– Фу, кобель… Только одно на уме. Хватит с тебя, пей таблетку сейчас же!
– Она горькая! – неожиданно закапризничал Мануэл.
Я растерялась.
– Ману, тебе три года, что ли?! Мануэл-Энрике-Амадиньо-Сантьяго-де-Пайва-да-Канчерос! Кому говорю! Открывай рот немедленно и глотай!
– А-а, нет… Я не буду! Не хочу! Я лучше просто полежу… Мария! Мария! Мария!!!
Мария из-за стенки что-то сердито и хрипло сказала по-португальски: было очевидно, что спасать брата она не намерена. В конце концов я раздавила ему таблетку аспирина в ложке с вареньем, как это делала тетя Ванда для нас в детстве, и лишь после этого Мануэл, морщась и вздыхая, проглотил лекарство. С тоской посмотрел в окно… и вдруг восторженно завопил на всю квартиру:
– Мария, снег! Снег, Мария!
В кухне с грохотом упала табуретка: видимо, Мария бросилась к окну. Я тоже прилипла носом к стеклу.
Улицы не было видно из-за сплошной снежной пелены. Крупные хлопья сыпались из набухшего неба, налипали на ветви деревьев, на провода, мелькали в свете фонаря. Покосившись на Мануэла, я невольно рассмеялась: на его лице был написан дикий восторг, словно при встрече с невероятным чудом. Завернувшись в одеяло, он залез на подоконник, потеснив мои горшки с травами, и начал наблюдать. Я заглянула на кухню – там, точно так же, попискивая от радости, висла на окне Мария. Я вручила им по кружке с травяным отваром, оделась и пошла в булочную.
К вечеру приехал Жозе, едва державшийся на ногах. От него несло жаром, как от доменной печи, и было непонятно, как он умудрился отсидеть четыре пары и семинар по кардиохирургии в таком состоянии. Я сразу же потащила его укладываться в постель. Он не спорил, покорно проглотил две таблетки, выпил кружку чая и заснул.
– Надо Жигану позвонить, – озабоченно сказал Ману из своей кровати, – что тренироваться не будем.
– Я сама позвоню, лежи.
С Жиганом они занимались капоэйрой каждый день: сначала у нас во дворе, потом, когда похолодало, в тренажерном зале на Гончарной, хозяин которого был знакомым Жигана. Я один раз пошла посмотреть и вынуждена была признать, что у Жигана получается неплохо. По крайней мере колесом он ходил не хуже Ману и махал пятками на том же уровне. В отличие от ребят, игра его мало интересовала: ему нужны были тяжелые приемы капоэйра ди ангола, которыми можно было в одиночку уложить десяток. Мария на этих тренировках не бывала никогда, предпочитая заниматься вместе с братом или Жозе. Если Жиган приходил в гости (а в последнее время приходил он часто), она была, как обычно, ровна и любезна, взглядов его не замечала и при первой возможности уходила к себе. Жиган злился, это было заметно, но молчал.
Однажды он поинтересовался у меня:
– Она про меня говорит что-нибудь?
– Нет, ничего, – ответила я. И это было правдой. – Угомонился бы ты уже. Видишь – пустое дело.
– Не вижу, – процедил он. – Я еще и не начинал.
– Жиган, ты дурак, – сказала я, не обращая внимания на его обозленную физиономию. – Ты не понимаешь, какая она? Совсем малышка, студентка, книги читает с утра до ночи. Мужика еще и не нюхала. Что ты вокруг нее круги нарезаешь? За ней ухаживать надо…
– Цветуи, что ль, дарить? – усмехнулся он.
– И цветуи… и стихи читать, и не по кабакам водить, а в кино, а лучше – в театр. Ты там был когда-нибудь?
По лицу Жигана было видно, что он туда и не собирается.
– И все равно пустое дело. Она молится по вечерам, молится перед Мадонной, понимаешь? Они не такие, как мы. На ней жениться надо.
Жиган мрачно молчал, разглядывая трещины на кухонной стене. Я наблюдала за ним, скрывая беспокойство. Мне страшно было подумать, что будет, если он на самом деле решит обрабатывать Марию.
– Стихи… – пробурчал наконец Жиган. – Какие?
– А ты много знаешь?
– А ты не выделывайся! – огрызнулся он. – Покажи лучше хоть какие-нибудь!
Я пожала плечами, ушла в комнату. Вернулась с тремя томиками: Пушкина, Гарсиа Лорки и Бодлера. Последних я выбрала из вредности: выучить это наизусть человеку, далекому от поэзии, было невозможно. Пушкина дала для маскировки.
Жиган взвесил книги на ладони. Подозрительно посмотрел на меня:
– Нарочно самые толстые выбрала?
– Не нравится – отдай обратно.
– Фигушки, – объявил он и ушел. Я на всякий случай рассказала о произошедшем Мануэлу, но тот легкомысленно отмахнулся:
– Мария сама разберется.
В принципе, он был прав.
Когда я позвонила Жигану, он сначала не поверил:
– Как это они все хором заболеть умудрились? Мороза-то нету!
– Это тебе нету! А у них там, в Бразилии, меньше плюс двадцати никогда не бывает! Короче, лежат соплями обмотанные, так что сегодня без тренировки. И завтра.
– А Мария?
– И Мария тоже! И не вздумай в гости явиться, заболеешь тут же. Не дай бог, еще я сама вместе с ними свалюсь, а ко мне люди ходят…
– Зараза к заразе не липнет, – подбодрил меня Жиган и отключился.
Вечером, когда Мануэл и Жозе храпели, а Мария сидела со мной на кухне и, хлюпая носом, тянула из кружки горячий липовый отвар, в дверь позвонили.
– Явился все-таки, змей… – проворчала я, вставая.
– Змей? – заинтересованно спросила Мария.
– Жиган, холера…
– Ай, нет! – воскликнула Мария, вскочив и чудом не опрокинув на себя кружку кипятка. Закрыв рукавом распухший нос, она пулей промчалась через коридор в свою комнату, и я впервые подумала, что, возможно, у Жигана есть шансы. Настроения мне это не прибавило, в памяти еще свежа была история Шкипера и Фатимы. Утешая себя тем, что Мария все-таки – не бессловесная девочка из бадахшанского села, я пошла открывать.
За дверью, впрочем, обнаружился не Жиган. Там стоял, нахально усмехаясь, мальчишка лет семнадцати с охапкой роз в одной руке и большим пакетом – в другой.
– Тебе кого? – удивленно спросила я.
Парень ухмыльнулся еще шире, вошел без приглашения в прихожую, поставил пакет на пол, сверху положил розы.
– Для госпожи Канчерос, – объявил он.
– От кого?!
Но мальчишка уже прыгал вниз по лестнице.
Через минуту дверь комнаты осторожно приоткрылась, и в щель выглянул один красный, слезящийся глаз.
– Кто пришел? – придушенно спросила Мария.
– Никто. Поди сюда. Это для тебя.
Мария вышла, сморкаясь на ходу. Изумленно опустила платок, увидев розы.
– Мне?! А… это что? – Она посмотрела на объемистый пакет, потом беспомощно взглянула на меня. – Может, не открывать?
Скорее всего, так и нужно было поступить, но мы с Марией переглянулись и поняли, что наше любопытство сильнее нас. Тем более что это был плотный пластиковый пакет с «молнией», которую можно было бы после проверки содержимого просто застегнуть, – и пакет выглядел бы нетронутым. Я присела на корточки и потянула «молнию». Мария рядом шумно дышала мне в плечо. Пакет открылся, и из него легко выскользнул на пол серебристо-черный мех.
Это была шуба из чернобурой лисы – длинная, расклешенная, с широкими рукавами. Я ничего не понимала в таких вещах, но было очевидно, что это чудо стоит баснословных денег. Мех переливался всеми оттенками: от густо-черного, с синевой, до сверкающего серебра. Спохватившись, я подняла шубу с пола и удивилась тому, какая она легкая.
– Это мне?.. – пролепетала Мария, делая шаг назад. Ее черные глаза сделались совершенно круглыми и испуганными, она была явно близка к обмороку. На шубу в моих руках она смотрела, как на плащаницу Христа.
– Мерить будешь?
Вместо ответа Мария перекрестилась, потянула меня за руку, увлекла вместе с шубой в свою комнату и уже там, волнуясь, хватаясь за голову и поминутно поминая Пречистую Деву, сообщила, что в Бразилии такие меха имеют только кинозвезды и жены владельцев кофейных плантаций. Просто богатая женщина, какой, в частности, являлась мать Марии, дона Доминга, не могла бы себе позволить такую вещь даже в мечтах.
– Жиган – миллионер?! – тараща глаза, трагическим шепотом вопросила Мария, и я, несмотря на серьезность момента, не могла не улыбнуться. Сев на кровать и разглаживая ладонью серебристый рукав, я объяснила, что в России без меха зимой никуда, и поэтому шубы – конечно, не такие роскошные, – носят самые обычные женщины. Но эта вещь была, безусловно, эксклюзивом.
Мария выслушала меня без улыбки. Когда я умолкла, она тяжело вздохнула и покачала головой:
– Но… я не могу это взять. Как можно ее вернуть назад?
Ничего другого я и не ожидала. Лицо Марии было непоколебимо решительным, но в глазах, устремленных на серебристое чудо, стояла такая тоска, что мне стало грустно и смешно одновременно.
– Пустяки, вернем, когда он в гости явится. Хитрый, черт, специально сам не приехал, пацана прислал… Хочешь померить пока?
Мария неуверенно покачала головой, но взгляда от шубы не отводила.
– Давай! Он же не узнает! Потом сложим и завернем в пакет!
Мария подняла на меня глаза, виновато улыбнулась… и, схватив с кровати шубу, мгновенно замоталась в нее. Вдвоем мы кинулись к зеркалу.
Мария была бесподобно, восхитительно хороша. Темное лицо выглядывало из большого капюшона, словно из сугроба, черные вьющиеся волосы красиво оттенял серебристый мех, струящиеся полы шубы ничуть не скрывали стройную фигуру. Полюбовавшись собой и вдоволь навертевшись перед зеркалом, Мария наконец стянула шубу и издала невероятной горести вздох.
– Моса… Давай сложивать.
– Складывать, – машинально поправила я и вышла в коридор за пакетом.
Вдвоем мы довольно быстро придали пакету с шубой нетронутый вид. Цветы, поколебавшись, Мария решила оставить: демонстрировать их полет в мусоропровод все равно было некому, а до прихода Жигана они бы засохли. Я согласилась и пошла в свою комнату за вазой. Вернувшись с огромным, тяжеленным хрустальным сооружением, подаренным деду в больнице на очередной юбилей, я застала Марию на кухне: она подрезала розы. Их было много, и Мария долго возилась с длинными, упругими стеблями, устанавливая розы по одной в дымчато-синем хрустале. Стоя ко мне спиной, она попросила: