Мы смотрели телик, сидя на диване. Я никогда больше ни с кем телик так не смотрел. А если и смотрел, то не помню. А потом я поцеловал ее, и она ответила мне, глаза ее были закрыты, а губы искали мои губы. И я стал возиться с ее лифчиком, а она запустила руки мне под рубашку. И снова ее грудь и пуговка на джинсах. И тут она такая:
– Нет.
– Что случилось?
– Я не могу.
– Почему?
– Ну не могу.
– А что такое?
– Не могу, и все!
Я не стал настаивать, хотя испытывал то, что называют глубоким разочарованием.
А она, наоборот, взбодрилась, вскочила и стала бегать по комнате, делая спортивные упражнения, играя своими прелестными сисечками.
– Хорошо, что у меня светлые соски! Темные – некрасиво.
Я не стал спорить. Никаких других сосков, кроме сосков маман, когда я по ошибке вошел в незапертую ванную, я вживую, вот так близко, не видел. Те тоже, надо сказать, были светлые.
– Ты что, расстроился? – Она растормошила меня, стащила с дивана, заставила вместе с ней плясать.
Я двигался, как деревянный, она прикрикнула, что я могу обижаться, сколько мне хочется, что это мое дело.
Я сказал, что не обижаюсь, просто танцевать неохота.
Танцевать на самом деле хотелось, но я чувствовал облом и не желал показывать, что меня вот так можно обломать, а потом легко переключить на хиханьки да хаханьки.
– Ладно, мне пора, – сказала она, вдоволь набесившись.
– Я тебя провожу.
Она жила с другой стороны реки, и мы пошли по мосту. Мост предназначался для поездов, но были дорожки и для пешеходов. Мы почти пересекли мост, когда она меня спросила, мог бы я ради нее прыгнуть.
– В воду?
Она рассмеялась. Конечно, в воду. С моста в воду. Прямо сейчас. Но я вижу, что не прыгнешь. Если бы мог, то не стал бы переспрашивать, а сразу бы прыгнул.
Я вскочил на серую каменную тумбу с выбитыми цифрами «1907», но красавица обхватила мои ноги и прижалась к моим ногам лицом. Некоторое время мы так стояли. Довольно долго, мимо успел проехать старенький локомотив с одним вагоном. Проехал и погудел.
Я соскочил с тумбы злой.
– Я мог бы прыгнуть!
– Я знаю.
– Ничего ты не знаешь! Я мог бы прыгнуть, ты меня остановила!
– Я знаю.
– Что ты знаешь?!
После того дня мы продолжали встречаться. Забивали на подготовку к выпускным и вступительным, слонялись, держась за руки. Отовсюду перла сирень, и голова шла кругом. Казалось бы, домов и гаражей везде понатыкано, а сирень все равно нашла лазейки. Хороший все-таки месяц май, жаль, короткий, могли бы хоть недельку накинуть.
Весна, а следом и лето способствовали нашей страсти. На школьных дискотеках по пятницам мы официально считались парой, но страхолюдина еще отчаянно приглашала меня на медляки, и я величественно терпел ее объятия. Когда же товарищ Сталин отпускал по ее поводу очередную шуточку, я смеялся, потому что Сталин шутил всегда смешно.
Скоро, недели за две до экзаменов, я вообще забил на школу, ходил только на дискотеки. Мать орала, отец вернулся из гаража и угрожал, что я стану асоциальным элементом. Товарищ Сталин, который к тому времени успел порядочно раскрутиться, взял меня в дело. Он брал оптом у Арсена, а я доставлял знакомым во дворе и на всем районе. Многие покупали для близких и родственников, и я быстро накопил и на школьный аттестат, и на поступление. Не ради себя – чтоб родичи успокоились. Сам не пойму, откуда у меня тогда взялась деловая хватка, с тех пор она больше не проявлялась.
Свидания продолжались, я рвал ей цветы, потом яблоки. Она закрывала глаза во время продолжительных поцелуев, которые стали уже до того продолжительными, что мы едва не засыпали. Я предпринял еще несколько попыток и неизменно встречал отказ. Беспричинное воздержание и первая любовь сводили меня с ума, с наступлением осенних холодов я стал не на шутку злиться на всех вокруг. Первый курс меня не радовал, будь я склонен к суициду, сунул бы голову в петлю, но я по самоубийствам никогда не подрубался. Товарищ Сталин, встретив меня однажды, посетовал на то, что я вышел из бизнеса, а лучшего помощника у него с тех пор не было, дело верняк, товар улетает, только успевай считать лавэ, менты в теме, никакого палева, а что это с тобой такое?
Я рассказал, что не ладится с нашей общей любимицей, чертыхался, матерился по-юношески избыточно и даже признался, что она мне не дает. Товарищ Сталин, надо сказать, был одним из тех, точнее – единственным, кто чарам красавицы нашей никогда не поддавался, посмеивался над остальными, подмечал ее прыщи, ноги «иксом» и маленькую грудь. Выслушав меня, он велел следовать за ним.
Мы сели в его «бэху». Отъехали недалеко, закатили во двор. Дело было вечером в ноябре, в свете фар на капот полезли, словно зомби, девицы различной степени подержанности. Сходство с зомби, кстати, мне пришло в голову не из-за их уродства, а по причине нижней подсветки фарами и скученности. Опустив стекло с моей стороны, Сталин стал по-свойски болтать с их управляющей, шутить, справляться о делах. И как ему это удавалось?
– Новые девочки есть, рекомендую. Алина, Галя, пойдите сюда, – подозвала «мамочка» двух потупивших глаза, прижавших сумочки к животам, ногастых малолеток. Из-за длинных тонких ног и маленьких туловищ они напоминали смешных дачных паучков.
– Как тебе? – поинтересовался Сталин.
Я постеснялся обсуждать девушек прямо при них. Они были о’кей, но уж больно напоминали мою неприступную красавицу.
– Помясистее хочешь? – догадалась «мамочка».
Не успел я согласиться или возразить, как тонконогие уцокали прочь, и перед нами возникли дородные светловолосые сестры, причем одна из них была в каких-то особо «умных» очках, отчего у меня сразу встал.
Вечер удался, все читали мои мысли, понимали без слов. Устроив сестер, кем бы они друг другу ни приходились, на заднем сиденье, мы покатили в гостиницу Академии наук. Хорошее было местечко. С почасовой оплатой.
Я выбрал очкастую, уже тогда на умных тянуло. Это она первой из шлюх похвалила мои губы, после того как я, вопреки негласному запрету, поцеловал ее. Деваха даже лифчик сняла, так я ей понравился. Соски темные, обалденный цвет. Если в такой цвет тачки красить, расхватывать будут любые драндулеты.
– Ты что, девственник? – спросила она, положив голову мне на грудь после стремительного первого раза.
Сердце стучало где-то в затылке. Кровать качалась, рядом товарищ Сталин уже в двадцать пятой позе драл вторую сестричку.
– Нет, – сипло ответил я, надеясь, что Сталин не услышит.
Та ночь принесла облегчение и тревогу. Я стал страдать и мучиться, что изменил своей любви. Любовь моя, однако, продолжала держать оборону, и неизвестно, сколько бы это тянулось, если бы однажды вечером я не решил встретить мою прекрасную даму перед дверьми ее института иностранных языков, куда она, как все хорошие девочки без жизненного плана, поступила. Я сидел на скамейке, поглядывая в сторону дверей, ожидая, когда появится она, моя любовь.
Она появилась. Под ручку с неизвестным мне молодым человеком в щегольских очочках. Меня не заметила, очень была увлечена поцелуем со своим спутником и села в его «Ладу» шестой модели. Он ей дверцу открыл. Чистенький такой, в брючках, очочки «умные», как у моей первой. Я вскочил с лавки. Бухнулся обратно. Снова вскочил. «Так, – скажу, – это… ты кто такой… что за дела…» Надо быть вальяжным, не показывать негодования и бешенства, надо быть циничным и решительным, надо…
– Ты чего тут? – удивилась она мне.
– Я?
Я, желанный ребенок, не привык быть досадной помехой.
– Я?
– Ты.
– Сюрприз хотел, хотел сделать, сделать.
Слова двоились. Едва сдержался, чтобы не ударить самого себя по губам.
Она улыбнулась. Очкарик перегнулся через нее, опершись по-хозяйски о ее коленку:
– Здрасте.
Он завел мотор, «Лада» шестой модели отъехала от бордюра, и мне казалось, что автомобиль взял меня на буксир, а вместо троса прицепил мои кишки и теперь разматывает их, а когда они натянутся, потащит меня следом, и буду я волочиться, пока все внутренности мои не вырвет и не скачусь я в кювет пустым футляром.
Музыку сделали громче, гостей прибавилось. Значит, местечко еще не сдохло. Дрищ этот «правильный» потащил мою первую любовь танцевать, и стали они вертеться и тереться, страхолюдина утконосая начала притопывать и ко мне сиськами прислоняться. В общем, вечер пятницы. Только бы жена не позвонила, наору на нее ни за что ни про что.
– Я пойду, – сказал я и двинулся к выходу.
– Я с тобой, – всполошилась пьяненькая страхолюдина.
Надо было молча валить. Втихаря. Как английские лорды валят. Спустились. Страхолюдина сумочку из гардероба забрала и свой букетик. А лакей ей оба сует.
– Это не мой! – отказалась от второго страхолюдина.
Я взял букетик моей первой любви и под взглядом страхолюдины, выражающим «это щас што было, я не поняла», вышел вон из этого чертова модного клуба, чтоб он сгорел.
– А зачем ты ее букет забрал? – нагнала меня страхолюдина.
Страшная баба – это ничего, но страшная и тупая… Я шел мимо очереди желающих попасть внутрь, следом ковыляла, спотыкаясь, моя воздыхательница, и мне было ужасно стыдно, что мы вместе и она меня окликает. Тут она еще и громыхнулась. Довольно тихо упала. Бум, и все. Пришлось поднимать. Кое-кто в очереди, кажется, прыснул. Страхолюдина повисла на мне, теперь хрен вырвешься.
Я сказал, что поймаю ей такси, а сам пройдусь. Не тут-то было. Заявила, что желает подышать воздухом вместе со мной. Пришлось тащиться по тротуару. Асфальт, каменные дома, черное небо. Никакой перспективы. Затолкнул ее в первое кафе. Посидим немного, и я смоюсь незаметно.
Местечко оказалось веселым. Не просто кафе, а скорее кафе-бар. Утром посиделки мамаш с дитями, вечером вертеп. Моя чувырла заказала пивка. Я присоединился.
– О чем ты думаешь? – спросила она, сделав глоток.
Началось… Меня жена постоянно спрашивает, о чем я думаю. А я думаю только о бабах. Но жене ведь не скажешь. Вот я и сочиняю: мол, так, ни о чем конкретном, много мыслей одновременно… Из-за этого жена считает, что у меня постоянный туман в башке.