ентрал даром не проходит. Стоит бедняге замешкаться, терапевт на него – косой взгляд. Юра впопыхах бросает не ту карту. В ответ – гримаса на холеной физиономии. Юра опять ошибается. И так всю игру. Ни одного упрека, но постоянный немой укор. Потому Юра и не вылезал из минусов. Я понимаю, что каждый играет, как умеет: один мозги напрягает, другой – нервы, третий выискивает слабости партнеров. Но я не люблю, когда издеваются над людьми.
Пробовал подсказать Юре, чтобы он посмелее держался. Бесполезно. Не понял. Не захотел понять.
Но бог шельму метит. Перед моим отъездом у терапевта случилась драма. Пока он в гостях «пулю» расписывал, жена затеяла генеральную уборку. Стала пылесосить книги и нечаянно уронила какой-то медицинский справочник, а из него выпала сберегательная книжка.
Вот именно – заначка.
О заначке можно рассказывать до утра. Куда только ее, родимую, мужья не прятали: и в дачную одежду, и в ящики с инструментами, и в радиоприемники… Один духарик засовывал купюры в патронташ, сначала трояки, потом, когда водка подорожала – пятерки. Если зарплату крупными выдавали, специально разменивал. Так ведь на выпивку же, от получки до получки. А терапевт заначку – в сберкассу. Регулярно. Несколько лет подряд. Жене говорил, что в преферанс проигрывает, и все на Юру валил: дескать, такой хват, такой шулер, спасу нет. Каждую пятницу – минимум четвертак.
Жена в книжку глянула, а там почти на машину. Кстати, год назад им потребовалось отвезти дочку на курорт, жена бегала по всему городу, деньги занимала, вещи продавала…
Когда верила, что муж проигрывает, терпела, а узнала, что он постоянно в плюсах, ушла.
А вы мне долдоните, что женщины всегда предпочитают победителей.
Портрет героя
Случилось нашей бригаде прославиться. Монтировали громадную махину и так ловко развернулись, что отрапортовали на полтора месяца раньше срока. Сами не поняли, как вышло. Наверное, потому, что мелкий собственник не успел растащить пригодные для хозяйства детали. Чем быстрее трудишься, тем меньше потери. А трудились быстро, и за два дня до Первого мая поставили жирную точку. Начальство на радостях пообещало громадную премию за трудовой подвиг. Правда, получили мы ее к следующему празднику и не такую уж громадную.
Но я не о премии.
На дату обратили внимание?
Двадцать восьмого апреля! А двадцать девятого, ближе к вечеру, приходит из конторы девушка и говорит, что всей бригаде, кроме Юрки Воропаева, надо срочно бежать в фотографию. Из профкома туда уже позвонили, оплату гарантировали, нам оставалось только прийти, сесть на стульчик и посмотреть, откуда птичка вылетит. Даже улыбаться не обязательно, потому что портреты наши понесут в праздничной колонне, как членов правительства.
Вот именно! Ни больше ни меньше…
Поначалу, конечно, растерялись от такого поворота, но ничего, проглотили. Юрка Воропаев острить пытался, а что ему оставалось делать. Если бы не ночь в вытрезвителе, его бы из списка тоже не вычеркнули. Наоборот бы, в первую пятерку поставили. Работал парень – дай бог каждому. И руки откуда положено росли, и котелок не хуже инженерского варил, характерец, правда, с горчицей и язычок – с перцем. За это, собственно, и пострадал. Шел из пивбара. Увидел, как милиционер окурок на тротуар бросил, ну и прицепился. Стыдить при народе начал. Милиционер, чтобы зевак не собирать, окурок подобрал. А через три квартала самого Юрку подобрали ребята с «лунохода», и наутро, как положено, телега на работу приехала: доводим, дескать, до сведения и просим обсудить и осудить…
Может, Юрка и присочинил, может, его самого заставляли окурок подобрать и не очень вежливо обратились, а он парень с гонором, хамства не выносит – всякое могло случиться. Уточнять не пошли, бесполезное занятие: милиционер все равно бы не сознался, а свидетелей у нас давно уже в Красную Книгу занесли.
И вычеркнули голубка из всех премиальных списков, хорошо еще в очереди ни на что не стоял – квартира у него была, машина – тоже. Я же говорил, что мужик с головой. Но коли попал, куда не следует, значит, никакого тебе почета. Однако за компанию и он с нами увязался.
Топаем, значит, в фотографию. Юрка советует, кому какой щекой поворачиваться, предлагает за галстуками в магазин зайти. Встретили мужика в шляпе, Юрка орет: «Дядя, одолжи цилиндр для памятника сфотаться, – потом показывает на лысину бугра, – а то у начальника поршень отсвечивает».
Бригада развернутым строем идет, а впереди, метров за пять, Славка Зайчук вышагивает, подальше от шуточек и поближе к цели. Тот еще духарь. Года в бригаде не проработал, а надоел всем хуже не знаю кого. Бывают же зануды. До нас в какой-то шараге слесарем кантовался. Квартиру там расширил, платили сносно, работа не пыльная, другой бы и не рыпался, а ему масштабов не хватило. Народу в той конторе двух десятков не набиралось, включая бухгалтера и уборщицу. Оно бы и ничего, но, когда город шел на праздничную демонстрацию, у них не хватало численности на собственную колонну, приходилось к другим в примаки набиваться. А наш индустриальный гигант – всегда самой мощной колонной и в первых рядах. И человек только ради этого работу сменил. Теплое место бросил, чтобы идти в голове праздничного шествия со знаменем в руках и кричать могучее «ура!».
Не верите?
Да разве бы мне придумать такое? Он сам хвастался, что на демонстрациях без вина пьянеет – гаркнет «ура», и голова кругом, как от стакана водки. Правда, и голосок у него знатный был: густой, сочный – любому попу на зависть. И внешность подходящая. Профиль – хоть на медали чекань, хоть на сотенных печатай. Ножки, правда, коротковаты были, и задница, как у матери-героини, так ведь и все мы не без изъяна, если присмотреться.
А до демонстрации оставалось совсем немного, совсем чуть-чуть, две ночи и один день.
Оттого и спешил Зайчук. Еще бы – под могучее «ура» да с собственным портретом среди знамен – такой кайф стаканом не уравняешь: здесь на целый литр тянет, если не больше, и не водки, а самого дорогого коньяка.
Зайчук впереди, мы чуть отстаем, но тоже целенаправленно. А навстречу – люди с бутылочным пивом. Юрка сразу бросает разговоры и прибавляет скорость. Магазин через три дома. Подходим. Очередь очередную загадку загадывает: встанем за пивом – опоздаем на съемки, пойдем фотаться – пиво разберут…
Помялись.
Поломались.
Встали.
Зайчук поначалу мимо пролетел, потом вернулся и на повышенных тонах: «Да вы что, оборзели, нас же с работы специально отпустили, там художник ждет, аппаратура простаивает…» – и так далее. На сознательность давит. А может, и еще на какие тайные клавиши?
Юрка тоже подзуживает: «Торопитесь, да не очень, смотрите, как бы фотогеничность в спешке не растерять».
Хорошо ему скалиться, а нам каково? Стоим как оплеванные. Друг на друга смотрим, а в себя заглянуть… не то чтобы боязно, но и так далее, и тому подобное… Психологические нюансы и моральные шатания – так вроде это дело называется. В самом щекотливом положении, конечно, бугор: какой ни есть, а все ж начальник. Пот с лысины промокнул и принял сторону Зайчука. А мы и рады. Ладно, мол, уговорил, добежим, чикнемся быстренько и назад, если поторопимся, то и к пиву успеем.
Прибегаем… и мордой в запертую дверь. А до закрытия, между прочим, целый час. Тот еще порядочек. Закурили, Зайчук – глазом к замочной скважине. И показалось ему, что в коридоре свет включен. Он пяткой в дверь, ждет. Чтобы время даром не терять, расческу достал, пробор над медальным профилем в порядок приводит. Потом ухом к двери, потом снова глазом к скважине. Еще пару раз пяткой врезал. Никто не открыл. Тогда он к окошку. Там шторы. Можно бы в щель между ними заглянуть, да не достанешь, высоко. Попрыгал как мячик – бесполезно. Мы ему – ладно, мол, черт с ними. А Зайчук ни в какую.
– Там они прячутся. Время еще не вышло. Сейчас откроют.
Возле входа скамейка деревянная стояла. Подтащил ее к окну, забрался на спинку и пытается в щель между шторами что-то рассмотреть. Нам рукой сигналит, чтобы не галдели. Померещилось ему, будто тень промелькнула. Прячутся, мол. И тогда он с размаху – по раме кулаком.
А нам уже неудобно. Прохожие смотрят. Не дай бог, кому-то из них перед демонстрацией всучат портрет ударника, а он взглянет на физиономию, вспомнит, где нас видел, и поймет, почему с таким остервенением штурмовали ателье, оценит причину энтузиазма.
Бугор наш выматерился – и в магазин, к Юрке Воропаеву.
Еле успели.
А потом, уже под пиво, вдоволь навспоминались, как Зайчук в дверь колотился и скамейку подставлял. Хохот через край сыпался. Юрка – заноза, конечно, не утерпел, съехидничал: сами, мол, тоже губы раскатали, герои задрипанные, тоже славушки захотелось. Есть маленько, чего уж там, попутал бес, но в окошко все-таки не лезли. Для себя всегда оправдания найдутся…
А Зайчук на другой день принес-таки свое изображение. Какой-то частник увеличил старую фотку. И такой портретец получился – пробор по линеечке, шнобель с горбинкой, волевой подбородок приподнят – куда там Василию Лановому, слабо. Принес завернутый в газетку, положил мастеру на стол и – под козырек:
– Ваше приказание выполнил!
Мастер про остальные портреты спросил. А Зайчук – притащат, мол, люди взрослые, своего шанса не упустят. Уверен был, даже подгонять нас не стал.
Никто, конечно, не подсуетился, постеснялись. А нести на демонстрации портрет единственного ударника – это все равно что уху варить из единственного ерша: такого ерша выкидывают, а вместо ухи достают консервы. И начальство наше решило обойтись лозунгами и космонавтами. У начальства перед демонстрацией забот полон рот, а Воропаю делать нечего. Нашел в профкоме клею и поверх Андрияна Николаева-Терешкова налепил нашего Славку Зайчука. Отдал его какой-то женщине, и поплыл «герой труда» над праздничной колонной.
А дальше началось второе отделение концерта. Зайчуку подсказали. Он оглянулся… и до конца демонстрации шествовал боком. И через каждые пять шагов орал свое любимое «ура!». Орет и не замечает, какой хохот вокруг него. Не принимает на свой счет. Сам же признавался, что хмелеет на демонстрациях. А хмельному человеку и другие пьяными кажутся. Пьяная толпа, пьяный смех… до этого ли, когда твой портрет среди праздничных знамен.