– Да…
– Это старший лейтенант полиции Иванов Сергей Владимирович. Звоню по поводу обращения, поступившего в органы. Где вы сейчас находитесь?
– Какого обращения?.. – тихо переспрашиваю, бросая взгляд на Влада.
Таранов сразу понимает, что происходит. Закрывает глаза и шепчет что-то сквозь зубы.
– Ваш муж сообщил, – продолжает голос в трубке, – что вы оставили малолетнюю дочь одну и ушли в алкогольном опьянении. Нам нужно проверить информацию и убедиться, что ребенок в безопасности.
В голове всё путается. Толя написал жалобу? И, наверное, уже в органы опеки тоже обратился… Господи! Теперь становится ясно, почему он был так молчалив последние несколько часов.
27 глава
– Я дома и с моим ребёнком всё в полном порядке, – говорю в трубку, но голос будто не мой. – Дочь спит. Может, не станете её тревожить ночными визитами?
– Мы обязаны отработать обращение.
В голосе полицейского ни намека на агрессию, но у меня по спине всё равно катится липкий, холодный пот.
– В течение получаса приедем.
– Адрес знаете?
– Да, – сухо говорит голос в трубке, и разговор завершается.
Слёзы подступают резко. Даже не от обиды. От усталости. От того, что это всё – моя реальность, мой бывший, мой ребёнок, мои решения. И никакой Таранов не вытянет меня за волосы из болота, если я сама туда прыгнула. И как выбраться – пока не представляю.
– Я домой, к дочери. Надеюсь, органы опеки не заберут ее в три ночи.
– Никто её не заберёт. Приедут с проверкой. А потом вызовут тебя для дачи показаний, чтобы отчитаться перед руководством об отработанном заявлении.
– Он же сказал – обращение.
– Заявление там. Постарайся как-то сфотографировать. Если, конечно, дадут тебе его в руки. Завтра можешь взять выходной. Я, как с судами закончу, наберу. Или подъеду. Определимся. Вообще, я могу отвезти.
– На такси поеду. Тут недалеко.
Руки дрожат, голова кружится от обилия информации, а внутри… Будто кто-то накидал гнилой и сырой земли. Не могу поверить, что Толя опустился до подобного.
Таксист приезжает быстро. Влад провожает меня, сажает в машину, обещает быть на связи, дает краткие инструкции, как себя вести, что говорить, о чем молчать. Не уверена, что всё запомню, но выбор как бы и невелик.
У Лены в квартире темно и тихо. Она в халате, глаза щурит – явно только проснулась. Я пролетаю мимо неё, сразу в детскую. Алиса спит, ничего не подозревая, что сейчас происходит, ничего не боится. И правильно. Бояться должна я. И мне дурно уже от поступков Толи. Разве так себя ведут адекватные люди?
Быстро смыв макияж, переодеваюсь и иду к Лене. Она уже на кухне, наливает воду в чайник.
– Что случилось? – громко зевает. – Ты толком ничего не объяснила, почему приедет полиция? Ты что-то сделала?
– Толя написал на меня заявление. Что я, якобы, бухая ушла и оставила Алису одну. Сказали – приедут проверить ребёнка.
Лена резко поворачивается ко мне:
– Он совсем охренел? Я с ней была всё время. Он что, вообще мозгами тронулся? Мне кажется, его в дурку уже пора определить…
– Да, – киваю. Смотрю на руки. Дрожат. Какой-то непрекращающийся кошмар.
– Пусть приходят, – говорит Лена. – Мы дома. Ты трезвая. Алиса спит. Свидетель у тебя есть – я. Им здесь не к чему прицепиться.
Я молчу. Голова по-прежнему гудит. Чувство, будто на тебя смотрят через лупу, в которой видны не только поры на лице, но и все ошибки за последние пару лет. Хотя их и не было особо. Лишь та ночь в купе, которую я ошибкой не считаю. Скорее наоборот.
– Тебе чай налить? – предлагает она.
– Нет, – снова качаю головой. – Я… Ничего не хочу.
В дверь звонят спустя десять минут. Один раз. Второй. И внутри всё подскакивает от страха.
– Сиди. Я открою, – говорит Лена.
Последующие минуты, растянувшиеся в полчаса, хочется стереть из памяти. Участковый предлагает ознакомиться с заявлением, но я отказываюсь – не могу поверить, что Толя всё это написал. Там такой бред! Вместо этого внутри распускается новое и совершенно незнакомое чувство: не безразличие, нет, скорее ощущение, будто в этот самый момент у меня умер близкий и родной человек. Умер по-настоящему, потому что такое я точно не смогу ни простить, ни забыть.
– У нас тяжелый развод… Я дома была… Уложила дочь спать. Муж приходил, но мы его не пустили. Пьяный, стучал в дверь, говорил гадкие вещи, – произношу заикаясь и смотрю, как сержант записывает мои слова.
Если бы не Таранов, я бы на стрессе и не додумалась всё подобным образом вывернуть и представить в глазах полицейского Толю неадекватным алкашом.
– Могу я сфотографировать всё, что он написал?
– Не положено, – отвечает полицейский.
Я провожаю его в детскую, прошу не шуметь – Алиса пугается чужих. Особенно в форме. Но он будто не слышит. Щёлкает выключателем, медленно оглядывается. Я молюсь, чтобы дочь не проснулась.
И, конечно, именно это и происходит.
Она резко садится в кровати, видит мужчину и сразу начинает плакать.
А у меня внутри всё сжимается от злости.
Он ведь знает, как Алиса боится полицейских. Знает – и всё равно…
Боже… Когда, наконец, это все закончится?
– Все-все, ухожу. Извините.
– Убедились? – бросаю ему, не сдержавшись, успокаивая плачущую дочь.
– Завтра из органов опеки позвонят. Им нужно будет прийти с инспекцией. К тому же у вас развод – такие случаи всегда проверяются.
Да, ещё бы понять, как вообще пережить этот период. Кто бы подсказал.
Лена провожает полицейского. Я остаюсь с Алисой. Успокаиваю, глажу по голове.
Дочь шмыгает носом и спрашивает, зачем он приходил.
– Убедиться, что мы дома. Что с тобой всё хорошо.
– А что с нами не так? – всхлипывает она.
Что говорить ребенку? Правду? Но какая же она мерзкая, гадкая, и я бы не хотела, чтобы Алиса страдала. Как найти эту золотую середину? И обелять Толю не хочу с его низкими поступками. Потому что ненавижу его в это мгновение. Презираю всем сердцем.
Сдержав всплеск напряжения и злости на бывшего мужа, каким-то чудом беру себя в руки и спокойно всё объясняю Алисе, а потом долго с ней лежу, глажу по спине, пока ее дыхание не выравнивается.
Утро начинается вполне обычно. Дочь не сразу вспоминает о ночном происшествии, а я решаю не нарушать наш режим и собираю её в сад. Но по дороге Алиса замечает полицейского, и сразу обрушивается с вопросами. А моя тяжесть на душе возвращается во сто крат.
Сдав дочь воспитателям, домой не тороплюсь – сегодня выходной. Иду в парк, чтобы выпить кофе и просто побыть наедине с собой и своими мыслями. Внутри всё так же гадко, отчего-то хочется плакать. А ещё – позвонить Толе и наговорить ему всякого в ответ. Как он мог написать в этом заявлении, что я шалава, алкоголичка, сплю с другими мужчинами без разбора, что я аморальная женщина и дочь у меня не на первом, не на втором и даже не на третьем месте?
Вот бы стереть себе память…
Таранов присылает сообщение, спрашивает, как всё прошло и удалось ли сфотографировать заявление. Отвечаю ему, что нет.
Он скидывает время, когда может подъехать. Что интересно, не предлагает к нему домой, и я догадываюсь почему: чтобы действительно поговорить. И я это одобряю. Мне и так секса хватает. Головного мозга.
Из органов опеки звонят ближе к полудню. Я обещаю забрать дочь из сада пораньше, чтобы инспекция убедилась, что у нас всё хорошо, что моя дочь опрятна, накормлена и условия у нас замечательные, пусть и живём мы временно у подруги.
Не знаю, как переживаю этот ад по второму кругу. Но оказывается, он не последний. И будет третий, четвертый. Потому что к нам приедут потом на новую квартиру, которую я сниму, и по каждому вызову отца вплоть до решения суда, с кем остаётся наша малолетняя дочь.
Замечательно.
Ну спасибо, что не на учёте. И на том, как говорится.
Уложив поздно вечером Алису спать, натягиваю кожанку и выхожу из дома. Таранов уже ждет внизу.
Я как-то забываю про его приступы, и что это не очень безопасно – садиться к нему в машину, куда-то ехать. Приезжать ему к дому Лене тоже не следовало, но по уверенному спокойному выражению его лица и мои собственные эмоции потише становятся. Правда до смирения ещё далеко.
– Ну как, борец? День пережила? – интересуется он, внимательно меня оглядывая.
– Правда, что пережила, – хмыкаю я. – А ты как?
– Ну-у, – тянет он. – Пару слов от меня, и потом весь эфир твой. Одно дело снова отложили, а два выиграли. Речь твоя судье понравилась. Всё-таки женщины сентиментальные существа, подобрала ты ключик, – улыбается он, и мне снова как будто становится легче. Но ненадолго. – А ты как? Давай рассказывай. В подробностях.
Мне не особо хочется, но он же мой адвокат.
Таранов в это время отъезжает от дома и везёт меня в какую-то кафешку, пояснив, что хочет дико есть и ему всё равно где, хоть у забегаловки. Вот мы и останавливаемся у придорожного кафе. Я пью молочный коктейль, а он с аппетитом уплетает бургеры и запивает колой, да еще с таким наслаждением, что я неосознанно улыбаюсь.
– Не звонил? Не писал? А мамаша его?
– Все тихо.
– Жаль. Их бы истерия была кстати, а ты молодец. Всё правильно сделала. Поборемся, не унывай. Не ты первая и не ты последняя.
Смотрю, как он опять смачно откусывает кусок бургера, и вспоминаю, как утром в парке сидела и плакала. Даже чуть-чуть жалела себя.
– Знаешь, ты в машине вчера смеялся над Сколаром, когда у него проблемы были и он уже начал в проклятия верить. Так вот, я тоже начинаю в это всё верить. И в таком состоянии не то что к гадалке, а к черту побежишь, чтобы услышать какой-то благоприятный прогноз, потому что куда голову ни поверни – какая-то задница.
– То есть внутренний голос одно говорит и идет не параллельно логике, а вопреки здравому смыслу, пойти где-то на стороне за порцией шаманизма?