Для меня сознание – это конденсированная капля воды. В одной точке царят определенные физические условия, и вдруг на листочке дерева или на оконном стекле повисает капля. Влажность воздуха, как правило, определить нельзя. Только когда воздух конденсируется, мы замечаем эту каплю. Подобным образом из космических элементов в ходе биологического создания конденсируется наша жизнь. Мы – видимая капля в океане бытия. Я – капля, которая движется и внутри которой пульсирует сердце. Когда-нибудь каждая капля найдет путь обратно в море. И в какой-то момент в Атлантическом океане во мне забилось новое маленькое сердце… сердце судового врача.
На Азорских островах мое плавание завершилось, потому что я уже израсходовал весь свой отпуск. Я бы с огромным удовольствием продолжал плыть под парусами. Но это не в моем духе. Меня ждали коллеги, и я ни в коем случае бы их не подвел. Кроме того, я прибыл к пункту назначения. Не в южную часть Испании, как планировалось, а в гораздо более важное место – к самому себе. Теперь я знал, куда зовет меня сердце. И что мое время в клинике подошло к концу. Я планировал туда вернуться, но уже не для того, чтобы постоянно работать кардиохирургом. Я созрел для работы со всем сердцем целиком, как понимал это Франц Верфель, когда вкладывал свою мысль в уста главного героя романа «Сорок дней Муса-Дага»: «Есть два вида сердца. Телесное сердце и сокровенное, неземное сердце, которое его облегает, как аромат окутывает розу. Это второе сердце связывает нас с Богом и людьми». [178].
Новый фарватер
Прошло еще некоторое время, прежде чем я получил возможность настроить новые фарватеры. Все изменилось с того самого момента, как я понял, что хочу сменить сферу деятельности. С тех пор меня больше не заботило, что будут думать обо мне окружающие, свое решение я принял сердцем и разумом, оно было зрелым и взвешенным.
В своей команде в операционном блоке я еще сильнее подчеркивал, как важно относиться к пациентам с уважением, даже если они нас не видят и не слышат. Я чувствовал себя стражником этого помещения, медитативная тишина в операционной всегда напоминала тишину храма, а теперь я взял на себя ответственность и за вибрации, колебания, а не только за маятниковую пилу. Я заметил, что моя внутренняя установка отразилась и на бригаде. Командная работа в операционной еще никогда не складывалась так чудесно, как в эти последние месяцы. Я никому не рассказывал о своем решении, я все еще пребывал в фазе поисков, предстояло многое обдумать. Однажды я прочитал о кардиохирурге из Швейцарии, который в возрасте 55 лет, на взлете карьеры, осуществил детскую мечту и переучился на дальнобойщика. В интервью одной медицинской газете он признался: «Я не хотел оперировать слишком долго: в этом нет ничего хорошего ни для врача, ни для пациента. Именно в хирургии врачам стоит отложить скальпель с сторону в возрасте 50–56 лет» [179]. Я тоже считаю, что это самый подходящий возраст, чтобы последовать за навигатором забытого сердца.
Получить дополнительное образование, чтобы стать судовым врачом, не составило труда. Но в моей груди билось второе сердце, и оно желало быть услышанным. Слишком давно я вынашивал в себе концепцию сердечной терапии, которая бы охватывала все сердце целиком. Данный подход я мог применить лишь в собственной практике, предоставляющей услуги по целостной и оперативной кардиохирургии. Я хотел и дальше быть хирургом, но только играть на всей клавиатуре кардиотерапии. А прежде всего я хотел не торопиться и каждый раз узнавать, каковы истинные причины сердечных недугов моих пациентов. Причины, которые на первый взгляд не видны. Я был уверен, что в таком случае в некоторых инвазивных методах отпала бы необходимость. Цена, которую мне предстояло заплатить за это изменение, заключалась в том, что я как свободный кардиохирург, вероятно, перестал бы браться за определенные операции, такие как имплантация искусственного сердца, что было моей специальностью. Эти последние месяцы в клинике стали для меня в некоторым смысле прощанием. Я начал наслаждаться временем, проведенным в операционном блоке, так, как наслаждался, когда был молодым ординатором и все было для меня в новинку.
Меня снова охватило ощущение новизны происходящего, поскольку все, что мы воспринимаем открытым сердцем, уникально.
Прощание с искусственным сердцем
Лежащее передо мной сердце смотрело в небо. Вероятно, это будет последнее сердце, к которому я подключу искусственный насос. Использовав множество операционных полотенец, я расположил его таким образом, чтобы его верхушка с моей перспективы была направлена вверх. Оно было подключено к аппарату жизнеобеспечения, но продолжало биться. В области верхушки я пришил металлическое кольцо, а в его центре высек отверстие размером с 20-центовую монету, ведущее в левое предсердие.
За 10 дней до этого в клинику доставили пациента в тяжелом состоянии, с инфарктом, и кардиологи имплантировали в забитые артерии его сердца множество металлических трубочек, так называемых стентов. Дважды его сердце мерцало, и дважды пациента возвращали к жизни. Врачам удалось его спасти, но его сердце оставалось слабым. Слишком слабым, чтобы быть в состоянии непрерывно снабжать кровью органы. Такое состояние мы называем кардиальным шоком, оно критично и опасно для жизни. Телу необходимо придать энергию снаружи. Современный метод заключается в том, чтобы подключить пациента к ЭКМО, насосу, который применяется в экстренных случаях. Он поддерживает сердце и обогащает кровь кислородом. Две трубки диаметром почти с садовый шланг я соединил в рамках первой операции с расположенной возле сердца системой кровеносных сосудов и подключил к насосам за пределами тела. Дважды в день команда кардиохирургов, анестезиологов, кардиологов и ухаживающего персонала собиралась возле койки пациента и обсуждала состояние господина Рубелла и его сердца. Мы много раз пытались снизить поддержку ЭКМО. Иногда за несколько дней сердца отдыхают и восстанавливаются, и систему можно отключить. Но это был не тот случай. Чем больше мы сокращали насосный поток, тем слабее билось сердце. Все задействованные специалисты наблюдали за пациентом через эхокардиографию, ультразвук сердца. В таких случаях врачи говорят, что отвыкание протекает «безуспешно». С насосом состояние пациента оставалось «стабильным». Из-за отказа почек его подключили к аппарату диализа. Впрочем, остальные органы со своей работой более или менее справлялись, и повреждений мозга вроде бы не возникло.
У нас было два пути. Либо позволить пациенту умереть, либо имплантировать ему искусственный сердечный насос из металла. Оба варианта в равной степени приемлемы, вопрос лишь в том, что выбрал бы сам господин Рубелла. Я поговорил с его женой и детьми. Размышляя об имплантации долгосрочной сердечной турбины, нужно учитывать, что применительно к такому тяжело больному пациенту она таит в себе значительно более высокие риски. Пациент может не пережить операцию. Но если все пройдет хорошо, его жизнь после этого кардинально изменится. Кабель, так называемый карданный вал, будет выступать наружу из-под ребер с левого бока, и остаток жизни человек проведет с аккумуляторами на поясе. Был у меня один коллега, который говорил, что с этим пациентом хирург «находится в браке, пока смерть не разлучит вас». Таков черный юмор кардиохирургов, но есть в этих шутках и доля правды: если все получается, и пациент покидает клинику, двери больницы должны оставаться для него открытыми на крайний случай днем и ночью. Тогда я спросил у жены и детей, хотел бы этот муж и отец семейства жить с имплантированным сердечным аппаратом и как бы он с этим справлялся. Подружился бы он со своей техникой и смог бы ежедневно менять аккумуляторы? Стал бы послушно принимать препараты для разжижения крови, смог ли жить, зная, что из него выходит провод, и кто возьмется ухаживать за раной в том месте? Опыт показывает, что пациенты не справляются с такими вещами в одиночку, что им нужны помощники и много, очень много поддержки и любви. Тогда они, вопреки всему, смогут жить почти нормальной жизнью, некоторые в таком состоянии даже отправляются в морские круизы. Господин Рубелла скорее стоял на пороге своего последнего путешествия, это была жизнь на острие бритвы. Однако его жена и дети считали, что он хотел бы жить любой ценой, и они были готовы пройти этот тяжелый путь вместе с ним.
Команда врачей снова собралась на совещание, и мы решили рискнуть. Момент был подходящий, а это в таких предприятиях является решающим фактором. Нельзя ждать слишком долго. Если процесс умирания запущен, пытаться что-то изменить уже слишком поздно. Ни в одной таблице не указано, когда именно наступает такой момент, но существуют разные признаки, и опытные врачи знакомы со многими личинами надвигающейся смерти. Разумеется, нельзя устанавливать эту систему и слишком рано, пока имеются и другие варианты. Принять подобное решение – уже огромный вызов. Прояснив все моменты, мы стали готовиться к операции, которая должна была состояться на следующий день.
Остановка сердца при подобных вмешательствах требуется не всегда, и теперь я смотрел через высеченную дыру в бьющемся сердце пациента. Это место потому должно быть «идеальным», что для обеспечения оптимального потока всасывающая труба должна лежать свободно и в самом центре сердца. Получилось ли у нас так, как нужно, станет ясно лишь ближе к концу операции, но в данный момент все выглядело неплохо. Внутри сердца я не обнаружил ничего, что могло бы воспрепятствовать току крови сквозь металлическую всасывающую трубу. Собственно, саму транспортировку крови берет на себя пропеллер с блестящим хромированным корпусом, круглым и размером немного меньше ладони. Оттуда кровь с помощью гибкого трубчатого протеза направляется дальше к большой аорте. На профессиональном языке это называется устройство для поддержки левого желудочка (LVAD), поддерживающий насос левого желудочка, который насаживается на сердце.