Таранов делает полшага назад, смотрит пылающим взглядом. А я тоже хочу насладиться каждым сантиметром его тела. Приподнимаюсь на носках и стягиваю с него футболку. Он помогает, перехватывая ткань и снимает ее одним движением. В полумраке спальни я любуюсь его торсом и татуировками. Пальцами провожу по выступающим мышцам, опускаясь к животу, веду вдоль резинки штанов и ныряю под нее, сжимая ладонью его эрегированный член. Таранов с шумом втягивает воздух, откидывает голову назад – и снова твердеет у меня на глазах.
Я медленно вожу ладонью вверх-вниз по стволу, чувствуя, как он пульсирует под пальцами.
Не в силах больше ждать, Влад накрывает мои губы поцелуем и толкает на кровать. Устраивается между моих разведенных ног, упираясь ладонями в матрас. Ведет языком по подбородку, прикусывает шею. Его горячие губы добираются до груди и захватывают напряженный сосок. Я ахаю и выгибаюсь, запуская пальцы ему в волосы.
Наконец он перестает дразнить: толчком проникает в меня, не отводя взгляда. И этот секс – не похож на предыдущий. Нет дикости, нет бешеного темпа. Только нежность, от которой щемит в груди.
Ну вот как противостоять этому чувству?
Влад выходит почти полностью и так же мягко скользит обратно. Каждый глубокий толчок отзывается сладкой теплотой внизу живота. Я задыхаюсь от удовольствия, чувствуя, как он наполняет меня снова и снова. Его лоб прижимается к моему, горячее дыхание опаляет щеку. Таранов шепчет мое имя, и оно звучит так возбуждающе, что мурашки покрывают каждый сантиметр тела.
Оргазм подкрадывается постепенно, захватывая нас обоих. В какой-то миг все замирает – а затем меня накрывает вихрь эмоций. Я кричу, выгибаясь под Владом, и слезы катятся по щекам. Потому что не могу сдержать этот поток – и мне безумно стыдно за эту влагу на лице. Утыкаюсь носом ему в шею, осыпаю горячими поцелуями кожу и тихо всхлипываю от незатухающего экстаза.
Таранов снова кончает в меня без защиты. Сползает на бок и увлекает за собой. Я устраиваюсь у него на груди, слушая, как бешено колотится его сердце и постепенно замедляется. Он лениво гладит мои волосы, целует в макушку и уходит в сон. Через пару минут его объятия слабеют, дыхание становится ровным. Таранов спит, а я лежу рядом, не сомкнув глаз.
Не хочу никуда уходить. Хочу остаться. Причем не на одну ночь, а кажется – навсегда. А еще думаю о том, что каждая проведенная минута с этим мужчиной стоила всех переживаний, которые довелось испытать в последнее время с Толей и нашим непростым расставанием. Все в этой жизни взаимосвязано. И все для чего-то. Теперь отчетливо это понимаю.
Эмоции не утихают, отголоски наслаждения еще вибрируют в каждом нерве. Но мне надо домой, завтра рано вставать, собирать Алису в сад…
Осторожно, чтобы не разбудить Влада, я выскальзываю из его объятий. Одеваюсь и иду на кухню. Во рту пересохло, мне нестерпимо хочется пить.
Не включая большой свет, зажигаю маленький ночник над раковиной. Наливаю себе воды из графина, делаю несколько жадных глотков и иду за оставшейся одеждой, чтобы забрать ее и вызвать такси. В полутьме слегка шатает, я неаккуратно задеваю стопку бумаг, лежавшую на краю стола. Пачка листов с шуршанием слетает на пол, разлетаясь веером. Ноутбук, который был во всех этих бумажках, едва не отправляется следом, но я успеваю его поймать.
– Черт, – ругаюсь я.
Быстро опускаюсь на корточки, пытаясь собрать разбросанные бумаги. Большинство листов – распечатки счетов, ничего интересного. Но один документ выбивается из общей массы: плотный лист с логотипом клиники в углу. Без понятия, чем он привлекает.
Я машинально выпрямляюсь, держа этот лист, подношу его ближе к свету. Текст написан на двух языках. Адрес – швейцарский. А Влад как раз был в этом месте…
Очень плохо лезть в чужое личное пространство, и я так не делаю. Но в глаза бросается фамилия Влада, а напротив – диагноз. Любопытство берет верх. Я читаю строки: «Прогрессирующая форма эпилепсии. Прогноз: неблагоприятный».
Застываю, чувствуя, как холод пробегает по всему телу, и продолжаю читать, что написано ниже: «Частота эпилептических припадков нарастает, медикаментозная терапия неэффективна. Хирургическое лечение не показано».
Буквы двоятся, но я дочитываю последние строки: «Пациент уведомлен о диагнозе. Рассматривается право на эвтаназию. Рекомендовано оформить завещание».
Начинает кружиться голова. В смысле? Какое еще завещание?
Я распахиваю рот, беззвучно хватая воздух – будто получила удар в грудь. Снова перечитываю. А потом еще раз. Сердце ухает и замирает, а после пускается в безумную скачку. Я ищу опору, чтобы не упасть.
– Нет… Нет… – шепчу себе под нос.
Это не может быть правдой. Это ошибка. Так не бывает. Он не может…
С лихорадочной надеждой я снова смотрю на лист в своих руках – вдруг я не так прочитала? Но строчки никуда не делись. Неизлечимая болезнь… Прогноз неблагоприятный… Эти слова будто отлиты из свинца, тянут на дно. Так было хорошо несколько минут назад… И так паршиво теперь! Неужели Таранову настолько плохо, что он думает об эвтаназии?
Перед глазами слайдами проносятся флешбеки. Его слова, поведение, легкое отношение к жизни, наш незащищенный секс и его реплики по этому поводу: типа «как будет – мне все равно, а ты решай сама»…
Я опускаюсь на стул, больше не чувствуя сил стоять. Стараюсь дышать, анализировать, сопоставлять факты… И слезы отчего-то градом катятся по щекам. Уже не от нежности и пережитого кайф, а от боли, несправедливости, потому что это решение… Это так похоже на Влада. Может, я не успела узнать его достаточно хорошо, но порой для этого и не нужны месяцы или годы.
Перебираю все бумаги на столе, но там больше ничего нет. Складываю как было. А сама не могу перестать плакать. Достаю телефон, гуглю название клиники. Там ни слова о том, что в ней помогают излечиться больным – только о праве уйти без боли.
Снова анализирую все факты. И даже представить не могу, через что пришлось пройти Таранову в одиночку, чтобы прийти к этому решению. А это исчезновение… оно было связано с тем, что ему было плохо? Даты на бумаге и его отсутствие совпадают…
Меня всю колотит от осознания, что, похоже, это действительно так. И у Влада, наверное, не так много времени осталось. Боль снова пронзает сердце тысячей игл. Мне страшно. Как жить дальше с этим знанием? Делать вид, что всё нормально, и я ничего не знаю? Или поговорить?
Без понятия, как поступить… Но зато отчётливо чувствую трещину, пролегающую по самому моему сердцу, деля его на две части.
36 глава
Я возвращаюсь в спальню. Стою у кровати, смотрю на Таранова. Влад спит на боку, рукой подперев щеку. Вглядываюсь в каждую черточку его лица. Такой красивый. Ресницы длинные, губы приоткрыты. Щека чуть впалая. На виске – слабая пульсация вены. Рисунки, которые поначалу казались дикими, не подходящими, – сейчас я не воспринимаю его без них.
Он ведь такой умный, черт возьми. Такой яркий, сильный. Успешный. Настоящий. И все это время он жил с этим диагнозом. Ни словом, ни взглядом – не выдал, что он неизлечимый.
Вспоминаю тот приступ после секса на собеседовании. Как Таранов побледнел, как схватился за край стола, как на секунду исчез из настоящего. А потом вернулся и вел себя так, будто ничего не произошло. Я тогда тоже испугалась за него. Но не так, как сейчас.
Сейчас этот страх имеет форму. Он пахнет швейцарским воздухом и словами из бумаги: «неблагоприятный», «неэффективна», «право уйти», «завещание». Я вижу эти строки перед глазами, даже когда закрываю их.
Влад шевелится, брови слегка сдвигаются, но он не просыпается. Ему снятся сны, а я сажусь рядом и думаю – что в нем будто тикает что-то страшное. Неизбежное. Мина замедленного действия. Кто-то запустил часы – и они отсчитывают не просто время, а его остатки. И все это – под его кожей. Тик. Тик. Тик. Мне хочется заткнуть уши, но это внутри него.
Нет, не укладывается в голове…
Мне хочется кричать. Разбить этот город, эту ночь, эту судьбу, что сводит и отнимает. Но я просто сижу и смотрю на него. Молча. Руки подрагивают, губы дрожат, щеки влажные. А внутри – страх. Кажется: если он уйдет, я не переживу.
И так отчетливо это понимаю, что не готова терять его. Ни сейчас. Ни потом. Никогда. Только как начать этот разговор?.. Потому что смотреть на него и делать вид, что ничего не происходит, и я ничего не знаю, – больше не выйдет. Рано или поздно я себя выдам.
И хочется прямо сейчас – встряхнуть его за плечо, показать бумаги и кричать ему, что он из ума выжил. Что нельзя так.
Но кто я такая? Имею на это право? Никакого.
Долго так сижу, спохватываюсь, когда начинает светать. Смотрю на часы – и ужасаюсь. Я вообще, считай, не спала. И смысла ложиться уже нет.
Наклоняюсь, целую его в щеку, смотрю на красивое лицо еще раз. Спит. Такой… мирный. Как будто не он решает умирать.
Провожу пальцами по плечу – едва, почти не касаясь. А потом вызываю такси. Быстро. Не раздумывая. Просто жму на кнопку, пока еще могу удержаться от того, чтобы не вернуться к нему под одеяло. Рядом быть хочется до одури. Но уже скоро будить Алису, везти в сад, бежать на работу. Никто за меня этого не сделает.
Через пару секунд приходит уведомление, машина уже у подъезда. Я выхожу почти на цыпочках, собираю волосы, накидываю куртку. Пульс гудит в висках. Сердце ноет, и внутри будто кто-то поставил на паузу все: и чувства, и мысли, и способность дышать ровно. Мне хочется стереть себе память. Не видеть этих чертовых бумаг.
Дома быстро умываюсь, переодеваюсь, собираю Алисин рюкзачок. На автомате. Ничего почти не соображаю – все как во сне. Отвожу дочку в сад, целую в макушку, говорю, что вечером мы обязательно сделаем вкусные сырники. А потом еду на работу.
Пью двойной капучино и сажусь за бумаги, пытаюсь вникнуть в написанное, но все равно через час ловлю себя на том, что читаю одну и ту же строку пятый раз подряд. И ни фига не понимаю. Виолетта звонит из приемной, чтобы я взяла еще документы, которые передал Таранов.