— Послушай, я подумал, может быть, мы выпьем вместе кофе или что-то еще, — предложил Стивен.
— Не думаю, — отрезала Кэйт. — Я сейчас уже пью кофе.
— С тобой не так просто, — заметил Стивен, и проникновенность его голоса слегка взволновала Кэйт. Вдруг она поняла, чего ей не хватало в Майкле — способности к настоящим чувствам или умения их изобразить.
Но на чувства Стивена, какими бы глубокими они ни казались, нельзя было положиться. Он был или прекрасным актером (мнение Эллиота), или мужчиной, который боялся собственных эмоций, страстно желающим связи и затем убегающим от нее (теория Кэйт). Кэйт все еще верила, что Стивен любил ее, но испугался этого.
— Разве от меня зависело, чтобы сделать все проще? — спросила Кэйт. Эллиот закатил глаза и закрыл рот ладонью, чтобы показать ей, что она должна молчать — словно она сама не понимала этого. Она шлепнула его.
— Кэйт, у тебя есть полное право сердиться на меня. Но я клянусь, что не было дня, чтобы я не думал о тебе, не скучал по тебе, чтобы не пытался найти в себе мужество и позвонить тебе.
— Должно быть, это был тяжелый год, — ответила Кэйт.
— Не говори, что ты не думала обо мне, — сказал Стивен, и все сразу — жалкие ночи, уикенды в одиночестве, утра, когда она просыпалась одна и скучала по нему, — все эти картины пронеслись перед ней.
— Я была слишком занята, — сказала она. — И я вот-вот буду обручена…
Эллиот выпрямился, обеими руками показал ей большим пальцем вверх и потом, словно в изнеможении, откинулся назад к спинке стула.
На другом конце было молчание, и Кэйт разрывали два чувства: она хотела, чтобы Стивен сдался и хотя бы немного пострадал из-за нее. В то же время ей хотелось, чтобы он был настойчивее, и ей было стыдно и неловко из-за этого.
— Это помешает тебе просто выпить со мной? — спросил Стивен. — У меня в самом деле есть потребность рассказать тебе, что произошло. Я думаю, что я сейчас излечиваюсь… Я просто понял некоторые вещи, о которых не знал раньше.
Кэйт сама не знала, хочет ли она слушать, что же Стивен узнал о себе самом. Она понимала, что встречаться с ним — плохая затея. Но ее непреодолимо тянуло к нему.
— Что, если в понедельник? — предложила она. — В четыре часа.
— Это было бы отлично, — обрадовался Стивен. — «Онил»? — Это был ресторан на Гранд-стрит, отличный, но несколько шумный бар и зал. Они часто бывали в этом месте неподалеку от его голубятни.
— Нет, — возразила она.
Она не хотела, чтобы он ее склонил к выпивке, затем к ужину, за которым последовало бы что-то еще. Об этом не могло быть и речи. Кэйт думала о более нейтральном месте.
— А что, если в «Старбаксе»? — И после его согласия она прервала разговор и бросила телефон в сумочку.
— Ты не пойдешь, — заявил Эллиот. — И знаешь почему? Потому что я больше не могу слышать об этом чертовом безмозглом мерзавце. Помнишь, что мне пришлось вынести в прошлом году? И сколько раз можно мужчине, пусть даже гею, петь с тобой «Я выживу»?
Кэйт не знала, смеяться ей или плакать. Они и вправду не раз пели песню Глории Гейнор, но только по просьбе Эллиота и потому, что она всегда вызывала у нее смех.
— Мы износили до дыр три компакт-диска, и если уж говорить об износе, то ты можешь заниматься саморазрушением, но я ценю жизнь и не смогу еще раз пережить Стивена. Если ты забыла, что это принесло тебе, зато я помню. Я просто не могу пойти на это. И ты тоже.
— Я вовсе не собираюсь проходить еще раз цикл «Стивена», — парировала Кэйт. — Но он лечится, и, вероятно, ему нужно высказаться.
— Что ему нужно, так это баба, и я могу быть спокоен до тех пор, пока это будешь не ты.
— Эллиот!
— Я не могу поверить, что он впервые за год звонит тебе посреди дня на мобильный и ты назначаешь ему свидание. У тебя что, нет гордости? — спросил Элиот и продолжил дальше, не дожидаясь ответа: — Ты позоришь всех женщин. Из-за таких, как ты, женщины вынуждены читать «Правила» и другие идиотские книги по самосовершенствованию. — В досаде он взмахнул руками и опрокинул питье Кэйт. — Ах, черт! — воскликнул он, и Кэйт не поняла, то ли это реакция на собственную неловкость, то ли на ее оплошность.
Потому что это была оплошность. Разве нет?
Глава XXX
В новой квартире Банни и Арни было тесно; все сидели или стояли в полной тишине и в полной темноте. Это было похоже на чудо, учитывая, что вместе с Кэйт там находились такие отчаянные болтушки, как Банни, Барби, миссис Горовиц, Бина, две кузины Бев, ее мать и две тетки, несколько друзей по работе и астролог Бев, не говоря уже об Эллиоте с Брайсом. Однако все сидели тихо. Но только минуту.
— Сюрприз! — закричали все, когда открылась дверь. Загорелся свет, и голубые шары — большие, но не настолько, чтобы сравниться с животом Бев в последней трети ее срока, — каскадом посыпались с потолка. Вспышки фотоаппаратов замигали по всей комнате, запечатлевая навечно раскрытый рот Бев, пока она кричала и прыгала от испуга. Гости тоже прыгали и кричали. Когда гвалт прекратился, Кэйт увидела, что Бев оперлась на руку своей мамы. Она села, окинула взглядом смеющихся друзей и родственников и, закрыв лицо руками, произнесла:
— А-а-а! Ребята, — едва смогла сказать она. — Клянусь, у меня чуть воды не отошли! Не надо было так.
Ей просто сказали, чтобы она зашла посмотреть новую квартиру Банни.
Кэйт с этим была согласна. В сюрпризах есть всегда что-то садистское, но Барби заявила:
— Нет, надо, — и она села с ней рядом на диван синего цвета.
Фактически все в новой квартире Банни было синим, и почти все приводило в ужас. Кэйт забыла, что никто в Бруклине южнее Проспект-парк ни в грош не ставил антикварные вещи — все было либо новым, либо просто хламом. Она считала ярко-синий гарнитур гостиной, обитый дамаском, новым хламом, но все охали и ахали, обязательно обходя новый семейный очаг Банни перед прибытием Бев. Даже Эллиот, не только дальтоник, но и человек без особого вкуса, выгнул брови от изумления при виде мутного зеркала в раме с золочеными херувинами и светильников «Мьюзеум Шоп» с античными бюстами под абажурами. Как бы то ни было, Брайс был в экстазе.
— Как у Пикассо, — бормотал он Кэйт и Эллиоту. — У нее свой голубой период.
Стены были переливчато-синего цвета: голубого в стиле Мадонны в хозяйской спальне и ярко-синего в гостевой спальне. Ванные, одна целиком, другая наполовину, само собой, тоже были синими. Одна из них была украшена барвинком и виноградными лозами, а зеленые в тон полотенца служили «важным цветовым акцентом», как объяснила Банни. Другая была декорирована орнаментом из темно-синих листьев — в готическом стиле.
— Мне хотелось для Арни сделать что-то более соответствующее мужчине, — сообщила она, хотя Кэйт не могла уразуметь, что особенного в этих темно-синих блестящих стенках.
— Я и не предполагал, что до сих пор еще делают готические орнаменты, — сказал пораженный Брайс.
— Да. Мне пришлось заказывать это он-лайн, — призналась Банни.
Но Кэйт не только осматривала квартиру, но и приглядывалась к своим друзьям. Они вели жизнь, в которой неизбежно были дети, родительские собрания, семейные праздники, поездки в «Диснейленд» и вся эта кутерьма вокруг рождественской елки (или хануки). Она гадала, покинет ли она когда-нибудь свое гнездышко, свитое на Манхэттэне, и, если да, что могло бы его заменить. Во всяком случае, перспектива отправиться в Остин и лишиться своих манхэттэнских и бруклинских друзей не слишком привлекала. По крайней мере, когда она встречалась со Стивеном, она не сомневалась, что ее будущее, если о таковом имело смысл говорить, будет связано с Нью-Йорком.
Поскольку Бев уже оправилась после сюрприза, гости получили возможность наброситься на блюда с закусками. Накрытый обеденный стол и буфет (тот и другой с небесно-голубыми скатертями и соответствующими салфетками) выглядели впечатляюще. Все — от блюда с четырьмя разновидностями сливочного сыра до салата с пастой, тайского сате, канапе, канноли — было представлено тут в невероятном изобилии. Эллиот взял тарелку и счастливо вздохнул.
— Мне здесь нравится, — заявил он.
— Упс! У него новый размер талии, — сообщил Брайс, ласково пошлепав Эллиота.
Казалось, все, за исключением Бины, были безмерно довольны собой. Кэйт не хотелось выслушивать очередной дифирамб обаянию Билли Нолана, и поэтому она немного избегала ее. Но, похоже, в том не было необходимости: Кэйт поняла, что Бина сама ее избегает. Она сидела с полной тарелкой рядом с одной из кузин Бев, но не разговаривала и не ела. Только четырехлетнему племяннику Бев, сидевшему на полу и покорно жевавшему все, что запихивали ему в рот бабушка и мама, удалось вызвать улыбку на ее губах.
— Отлично. Перейдем к делу, — сказала всем Барби, когда оживление вокруг еды несколько притихло. — Открываем подарки! Открываем подарки!
Все, кроме Бины, зааплодировали в знак согласия. Кэйт наблюдала за ней, пока открывалась коробка за коробкой.
Все подарки были открыты, и мама Бев барахталась в горе упаковочной бумаги, словно в куче осенних листьев. Бев держала крошечный свитер и маленький чепчик к нему.
Кэйт прикоснулась к вязанной вручную вещи, и вдруг на нее неожиданно и так неостановимо нахлынула волна чувств, что она снова села. До сих пор непонятно, почему беременность Бев для нее означала лишь растущий живот, несколько необычных платьев, какие-то жалобы. Но теперь, прикоснувшись к маленькому свитерку, Кэйт наконец поняла, что очень скоро у Бев и, конечно же, у Джонни появится маленький человечек, которого можно любить и заботиться о нем всю оставшуюся жизнь. Кэйт почувствовала себя настолько далекой от всего этого, что слезы зависти и отчаяния подступили к глазам. Она была вынуждена отвернуться, чтобы никто не заметил этого внезапного всплеска эмоций.
«Я хочу своего ребенка», — подумала она, поняв в то же самое время, что сейчас она как никогда далека от этого, потому что вдруг осознала, абсолютно четко ощутила, держа маленький свитерок в руках, что она никогда не станет надевать такой свитерок на ребенка от Майкла. Сама мысль об этом была… в общем, это было просто невозможно.