Харитонов, подойдя поближе, остановился. В глазах у нескольких музыкантов заметил слезы. А от их взглядов было как-то не по себе: так могли смотреть на мессию, на вождя, но не на младшего матроса.
Напряженная пауза длилась недолго. Человек в тельняшке подошел к Харитонову, протянул руку.
– Как же вы нашли нас?! – радостно спросил он.
Харитонов почесал в раздумье свою рыжую бороду.
– Да… я вас не искал… – запинаясь, признался он, – хотя, может, и искал…
Складно говорить не получалось, и Харитонов замолчал.
– Разрешите представиться, – снова заговорил человек в тельняшке. – Первый помощник дирижера по политчасти, бывший осужденный капитан первого ранга Пабловский, не политический.
– Младший матрос Харитонов.
– Матрос?! – обрадовался Пабловский. – Вот так встреча! Никогда не думал, что встречу здесь матроса. Так вас сюда никто не посылал?!
– Не… случайно вышел, – признался Харитонов. – Но я вижу, вы – наши!
– Мы – наши! – кивнул Пабловский.
– А вы не знаете случайно: война кончилась? – вмешался в разговор дирижер.
– Не перебивай! – бросил недобрый взгляд на дирижера первый помощник.
Харитонов пожал плечами.
– Самому бы хотелось узнать… А что, сюда сообщения с фронтов не доходят?
– Видите ли, товарищ младший матрос, – замедленно произнес Пабловский. – У нас нет связи с Большой землей… Мы же не в городе живем. Знаете, что такое Музлаг?
– Нет, – мотнул головой Харитонов.
– Музыкальный лагерь… А вот эти, – он указал взглядом на музыкантов, перешептывавшихся на помосте, – это остатки Большого симфонического оркестра. Как они раньше играли! Вы бы слышали! Насколько я терпеть не могу всяких Бахов, но у них это получалось. Ладно, погодите…
– Равняйсь! – вдруг закричал первый помощник. – Смирно!
Музыканты суетливо выстроились на помосте, туда же живо вскарабкался дирижер и стал первым.
– Репетиция окончена. Разойдись! – надрывно прокричал Пабловский.
Музыканты спрыгнули с помоста и, оглядываясь на Харитонова, направились куда-то в глубь территории.
– Эй, Фриц! – первый помощник окликнул дирижера. – Сделай-ка нам чай!
Дирижер кивнул и тоже поспешил прочь.
– Пройдемте ко мне! – предложил Пабловский. – Чайку попьем, поговорим. Вы, может, не поверите, но вы здесь первый человек за шесть или семь лет.
Пабловский был на голову выше Харитонова, да и любого из музыкантов, но разговаривал он, не наклоняя головы, – держа спину ровно, по-офицерски, словно был на параде.
Подошли к срубной избушке. Пабловский толкнул дверь и пропустил младшего матроса вперед.
Вокруг стола обошел с поленом в руках дирижер и, остановившись у русской печки, принялся трощить это полено маленьким туповатым топором. На грубо сколоченном столе уже стояли три граненых стакана.
– Садитесь! – Пабловский указал рукой на табуретку.
Харитонов сел. Первый помощник уселся напротив.
– Приятно смотреть на незнакомое лицо, – сказал он, глядя младшему матросу в глаза. – Эти-то рожи за столько лет уже осточертели, прямо тошнит иногда. Да и вы знаете, что это у нас за национальность самая музыкальная: все эти Канторы, Раумштейны… Почему-то у меня на корабле ни одного такого не было, там наоборот – Ивановы, Коваленки, Петровы, Сидоровы.
Пабловский тяжело вздохнул, перевел взгляд на дирижера.
– Ну ты! Пошевеливайся!
Харитонов посматривал недоуменным взглядом на убранство избы, на этих людей, на дирижера, коловшего неподатливое полено.
– Может, я ему помогу?! – встал он, глядя в глаза первому помощнику.
– Сидеть! – рявкнул Пабловский, и тотчас его лицо приобрело какое-то волчье выражение. Но враз глаза его подобрели. – Не стоит, – уже мягче продолжил он. – Вы здесь гость, к тому же честный, свободный человек, а эти все – лагерники, а там уж разница небольшая, политические или музыкальные. Я вон тоже лагерник, но меня по уголовной проводили. Пьяная драка. Я в ней честь вождя защищал, кабы тот дурак не помянул вождя матерно, я б его и кортиком не кольнул. Но так уж вышло. Да и вы знаете, за что этот оркестр сюда переехал?! Они ж додумались на Съезде колхозников в «Интернационале» сфальшивить, причем так сфальшивили, что даже колхозники возмутились и написали письмо в ЦК. До сорок первого здесь еще более или менее жизнь была – вышки, охрана НКВД, кухня лагерная. А как война началась – охрану сняли, все собрали. Сначала пугали, что вот-вот приказ придет ликвидировать лагерь со всеми заключенными, но, видно, не дождались они приказа и уехали.
– А вы как здесь? – спросил Харитонов.
– А меня для укрепления внутреннего порядка еще в тридцать девятом с Колымы сюда перевели. Ох и намучался я с ними… Да и что это за лагерь без охраны и начальства?! Это ж почему они до сих пор не разбежались? Потому что место гиблое. Уже бежал как-то кларнет, как его, забыл фамилию, в общем, бежал, через месяц вернулся – скелетом и тут же сдох… Успел, правда, на последнем издыхании сказать своим, что отсюда не выбраться, и на том дураку спасибо.
– Вот чай, пожалуйста… – тихим жалобным голосом проговорил сухопарый дирижер, наклоняясь над стаканом с черным прокопченным чайником в руке.
– Садись, Фриц. Выпьешь с нами и уходи. Не забудь попозже вытолкнуть Кантора с его трубою – пусть подудит до рассвета!
Пабловский широкой ладонью пододвинул к себе стакан и снова глянул на Харитонова.
– А вам, – сказал он, – если карты нет, то отсюда не выбраться. Оставайтесь. Я вас вторым помощником дирижера по политчасти сделаю. С едой у нас ничего – скрипки и валторны научились грибы собирать и мариновать, собак разводят, оставшихся от охраны. Энкаведистская порода – мясная. С голоду не умираем.
– Нет, – определенно произнес Харитонов. – У меня задание.
– Задание, которое за вами тянется? – первый помощник указал взглядом на шнур, привязанный к вещмешку.
Харитонов кивнул.
Первый помощник, закусив нижнюю губу, прокрутил в мозгу какую-то мысль. Потом хитровато-напряженно глянул на младшего матроса.
– Так вы все-таки знаете дорогу… раз у вас задание?!
– Нет, – простодушно ответил Харитонов.
– Секреты, военные секреты… – забормотал себе под нос детина в тельняшке. – Конечно, кто же лагерникам доверять будет. Это только без охраны им доверяют оставаться, потому как здесь она без надобности.
Пабловский уткнулся обиженным взглядом в свой стакан, потер рукой лоб, словно у него заболела голова, потом глотнул чаю.
– Скажите, – дирижер, пугливо озираясь на первого помощника, наклонился вперед, к Харитонову. – А вы, может, и до Москвы доберетесь?
– Может, – пожал плечами младший матрос.
– У меня к вам просьба будет… – сказав это, дирижер более основательно покосился на Пабловского, но тот словно не слушал их. – Вы не могли бы взять с собой ноты?..
– Что? – не понял Харитонов.
– Ноты, – перешел на полушепот дирижер. – Все, что я здесь написал за много лет. Кантата «И как один умрем», цикл пьес о благородной ненависти.
– Хорошо, – согласился Харитонов, почувствовав прилив надежды, ведь какой-то заключенный дирижер вдруг предположил, что он, Харитонов, доберется до Москвы. – И что с этой музыкой делать?!
Дирижер беззвучно зашевелил губами, словно проговаривая про себя то, что боялся произнести вслух.
– Если б вы могли, – сказал он наконец, – отнести это в Кремль… и передать в правительство тому, кто музыкой руководит?
– Попробую, – неуверенно пообещал Харитонов.
– Так я принесу…
– Вон иди! – первый помощник поднял на него глаза. – Слышишь?!
Дирижер быстро вышел из комнаты.
– Вы не думайте, что я уж очень расстроен… – тоном, претендующим на откровенность, заговорил первый помощник. – Я все понимаю… Но вы от меня подарок примите. Вы курите?
– Нет.
– Жаль… У меня здесь две пачки папирос – единственные на тысячи квадратных километров… Ладно. Тогда я для вас завтра концерт устрою. Точно, устрою!
Пабловский решительно встал и куда-то ушел.
Оставшись один, Харитонов осмотрелся.
Изба избой, в углу – железная кровать с одеялом из шинельной ткани, над кроватью на деревянной стене висит книжная полочка. Харитонов поднялся, чтоб разглядеть книги – вдруг там что-нибудь мирное о дирижаблестроении. Подошел, провел рукой по пыльным корешкам, прочитал названия: «Пособие по корабельной навигации», «В помощь первому помощнику капитана», «Дневник агитатора», «Почему мы непобедимы» и тому подобные.
Глядя на эти книги, Харитонов вспомнил о недопитом чае и вернулся за стол. Чай уже остыл, но вкус его все равно был приятней речной или озерной воды, которой Харитонов за время пути напробовался вдоволь.
Харитонов попробовал вспомнить первый аккорд оркестра, но вместо него слышалась ясная мелодия скрипки. За окном серело – надвигался вечер, ощущение крыши над головой и радовало, и немного тревожило младшего матроса. Уж очень странной была крыша, хотя по сравнению с «отрядом» генерала Лыкова Музлаг был намного спокойнее и дружелюбнее.
Вернулся Пабловский.
– Порядок! Завтра праздничный концерт в вашу честь.
– Да не надо, – начал было Харитонов, но, встретив жесткий взгляд первого помощника, замолк.
– Для нас человек – это событие! – рассудительно произнес Пабловский. – Новый человек, конечно.
И пауза снова затянулась. Харитонова начала одолевать зевота.
– Устали? – кивнул первый помощник. – Ложитесь на кровать. Давно, наверно, не отсыпались?!
– А вы где ляжете?
– Я не люблю спать. Иногда днем вздремну, а так я себя от этого отучил.
Харитонов подошел к кровати. Сел. Металлическая сетка приятно прогнулась, жалобно скрипнув.
– Ложитесь, а я пройдусь еще, – Пабловский снова вышел, оставив Харитонова одного.
Харитонов сбросил сапоги, размотал пергаментные портянки, провел пальцем между большим и указательным пальцами правой ноги, выкатив оттуда комок грязи. Потом улегся и накрылся шинельным одеялом. Прикрыл глаза и очутился в детстве. Поерзал на кровати, и она снова жалобно заскрипела. Сон приближался не спеша, по