мые матерые уголовники под давлением улик складывают лапки и произносят:
— Ну ладно, начальник, твоя взяла.
А тут молодая девушка, которая не «колется», хотя следователь предъявил ей совершенно бесспорные доказательства вины. Почему Аня не сдает своих позиций? Надеется, что ей сбавят срок? Но на судей лучше подействуют раскаяние, слезы, фразы типа: «Не хотела убивать… в глазах потемнело… ничего не помню… теперь целыми днями молюсь за душу Лизы Макаркиной…»
Неужели Аня настолько наглая, что не испугалась ареста и сохранила полнейшее самообладание? Думаю, нет. Скорей всего, Галкина сейчас напугана. Тогда отчего отрицает вину? Вдруг и впрямь она не причастна к смерти Лизы? Деньги украла, кошку тоже унесла, еще раньше, не в тот день, когда ее арестовали, но Макаркину не убивала… А зачем Ане фигурка? Какую ценность представляет глиняная поделка?
Глава 26
Утром я встала по звонку будильника и, почти не открывая глаз, побрела в ванную.
Тот, кто вынужден ежедневно в семь часов вылезать из кровати, сейчас хорошо поймет меня. Впрочем, мне повезло: став писательницей, я обрела возможность мирно почивать по утрам в кроватке, но память о годах, когда следовало выбежать из дома в начале восьмого, истребить невозможно. Большую часть жизни я боролась из каждую минуту такого сладкого утреннего сна: вечером вынимала из шкафа одежду и вешала ее на стул около кровати, потом собирала сумку и ставила у двери, там же поджидала хозяйку и заботливо вычищенная обувь. Будильник начинал орать в шесть сорок пять, и основная трудность состояла в том, чтобы вскочить сразу. Если начать говорить себе: «Полежу еще две минуточки», ситуация заканчивалась трагически. Глаза моментально слипались, голова проваливалась в подушку, и просыпалась я уже тогда, когда весь рабочий люд Добрался до своих контор. Поэтому разрешить себе маленькую слабость, оттянуть момент подъема, было никак нельзя.
Встав на слабые ноги, я, не раскрывая глаз, натягивала на себя приготовленные шмотки, на ощупь брела в ванную и там прежде всего плескала в лицо холодной водой. После того как один раз я почистила зубы мылом, а вместо крема для лица использовала зубную пасту, стало понятно, что веки следует разомкнуть хотя бы у рукомойника.
В семь пятнадцать сонная, ненакрашенная, плохо причесанная, не попив ни кофе, ни чаю, я уже неслась в метро. Если бы я вдруг пожелала произвести все необходимые утренние процедуры (макияж, укладка волос феном, яичница с колбасой), то вылезать из-под одеяла следовало бы ровно в шесть. Я на такой подвиг готова не была, внешняя красота приносилась в жертву сну, а есть мне рано утром никогда не хотелось.
Добежав до службы, я счастливо вздыхала и начинала приводить себя в порядок. Думаете, маячила у зеркала в туалете одна? Как бы не так! Три четверти конторских девушек приносились в «уголок задумчивости» с косметикой и расческой, а кое-кто прихватывал фен. По идее, службу нужно бы начинать в девять, но раньше десяти дамы свои места не занимали. Впрочем, оказавшись у письменных столов, народ в массовом порядке принимался завтракать. Уборщице приказывали взбодрить чайник, и, пока железный монстр закипал, вынимались бутерброды, насыпался в чашки растворимый кофе. Потом, естественно, требовалось покурить и еще раз выпить ароматного напитка… В общем, до полудня о работе речи не шло. Оставалось лишь удивляться, ну зачем нас заставляют прибыть к девяти? Лучше б отодвинули начало впрягания в ярмо на двенадцать часов дня, подчиненные в таком случае являлись бы пред очи начальства уже при полном параде и с набитым желудком. К чему мучить несчастных людей, какой от них прок в несусветную рань?
Сегодня, добредя до раковины, я вцепилась пальцами в холодный фаянс и велела себе:
— Ау, Виола, открой глазки!
Веки распахнулись, зрачки сфокусировались, я вздрогнула. Ну и рожа! В конце концов, можно понять, почему Олега потянуло на молодую сибирячку. Эта Настя Волкова небось не имеет одутловатого личика и «гусиных лапок». Нет, мне просто необходимо обратиться к специалисту! Вот разберусь с делом, напишу очередную книгу и займусь собой. Охо-хонюшки! Хирург Илья Германович-то прав. Что он там говорил про «собачьи щечки» и «улыбку Пьеро»? Пожалуйста, дефекты в полной красе, полюбуйтесь, госпожа Тараканова! Ладно, противные морщинки у глаз можно заштукатурить, но куда девать второй подбородок, а?
Очень недовольная собой, я размазала по лицу тональный крем, но стало, кажется, лишь хуже. Окончательно приуныв, я спустилась к машине и моментально захотела есть. Теперь к недовольству собой присоединился еще и голод. И почему я не стала дома пить кофе? Но возвращаться — плохая примета, дороги не будет…
Потоптавшись у подъезда, я тряхнула непричесанными волосами и решительно пошагала в сторону хлебного тонара. Не следует делать из завтрака культ, сейчас куплю булочку, пакетик сока и заморю червячка.
Возле железного вагончика, слава богу, не змеилась обычная очередь, имелась лишь одна покупательница. Подойдя к женщине вплотную, я узнала Данильченко, самая любопытная дама нашего дома засовывала в кошелек сдачу.
— Привет, Вера, — зевнула я.
Данильченко вздрогнула и уронила портмоне, из кожаного нутра вывалилось несколько купюр.
— Ну и напугала ты меня! — взвизгнула соседка Антона. — Подкралась сзади и рявкнула.
— Извини, пожалуйста.
— Вот, из-за тебя деньги растеряла, — продолжала злиться Данильченко.
Я наклонилась и стала поднимать бумажки. Однако Вера прихватила с собой большую сумму… В раскрытом кошельке виднелась пачка рублей, на земле рядом валялись крупные купюры. Вот на эту что-то налипло… Мои пальцы попытались привести ассигнацию в порядок, я поскребла ногтем по пятнышку, но тут же поняла: это не кусочек земли, а пометка, сделанная ручкой. Некто, считая деньги, написал фиолетовыми чернилами на одной бумажке «100».
Внезапно в уме закопошились воспоминания. Где я недавно видела подобные?
— Дай сюда, — рявкнула Вера, выдирая из моих рук деньги, — нечего ногтями скрести, порвешь!
— Хотела тебе помочь.
— Спасибо, сама справлюсь, — фыркнула Данильченко и ушла.
Я наклонилась к окошку:
— Привет, Халида!
Симпатичная черноглазая продавщица весело ответила:
— Здорово, Вилка. Как обычно?
— Ага, оставь мне хлеб, вечером прихвачу. Булочки есть?
— Конечно.
— Какие повкусней?
Халида засмеялась:
— Лушик сегодня с корицей одобрил.
Лушик — симпатичный лохматый йоркшир-терьер — тихо гавкнул со своей подстилки. Я улыбнулась. Тонар стоит около нашего дома давно, в нем всегда отличный хлеб, а торгует выпечкой веселая Халида. Население блочной башни давно считает молодую женщину кем-то вроде родственницы и безо всякой опаски оставляет ей ключи, попросив открыть дверь квартиры детям, которые вернутся из школы. Еще Халида отлично изучила наши вкусы. Жильцам из десятой квартиры она откладывает восемь рогаликов, обитателям сороковой — плюшки с маком, нам — «Бородинский» и нарезной. Вечером люди просто забирают пакеты. И не беда, если у кого нет денег, Халида запишет долг в тетрадку. Еще она любит животных и не отказывается пригреть в тонаре тех, кто уж слишком скучает в отсутствие хозяев. Правда, больших псов Халида приютить не может, боится неожиданного визита сотрудников санэпидемстанции, но Лушика, крохотного йоркшира, принадлежащего Сергею из сотой квартиры, оставляет охотно. В случае проверки Лушика можно сунуть за пазуху. Йорк служит для нас дегустатором — абы что общий баловень кушать не станет, он согласится слопать лишь самую лучшую булочку.
— Ну, раз Лушик одобрил с корицей, то дай две штуки, — попросила я, — и пакетик нектара из манго.
— Не бери его, — предостерегла Халида.
— Просроченный?
— Нет, что ты! У меня весь товар свежий!
— Тогда почему не пить нектар?
Халида замялась.
— Думаю, тебе лучше минералку, без газа.
Я захлопала глазами, а Халида докончила фразу:
— Она хорошо на печень влияет.
— Но я не жалуюсь на здоровье.
— Из манго получается тяжелый напиток, — упорствовала Хал ид а.
— Почему ты решила, что я заболела?
— Ну… так… — туманно ответила Халида.
— Говори!
— Наверное, ошиблась, — быстро пошла на попятную продавщица.
— Плохо выгляжу?
— Э…э…
— Лицо опухшее и морщины?
— Да, — кивнула Халида. — Извини, конечно, но не первый год тебя знаю, но сейчас ты очень устало выглядишь. Это печень. Сейчас много хороших лекарств, купишь таблеток и снова здоровая будешь. Но лучше пей простую минералку.
— Это старость, — погрустнела я.
— Какие наши годы! Тебе пятьдесят есть?
— Мне еще и сорока не стукнуло!
Халида закашлялась, а я приуныла окончательно. Нет, похоже, косметолог мне не поможет, понадобится круговая подтяжка всего тела!
Халида оперлась грудью о прилавок и заговорщицки прошептала:
— Слышь, Вилка, а сколько ты мне дашь?
Я внимательно оглядела ее свежее личико и ясные глаза.
— Двадцать пять.
— Не, — засмеялась Халида, — мимо кассы. Я насторожилась.
— Извини, никогда не умела правильно оценивать возраст, не хотела обидеть. И потом, женщины восточной наружности, ну татарки, как ты, смотрятся слегка старше…
И тут я прикусила себе язык. Кажется, несу глупость, хотела исправить положение, а вместо этого снова могу обидеть Халиду, но продавщица вовсе не обиделась, наоборот, звонко рассмеялась.
— Я не татарка, а лезгинка.
— Ой, прости!
— И мне не двадцать пять, а…
— Конечно, конечно, — быстро перебила я Халиду, — ясно же, что меньше, просто…
— ..мне сорок два, — спокойно довершила фразу продавщица.
— Сколько? — ахнула я.
— Сорок два, — повторила Халида.
— Невероятно! Смотришься девочкой!
— Ну я ведь и не мальчик, — прищурилась Халида.
Меня охватило любопытство.
— Можешь открыть секрет? Каким кремом пользуешься?
— Да самым простым, — пожала плечами Халида, — в переходе купила.