— Нет, не будет и не кажется! — Саша пнул стену. — Нет ничего важнее жизни. Тем более жизни близкого и любимого человека. Да, я ничтожество, если когда-то считал иначе. Но вряд ли я сделал бы это осознанно. Скорее, я не задумывался над такими вещами.
— А теперь задумался?
— Я думаю о многом с нашей последней ночи… веришь ли, нет, но так и есть. Я тысячу раз проклинал то себя, то тебя, не понимая, что произошло и почему ты не хочешь отвечать мне. Как последняя мразь, я не допер сразу же о том, что с тобой может быть, и винил за выкидоны с неподниманием трубки.
— Даже если бы я не оставила телефон дома, я бы всё равно тебе не подняла, — честно призналась Марина.
— Ты имеешь на это право. Ты даже имеешь право в любой момент оборвать разговор сейчас. Я не достоин ни одной секунды твоих нервов и грусти. Если тебе всё ещё неприятно слышать меня…
— Я тоже люблю тебя, — оборвала она не разговор, а лишь его фразу. Саша остался с открытым ртом, не решаясь радоваться или горевать, ведь если завтра случится худшее, то будет в миллионы раз более острая драма. Любовь, которая была рядом всю жизнь, и которой он мог наслаждаться ежедневно, год за годом, была упущена и, найденная, потеряна в тот же миг.
— Возможно ли это? — потер лоб молодой человек, вновь садясь за стол. — Ты святая, Марина, не меньше.
— А что ещё остаётся в моем положении? — засмеялась она. — Если не любить сейчас, то когда? Это ты всегда временем разбрасывался, не имея подобного моему опыта. Тебе есть когда любить…
— Марин, послушай внимательно и поверь моим словам: что бы ни случилось, каков бы ни был итог завтрашнего дня, твоё время — это моё время, каждый твой час — это мой час. Если я люблю, то только тебя. Моя любовь — вся в тебе. Без тебя её нет. Я всегда чувствовал это, что без тебя внутри меня пусто. Ты моя жизнь и любовь, Марина. Навсегда.
Они замолчали, не решаясь нарушить сладость взаимных признаний и той великой силы, которая поднялась от них ввысь. Через дыхание, малейшие шорохи, передаваемые динамиками телефонов, пара чувствовала друг друга, ощущала присутствие и вздохами словно касались кончики его и её пальцев. Девушка улыбнулась и заговорила вновь:
— Это забавно, что мы говорим по телефонам моих мамы и папы. Как-то символична эта принадлежность сотовых двум супругам. — Она вовсе не намекала на брак и какую-нибудь свадьбу, это было понятно в настоящей ситуации. Марина просто говорила всё, что думала, в коем-то веке не собираясь скрывать внутри себя ничего. Для этого теперь не оставалось гарантированного будущего.
— А что? Почему бы и нет, — несмотря на осознанное, не сдаваясь, начал Сашка рисовать радужную картину. — Мы вполне неплохие были бы мама и папа, быть может. Хотя нет, папа из меня, скорее всего, не очень-то, а вот из тебя была бы прекрасная мама… — он услышал, как заплакала по ту сторону возлюбленная. — Что? Прости, я что-то не то сказал? Черт меня дернул за язык, Марин, пожалуйста, не плачь, я больше не скажу ничего такого… ну что ты?
— Я… знаешь, я первую-то операцию могла не делать. Мне сказали, что в принципе я достаточно проживу со своим пороком сердца, с некоторыми ограничениями, но всё-таки. Одним из ограничений была невозможность иметь детей. Сердце бы не выдержало нагрузки беременности, был очень высокий риск, а мне так хотелось их когда-нибудь иметь, — Марина разразилась ещё большими рыданиями, которые утыкала в подушку или куда-то ещё. Они были глухими, но такими надрывными, что у Саши явственно болело всё, его ломало и крутило от того, что он не там, не рядом, не прижмет к груди Марину и не успокоит. — А теперь… если бы не эндокардит, который я пережила, я была бы абсолютно здорова, но вместо этого всё ещё хуже! Даже если всё благополучно пройдет, детей мне по-прежнему не видать. Я могу рожать только с риском для жизни. Саш, ведь я не нужна тебе такая, со всем этим! У тебя толпы здоровых поклонниц, с каждой ты создать можешь полноценную семью… Боже, ну для чего ты опять возник? Как же мне дурно от всего этого… ведь ничего до конца хорошо со мной не будет…
— Марина! — грозящим тоном угомонил её молодой человек, заставив забыть о сомнениях. — А какое «хорошо» может быть без тебя? Только там где ты моё счастье. Только то, что ты можешь дать — хорошо для меня. Ничего другого не надо. Хочешь детей? Так их усыновить можно. В нашем мире всё решаемо…
— Не будем об этом, пожалуйста, не будем! — попросила девушка, совладав с собой кое-как. — Не хочу говорить даже о следующем часе, не то что о чем-то далеком и неизведанном.
— Я тоже. Давай говорить о «сейчас».
— Или о «тогда», — с оживлением откликнулась на предложение Марина. — «Тогда» мы, наоборот, очень любили говорить о будущем и мечтать. Как это всё наивно! Мечтания, планы… разве можно предвидеть что-либо?
— Тем и хороши годы юности. Мы не думаем о том, возможно это или нет, не думаем, может ли что-то произойти.
— Я бы хотела вернуться туда… хотя бы ненадолго. Когда я думаю о тех наших днях, то почему-то, вспоминая и вспоминая, не могу вспомнить ни одного пасмурного дня, ни одной ссоры. Память играет со мной шутку и выдаёт всё в розовом цвете, идеализирует жизнь двух подростков.
— Не поверишь, но я тоже живу в ощущении, что тогда постоянно светило солнце, и мы без конца улыбались и смеялись. Ты думаешь, это обман памяти и так не было в реальности?
— Не знаю, Саш. Но прошлое похоже на сказку.
— У сказок всегда счастливый конец, ты знаешь об этом? — передавал заряд положительной энергии и запас жизненных сил своими фразами парень, надеясь, что Марина всё-таки избавится от поселившейся в ней безнадежности.
— Одно то, что есть конец — уже разрушает ощущение счастья, — философски перечеркнула она его мед дегтем.
— Значит, конца не будет. Всё будет без конца. Всё будет длиться до тех пор, пока ты не ощутишь счастья.
— В таком случае, я бы хотела, чтобы этот наш разговор не заканчивался. Хочу слушать и слушать тебя. До последнего. — Саша не видел, как Марина, свернувшись на кушетке, смотрит в окно застывшим взглядом, и видит мысленно перед собой его лицо, как она обвивает себя свободной рукой, будто может прижать к себе его.
— Хочешь говорить всю ночь? Без проблем. Я только перезвоню со своего телефона, чтобы не разорить твоего отца. И надеюсь, он не убьёт меня за то, что я не даю тебе спать? Когда-то он орал на меня на весь квартал за то, что я возвращал тебя хотя бы на полчаса позже обещанного домой.
— Я нынче взрослая девочка. Да и, зачем мне сегодня высыпаться? Высплюсь ещё… — она воткнула зарядку в мобильный матери и, перевалившись на спину, закрыла глаза. — Помнишь, как мы однажды сказали, что ушли гулять, а вместо этого проторчали у тебя? Оказалось, что в это время прошел дождь, а мы и не заметили этого. Когда я пришла домой, то папа стал спрашивать, как это я не промокла под таким ливнем, а я возьми да ляпни «а что, был дождь?».
— О да, после этого меня две недели не пускали на порог, — засмеялся Саша, а за ним и Марина. — Мне пришлось ночевать под твоими окнами, чтобы доказать, что я серьёзно настроен.
— А я устроила голодный бунт, чтобы меня к тебе пустили. Не знаю, сколько бы я продержалась, если бы родители не сдались… — И двое погрузились в самые приятные моменты из закоулков своих воспоминаний. Ностальгия огромной волной накрыла их, как плотным покрывалом, и, не замечая текущих часов, они говорили и говорили, без умолку, восхищенно поддакивая, хихикая и напрочь забывая о том, что вокруг совсем не те времена, и вот-вот их застигнет мрачная минута, которую было не остановить.
Совершенно отрешившись от больничной обстановки, Марина первая вышла из прекрасного забытья, услышав те самые отдаленные звуки каталки, которую заранее подвозила дежурная медсестра.
— Саш, кажется, мне пора… — помертвевшим голосом, нехотя прервала она их настоящее веселье.
— Как, уже? Ещё пару минут… — ухватился за воздух парень, паникуя и приподнявшись. — Они же могут подождать?
— Нет, пора, — стараясь быть твердой, повторила Марина.
— Ладно, хорошо… ладно, — почти заикаясь, закивал сам себе парень, всё ещё ища какого-то волшебного средства, чтобы остановить время. — Ты это… в общем, я жду тебя тут. Поняла? Я тебя тут сижу и жду.
— Договорились, — бодро умудрилась пробормотать Марина, но тут же испугавшись и вздрогнув, понизила тон, сделавшийся минорным. — А если… если нет, Саш?
— Какое ещё нет? Я дождусь тебя и точка! — нет, только не опять слезы! Парень потер глаза, ущипнул себя.
— Но всё-таки! А если нет? Я не прошу у тебя верности и…
— А если нет, — не дал ей сказать то, что ему было не по нраву певец. Губы его сузились от напряжения. — Если нет, то ты жди меня там. Обязательно жди, где бы это ни было.
Отец Марины задремал в кресле гостиной, но так некрепко, что очнулся при первом же шелесте подошв Саши о пол. Тот вышел с кухни, просидев на ней ещё минут десять после окончания разговора. Ноги затекли, и только разъединившись с девушкой, он ощутил усталость и резь не спавших глаз. Плечи обвисали вниз с каждым шагом, и сил двигаться будто бы не было. Мужчина внимательно посмотрел на него и сразу всё понял, но всё равно предпочел заговорить, чтобы траурное онемение не брызгало по квартире, как из аэрозоля.
— Повезли? — Саша кивнул, кусая губы, чтобы не разрыдаться при этом взрослом человеке, который страдал не меньше, чем он сейчас. Если тот думал, что только ему никто не заменит дочь, то обратное ему доказываться не собирались, но молодой человек нес в груди отзвуки последних слов Марины и знал, что этого ему тоже никто и никогда не заменит. Ни её грустно-понимающих очей, ни её профиля в пол-оборота, ни тех шестнадцати или семнадцати лет, что стали эталоном счастья для каждого мига его жизни.
— А когда… когда будет известно, чем… как… как всё прошло? — спросил осторожно парень.
— Сколько сейчас? — задался вопросом Виктор Николаевич и сам себе ответил, взглянув на часы. — Почти восемь. В прошлый раз операция длилась до четырех часов дня.