Старик сидел, положив руки на массивную трость. Он вез в подарок детству только мудрый взгляд своих уставших глаз.
Поезд тронулся… Размеренно стучали колеса, изредка раздавался свисток паровоза. Кто-то в соседнем купе потребовал у проводника холодного пива и долго ворчал, возмущаясь плохим обслуживанием.
Прошел грустный и задумчивый час. Вдали за поворотом уже можно было различить платформу.
— Приехали. Станция, — объявил проводник.
Все начали торопливо собираться и сбились в проходе.
— Суздаль! — удивленно сказала моя соседка.
Это был Загорск. Для меня это был Загорск. А для нее — Суздаль. Для старика — Пенза или Сызрань. Каждый приехал в город своего детства. Я уже видел золоченые купола Троице-Сергиевской лавры. А кто-то видел тайгу, стремительное течение Енисея, ленивую гладь Онежского озера.
Загорск… А я даже и не знал, что это мой город. Я не помнил своего детства.
Вагон быстро опустел. Старушка увидела в толпе встречавших пухленькую девочку, замахала ей платком и заплакала. Пианист положил руку на плечо мальчугану, и они пошли к виадуку, очень серьезно и сосредоточенно. На платформе было шумно и тесно, но постепенно люди расходились.
Меня никто не встречал. Я несколько раз махал рукой то одному, то другому мальчишке, но каждый раз он оказывался не мной. Трудно представить, каким ты был в детстве, тем более, что у меня не сохранилось ни одной фотографии. И вообще, были ли они?
Через десять минут около поезда почти никого не осталось. Только на самом краю платформы десятилетний мальчишка в майке и не по размеру больших брюках пинал носком ободранного ботинка стаканчик из-под мороженого.
— Сашка! — крикнул я. Но он, даже не взглянув в мою сторону, спрыгнул с платформы, пересек железнодорожные пути и скрылся за углом здания.
Я так ждал встречи со своим детством, так надеялся, что это поможет мне обрести утраченную в последнее время уверенность в себе, поможет лучше понять свои поступки. Эта встреча была так необходима мне.
А он не пришел…
Искать его в городе не имело смысла. Я бесцельно проболтался на вокзале около часа, дожидаясь, когда объявят посадку на обратный поезд.
Весь путь до Усть-Манска меня не покидало ощущение какой-то невосполнимой потери. Почему он не пришел? Почему? Соседи по купе были погружены в свои мысли, лишь одна женщина все время пыталась рассказать о своих проказах сорокалетней давности, но никак не могла найти внимательного слушателя.
Не успел я сойти с поезда на вокзале в Усть-Манске, как меня вызвали к диспетчеру.
— Простите, — сказал молодой парень в железнодорожной форме, когда я вошел в диспетчерскую и назвал свою фамилию. — Мы виноваты в том, что испортили вам настроение. Что-то произошло с системами волноводов темпорального поля. А может быть, темпограмма не дошла до адресата, и поэтому он не пришел вас встречать.
— Он мог и не захотеть со мной встретиться. — Я махнул рукой, собираясь выйти.
— В следующий раз это не повторится, — заверили меня. — Мы все проверим. Можете ехать в детство хоть завтра.
— Вряд ли в ближайший месяц у меня будет свободное время, — ответил я и вышел, не попрощавшись.
Приближался один важный эксперимент, и времени действительно не хватало.
И все же на следующий день я снова был на вокзале, снова ехал в дряхлом вагончике, снова стоял на пустеющем перроне.
На краю платформы, как и вчера, я увидел мальчишку.
— Сашка! — крикнул я. — Это же ты!
Я чувствовал, я твердо знал это.
Он хотел спрыгнуть с платформы, но передумал и остался стоять, глядя себе под ноги. Я бегом кинулся к нему, схватил за плечи. И вдруг он прижался к моей груди. На секунду, не более. Затем оттолкнул меня и, глядя исподлобья, сказал:
— Так вот ты какой…
В его голосе было очень много от взрослого мужчины. И вообще для мальчика он выглядел очень серьезным.
— Сашка! Значит, ты все-таки узнал меня?
— Еще бы. Но только я не Сашка. Меня все зовут Роланом… Ну, то есть Ролькой.
— Но ведь меня-то зовут Александром. Значит, и ты — Сашка.
Он пожал плечами.
Я в свои сорок лет выглядел еще крепким человеком. А он был нескладный и худой.
— Послушай, Сашка. Я буду звать тебя Александром, а не Роланом. — Здесь он снова пожал плечами, как бы говоря: «Как хочешь». — Почему ты такой тощий, чертяка?! Тебе надо заниматься спортом, иначе долго не протянешь.
На мгновение мне показалось, что его глаза смеются надо мной, и я тоже расхохотался. Какую глупость я только что ляпнул! Ведь я стою перед ним живой и здоровый. Как же в таком случае он может «долго не протянуть»? Вот ерунда-то.
Он тоже засмеялся, и мы дошли до самого виадука, хлопая друг друга по спинам ладонями и даже не пытаясь что-либо сказать из-за распиравшего нас смеха.
Привокзальная площадь была не такой, какой я привык ее видеть. Бывая в Загорске, я почти всегда заходил в кафе «Астра». Но сейчас его еще не было и в помине. Справа доносился гомон базарчика, который не могли заглушить даже паровозные гудки.
— Ну, ладно, Сашка, — сказал я. — Трудно ведь сразу вести себя так, чтобы кому-нибудь из нас не было смешно. Я еще не раз попаду впросак. И это вовсе не означает, что мы с тобой не должны где-нибудь основательно пообедать.
— Я не хочу, — сказал Сашка. — Нас уже кормили.
«А что он думает на самом деле? — попытался сообразить я. — Если бы я хотел есть, то никогда бы не отказался, тем более что предложение исходит от меня же самого. Ага! Но ведь я-то взрослый человек, я все понимаю. А он?»
— Не хочешь так не хочешь, — сказал я. — Расскажи-ка лучше, как ты живешь? Кто твои друзья?
— Только не надо допроса, — ответил он, и я понял, что мои вопросы действительно напоминают анкету, на которую нельзя ответить искренне.
Мы подошли к базарчику, и я спросил:
— А мороженого хочешь?
— Ага! — радостно ответил он.
— С орехами или пломбир?
— Ну да. С орехами! Такого и не бывает.
— Посмотрим, — загадочно сказал я, но у женщины, продающей мороженое, действительно не было ни того, ни другого. Я спросил ее на всякий случай, но лучше бы я этого не делал. Она вдруг раскричалась на меня: «Ишь чего захотел!» Сашка потянул меня за руку:
— Пойдем…
Но я все же купил порцию обыкновенного молочного мороженого. Сашка взял его, глядя в сторону, но мне еще пришлось раза два сказать ему: «Ешь, чего ты?» — прежде чем он развернул бумажку. И тут же, как мне показалось, он забыл про меня. Сразу стало видно, как он хотел это мороженое. Обыкновенный десятилетний мальчишка, у которого мечты и желания еще не идут дальше этого…
— А ты научился лечить неизлечимые болезни? — неожиданно спросил он.
Я растерялся.
— Откуда ты это можешь знать? Ведь я занимаюсь этим всего лет двадцать. И начал совершенно случайно. Неужели я думал об этом еще тридцать лет назад?
— Но ведь я — это ты, — сказал он. — Только в детстве. Я знаю про тебя больше, чем ты про меня, потому что всегда хотел, чтобы ты был похож на меня, чтобы ты занимался тем, чем хочу заниматься я. Я этого очень хочу.
В нем как-то странно сочетались детская наивность и суровость взрослого.
— Нет, Сашка, я еще не научился лечить неизлечимые болезни. Но я думаю, что скоро это станет возможным.
— Правда? — обрадовался он.
— Правда. — Я потрепал его по макушке. — Но только мне очень не хватает времени. Тебе хорошо. Ты еще не замечаешь, как быстро бежит время.
Он бросил на меня стремительный взгляд, чуть насмешливый и странный, словно знал и скрывал до поры что-то очень важное для меня. Выцветшие брюки сидели на нем мешком. Рубашка в клеточку выгорела. «Не сладко же тебе приходится», — подумал я.
— Мне тоже не хватает времени, — сказал он наконец.
— Вот как?! — рассмеялся я. — И чем же ты занимаешься, что у тебя не хватает времени?
— Я хочу, чтобы ты получился счастливым…
— Ну, что ж. Считай, что я таким и получился. Только знаешь ли ты, что такое счастье?
Он не ответил на мой вопрос, словно и не слышал его.
— И еще я хочу, чтобы люди становились счастливее оттого, что ты есть.
Вот уж этого-то я наверняка не знал. Счастливы ли люди оттого, что я есть? Нет, я не мог это утверждать с уверенностью…
— Ты очень серьезный, Сашка. Это все-таки плохо в твоем возрасте.
— Это хорошо.
— Не будем спорить. А почему ты вчера не подошел?
— Ты ведь тоже не сразу приехал ко мне? А почему я должен был сразу броситься к тебе? Я тебя тоже ждал.
— Прости…
Мне показалось, что между нами внезапно возникла стена отчуждения, что мы чужие друг другу и что я никогда не смогу его понять, этого десятилетнего мальчишку, — то ли потому, что взрослые вообще плохо понимают детей, то ли потому, что он умнее меня. Но последнее я отбросил сразу же, так как не мог согласиться, что с годами глупею. Во всяком случае, до этой встречи мне такое и в голову не приходило.
Мы долго бродили по городу. Я узнал, что и он не помнит отца и мать, живет в интернате. Его неразговорчивость, некоторую скрытность я отнес за счет того, что это была наша первая встреча.
Позже я понял, что хотя Сашка и говорил меньше, чем я, но именно он направлял разговор. Он экзаменовал меня, делая это незаметно, ненавязчиво. И я вынужден был согласиться, что он в чем-то все-таки умнее меня. Не суммой знаний, которые я накопил за свои сорок лет. Конечно, нет! Может быть, своей системой мышления, своей способностью точно знать, чего он хочет, своей собранностью и иронией. Грустной-грустной, немальчишеской иронией.
Мы договорились встретиться еще. Я уехал с вечерним поездом. В последнюю минуту, когда я уже был в тамбуре вагона, он весело засмеялся, несколько раз лихо подпрыгнул и крикнул:
— А ты ничего! Не совсем такой, как я предполагал, но все же ничего. Пока!
Стена отчуждения между нами исчезла. И снова это сделал он. Сделал, когда сам захотел.
— Пока, Сашка! — крикнул я.