Пальцы его еще глубже впились в мою кожу, и у меня подкосились колени. Я бы упал, если бы Мотли не поддержал меня.
— Я вообще не должен был оказаться там, — сказал он. — «Нападение на офицера полиции при отягчающих обстоятельствах»... Я вообще на тебя не нападал — это ты сам набросился на меня. А потом подставил. Суд отправил за решетку невиновного.
— Ты вполне это заслужил!
— Почему это? Потому что отбил твою бабу? Так это ты просто не смог удержать ее, слаб оказался. Ты просто не заслуживал ее, но не хотел в этом признаться, ясно?
Я ничего не ответил.
— Но ты сильно ошибся, обойдясь так со мной. Ты, наверное, подумал, что тюрьма раздавит меня. Она действительно калечит людей — большинство, но не всех. Слабые в ней становятся еще слабее, сильные — еще сильнее.
— Ты хочешь сказать, так происходит всегда?
— Почти всегда. За копами в тюрьме далеко не последнее слово, — они вообще стараются не попадаться зэкам на глаза. Они слабы, им нужны пистолеты, значки и голубая униформа, чтобы выжить; у них нет никакой поддержки, и они просто погибают за стенами тюрем. Но сильные там становятся еще сильнее. Знаешь, что сказал по этому поводу Ницше? «То, что не может уничтожить меня, делает меня только сильнее». «Аттика», «Денмор» и вообще все тюрьмы, в которых мне довелось побывать, делали меня только сильнее.
— Тогда тебе следовало бы поблагодарить меня за это.
Он убрал руку с моего плеча. Я попытался перенести вес тела, чтобы нанести освободившейся ногой удар в голень, но в этот момент он воткнул свой палец мне в область почек. Это было все равно что удар мечом — я дико закричал и повалился вперед, со всего размаха упав на колени.
— Я всегда был сильным, — сказал он. — Мои руки всегда были исполнены чудовищной силы. Я никогда не занимался этим специально — это всегда было со мной.
Правой рукой он поднял меня за шиворот и поставил на ноги; чтобы нанести ему удар, нечего было и думать. Ноги не держали меня, и если бы Мотли убрал руку, то, думаю, я бы в то же мгновение повалился на землю.
— Но я решил в тюрьме заняться этим серьезно, — продолжил Мотли. — Там была спортплощадка с гирями и штангой, и некоторые из нас проводили на ней целые дни напролет. Особенно негры. С них ручьями лился пот, они воняли как свиньи, но продолжали накачивать себя несмотря ни на что. Я тренировался в два раза больше, чем они, но приобрел лишь силу, а не объем. Бесконечный ряд упражнений, каждое из которых повторяется тысячи раз. Я не превратился в верзилу, но зато тело мое стало крепким, как сварочное железо. С каждым днем, проведенным в тюрьме, я становился все сильнее и сильнее.
— В Огайо тем не менее тебе понадобился нож. И пистолет.
— Я мог бы обойтись и без них, если бы они не подвернулись мне под руку. Ее муж оказался слабым и рыхлым, как пончик. Я его и пальцем не тронул — приказал пройти в кабинет, а там пристрелил из его же ружья... — Он замолчал на мгновение, а когда вновь открыл рот, голос его звучал почти нежно. — А Конни я ножом прикончил только для видимости. К тому времени она, наверное, уже была мертва, убивать было уже ни к чему.
— А дети?
— Это только для порядка. — Рука Мотли скользнула к нижнему ребру и почти сразу нащупала нужную точку. Он надавил на нее пальцем, и меня пронзила боль, как от электрического тока. Она отдавалась в руках и ногах, полностью лишая меня всяких сил, чтобы сопротивляться. Он подождал немного, а затем коротко надавил немного сильнее в то же самое место. Мне показалось, что я теряю сознание, и вновь ощутил приступ головокружения и рвоты.
Я совершенно не понимал, что же мне, черт побери, делать?! Возможности мои были крайне ограниченны — о физическом сопротивлении и речи быть не могло. Его превосходство было абсолютным — все мои силы уходили на то, чтобы хоть как-то держаться на ногах. Я мог надеяться только на верный психологический ход, но и в этой области я явно проигрывал. Мне никак не удавалось найти верную стратегию — то ли разговаривать с ним, то ли стоять молча, возражать ему или соглашаться.
Я решил молчать, но, возможно, это было вызвано лишь тем, что мне попросту нечего было ему ответить. Он тоже не был излишне красноречив — за него все говорили его пальцы, которыми он нажимал на нервные окончания у ребер, лопаток и ключиц. Каждое его прикосновение вызывало дикую боль, как будто инстинкт помогал ему безошибочно находить болевые точки, но при этом он почти не надавливал на них, играя со мной как кошка с мышкой.
— А для Антуанетты ни нож, ни пистолет не понадобились, — добавил он.
— Зачем ты убил ее?
— Она была одной из твоих баб.
— Да я ее почти не знал!..
— Я убил ее голыми руками, — продолжил он, явно наслаждаясь воспоминаниями. — Тупая корова. Так и не узнала, кто я такой и почему убиваю ее. Она умоляла: «Возьми деньги, все, что есть... Сделаю все, что ты только ни попросишь». В постели она действительно была недурна — впрочем, ты и сам это знаешь.
— Я никогда не спал с ней.
— Я тоже не спал, — заметил Мотли. — Я только свернул ей шею, как цыпленку какому-нибудь. Точнее, не свернул, а сломал. Хрустнуло, как будто сломалась хворостинка.
Я ничего не сказал.
— А затем выкинул ее в окно. Просто повезло, что она по дороге налетела еще и на того парня.
— Повезло?..
— Я целился в Андреа.
— Кого?
— В ее подружку. Конечно, я и не надеялся попасть с такой высоты, но все равно попытался.
— Почему?
— Люблю я баб убивать!.. — признался он.
Я ответил ему, что он просто сумасшедший, настоящее животное и вполне заслуживает клетки. Мотли вновь нажал куда-то, причинив ужасную боль, а затем подставил ногу и сильно толкнул меня вперед. Я повалился вперед на колени, выставив перед собой руки, и бросился вперед из последних сил, раздирая пальцы в кровь об острый гравий и осколки стекол, затем споткнулся обо что-то, резко развернулся и бросился на Мотли, вложив в бросок всю свою ярость — сил у меня уже не оставалось.
Он успел отшатнуться в сторону; мой удар пришелся в пустоту, сила инерции проволокла меня вперед, я с размаху грохнулся лицом в грязь и так и остался лежать в ней, переводя дыхание и ожидая, что будет дальше.
Мотли подождал немного.
— Все-таки я мог бы убить тебя прямо сейчас, — тихо произнес он.
— Ну так за чем же дело стало?
— Ты и сам не прочь, да? Отлично. Через неделю ты будешь умолять меня об этом.
Я попытался подняться; Мотли нанес ногой сильный удар в бок, как раз под ребра. На мгновение я перестал ощущать что бы то ни было, кроме невыносимой боли, и без сил опять рухнул на землю.
Мотли опустился на колени и положил руку мне на затылок, ощупывая основание черепа; большой палец его быстро нашел впадинку возле виска. При этом Мотли говорил мне что-то, но я уже не слышал ничего.
Затем палец, словно бур, впился мне в кожу. Боль стала намного сильнее, чем та, которую я испытал прежде, однако теперь я провалился куда-то, где уже не ощущал ее; как будто я со стороны наблюдал за этой картиной, скорее испытывая ужас, чем ощущая свою агонию.
Он нажал еще сильнее. Я и раньше не видел ничего, кроме тьмы, окружавшей меня, однако теперь я весь провалился в колодец, наполненный густым мраком, — лишь одна огненно-красная точка трепетала посреди черного океана. Затем эта точка уменьшилась до размеров булавочной головки и очень скоро исчезла совсем. Я потерял сознание.
Глава 14
В бессознательном состоянии я пробыл, видимо, недолго и вскоре пришел в себя, это произошло в одно мгновение: как будто кто-то щелкнул выключателем. Чувствовал я себя как после тяжелейшей попойки. В то время, когда я еще не бросил пить, в моей жизни был период, когда я никогда не засыпал по-настоящему и никогда не просыпался. Вместо этого я периодически как будто отключался, а затем вновь приходил в чувство.
Все тело сильно болело. Я немного полежал неподвижно, пытаясь определить степень и характер нанесенных мне повреждений. Понадобилось также время, чтобы понять, один ли я здесь, — Мотли вполне мог подождать, пока я приду в себя.
Поднялся я медленно и очень осторожно, частично из-за предусмотрительности, частично — потому, что просто не мог иначе. Тело мое полностью утратило способность к быстрым движениям. Сначала я встал на колени и постоял немного, пока не нашел в себе силы подняться, а затем подождал, пока утихнет головокружение, — иначе я вновь рухнул бы на землю.
После этого я направился сквозь груды мусора к забору и ощупью двинулся вдоль него, пока не нашел проделанный в нем проход — он вел прямо на Атторней-стрит; правда, я совсем потерял ориентировку и не мог понять, в каком направлении находится Аптаун. Медленным шагом я добрался до ближайшего перекрестка — это была Ривингтон-стрит, но затем я, должно быть, повернул на восток, а не на запад, потому что вскоре вновь оказался на Ридж-стрит. Выйдя на нее, я повернул налево, прошел пару кварталов и вышел на Хьюстон-стрит; такси не заставило себя долго ждать.
Я поднял руку, и тут же раздался визг тормозов; я двинулся к машине, однако водителю, по всей видимости, я не очень понравился, потому что он тут же нажал на газ, и такси умчалось.
У меня не было даже сил, чтобы выругаться, — все они без остатка уходили на то, чтобы поддерживать себя в вертикальном положении. Неподалеку стоял столб с почтовым ящиком; я подошел к нему и облокотился. Осмотрев себя, я понял, что правильно поступил, не став тратить силы на проклятия таксисту, — я был весь, с ног до головы, покрыт грязью, брюки на коленях порвались, руки покрыты запекшейся кровью; только свихнувшийся таксист мог посадить в машину такого пассажира.
Однако такой все-таки нашелся, и я бы не сказал, что он производил впечатление полоумного. На углу Ридж и Хьюстона я постоял минут десять — пятнадцать — не столько потому, что всерьез надеялся поймать такси, сколько из-за того, что никак не мог сообразить, где же находится ближайшая станция метро. Мимо меня промчались три такси, но следующее остановилось: наверное, водитель подумал, что я офицер полиции. Я из последних сил попытался принять достойный вид и выставил перед собой бумажник, как будто это был щит.