. Им еще века и века продираться к истинной человеческой морали, к истинной человеческой духовности. И только вы, ваше величество, способны сократить этот срок.
— Ослабевшего вожака волки рвут в клочья. — Король задумчиво кивнул. — Боги! Почему я не родился скромной, неприметной букашкой? Ты хоть представляешь, наставник, какая тяжесть…?
— Еще бы, ваше величество. — Ануннак ободряюще улыбнулся. — Вы же на моих глазах выросли, и все эти годы вас исподволь готовили к нечеловеческой ноше. Мужайтесь, мой государь. Только вам дано удержать на плечах целый мир. Цари не выбирают судьбу, в этом и сила их, и слабость.
Последняя фраза унесла монарха в воспоминания детства. Перед мысленным взором пролегли сверкающие горные кряжи, раскинулась залитая солнцем долина, сочно зазеленели дубравы и луга, заколыхались под нежным ветерком желтые покровы нив.
— Когда-то отец сказал нечто совсем иное, — тихо произнес он. — Назвал меня царем судьбы.
— Я не вижу тут противоречия, государь, — столь же тихо возразил ануннак. — Вы законный повелитель Агадеи. Но разве вам предлагали королевство на выбор?
Восточный скат холма обрывался над речушкой, на другом берегу мужду изгибами двух отрогов высоченной серой горы клубилась пыль. Казалось, жадный и угрюмый великан прикрывает ручищами горшок с дымящейся похлебкой — боится, что отнимут. От широкого бревенчатого моста остались только головешки, но Конана и его спутников это ничуть не ободряло. Уж если агадейские войска решились покинуть свои ущелья, такой пустяк, как разрушенная переправа, надолго их не задержит.