рди земной. Благодарят за уроки и почитают выживших праведниками. Занятная картина. Кого рассмотрим далее? Вудуистов, хорошо. Свернув с ватиканской тропы, они ушли недалече – веруя в духов, переменчивость высших сил и правящую миром доброту. Доброту к своим, разумеется…
Среди декомпиляторов прокатился легкий смешок.
– Буддисты. Эти верят в реинкарнацию, благостно прожитую жизнь и просветление, к которому способен дойти любой. Они стоически переносят испытания, выпавшие на их долю, полагаясь на возвышение духа. Мусульмане? Эти тоже боятся кар небесных, испытывающих избранных на крепость и верность Аллаху.
Бифорд повернулся к столику, забирая чашку с кофейным напитком и благодарно отсалютовав в зал. Как бы часто ни проходили общие собрания, кто-то из собратьев по коммуне неизменно оставлял горячее питье на столе слева от лидера.
– Мы упомянули множество конфессий, – продолжил Плотник, глотнув. – Все они считают, что Катастрофа или День Станции, как называют ее некоторые, была послана их божеством для убиения грешников и очищения земли. Да-да, в точности, как это случилось во времена Потопа… Я же лично считаю, что свершившаяся Катастрофа стала новой точкой отсчета истории. Большим Взрывом в нашей цифровой вселенной. Вспышкой, катализаторами которой явились Мария Нейк и по-своему несчастный человек с именем Сорок Два.
Орландо ненадолго замолчал, прислушиваясь ко внутреннему диалогу, неизменно начинавшемуся в душе во время ежемесячных «проповедей». В памяти всплыли сетевые трансляции с размышлениями упомянутого Пророка, его первая встреча с Сорок Два, трепетная и полная недоумения. Его наивно-искренний порыв к цифровому будущему и несокрушимая вера, что отныне все будет иначе…
Проповедующий перед горсткой нейкистов, во многом поправших традиционное учение Поэтессы и ее апостолов, Плотник вспоминал, как вдумчиво и рационально искал в те годы дорожку, способную вывести его к настоящему цифровому чуду. А еще – каким благостным озарением вдруг стала находка ремесла, которому предстояло обучить машину…
– Живопись, не так ли? – спрашивает его Муджалид ибн Шавкат по прозвищу Кончар. Не тот, что сидит сейчас в нескольких метрах справа, облаченный в яркие шорты и майку-сеточку. Другой, моложе нынешнего на пять лет, не такой морщинистый и угрюмый. – Отчего?
– Потому что из всех видов искусства, созданных человеком за тысячелетия его существования, изобразительное является самым мощным, самым ярким и самым стремительным, – уверенно и порывисто отвечает ему Орландо Бифорд, которого в ту пору еще не зовут Плотником.
Орландо Бифорд, чуть более молодой, убежденный во всесилии человеческого разума, еще не преследуемый сердечными болями. Сверкая глазами, он склоняется над малознакомым еще Кончаром, яростно жестикулируя:
– Понимаешь, Муджалид… Статую, даже самую прекрасную, нужно обойти со всех сторон, чтобы осознать замысел скульптора, объем и гармонию композиции. Стереофильм нужно просмотреть, причем от начала и до конца, не делая пауз и не отвлекаясь, только тогда он передаст зрителю всю заложенную создателями идеею и мощь. Музыкальную композицию – прослушать, причем фрагмента для полного понимания тоже не хватит, а значит, нужно уделить ей несколько минут. Книгу – прочитать от корки до корки; отдельные отрывки могут дать представление о таланте писателя, но не раскроют хранящейся под обложкой интриги и не оставят после-вкусия.
Сейчас, сидя перед восемнадцатью последователями, Плотник вспоминал об этом разговоре, словно тот свершился вчера. Снова и снова прокручивая в голове изнурительные этапы становления группы «Кромлех», он делился с восемнадцатью декомпиляторами помыслами, которые почитал истиной.
– Вудуисты искренне благодарят своего бога за любое проявление его милости, ожидая чудес, – продолжил Орландо Бифорд-из-настоящего – тропического и бетонного, всецело завладев вниманием немногочисленной аудитории. – Язычники возносят хвалу и жертвы субстанциям, примитивным для современного человека. Миллионы людей в мире посещают мечеть, отбивая поклоны и восхваляя Аллаха. Все они преклоняют колени перед сверхсущностями, подарившими миру все, что мы наблюдаем вокруг. Но спор о том, какая из сверхсущностей создала компьютер, может длиться вечно, и тут я соглашусь с Поэтессой. Человек создал компьютер. Человек, всесильный и умный, стал мостиком, заключительным звеном высшей нейронной цепи. Не до конца эволюционировав сам, он породил нечто. Или открыл этому нечто дверь в нашу реальность, кто знает?
И снова память подсунула штрихованные наброски прошлого. Прошлого, в котором никто не догадывался, насколько опасен может стать «синдин», насколько яростной будет война против тритонов, насколько чудовищными окажутся последствия человеческого гения, где-то на далеком русском севере вдруг открывшего новый Огонь…
– Хочешь сказать, что на живописи сошелся клином весь накал страстей, когда-либо выплескиваемых человеком при созидании предмета искусства? – с недоверием спрашивает ибн Шавкат-из-прошлого в голове Плотника.
И тот, высокий, еще не настолько сгорбленный и усталый, отвечает, оживленно кивая:
– Именно! Только картина – смешение красок на холсте, деревяшке или куске картона – способна сразу, с первых мгновений знакомства ударить по сознанию так, что вызовет восторг, страх или сексуальное возбуждение. – Орландо вспомнил, с каким энтузиазмом показывал научные выкладки по цветовосприятию тем, кто встал у истоков «Кромлеха». – Понимаешь, Кончар, композиция, цветовое решение и сочетаемость красок, пропорции полотна, глубина идеи, сюжет, детализация – все это обрушивается на зрителя за несколько считаных мгновений, вызывая ураган положительных или отрицательных эмоций. А еще в настоящей картине есть что-то мистическое. Что-то, давящее на подкорку, на бессознательное. И именно это «нечто» заставляет без памяти влюбиться в произведение или же испытать к нему неподдельное отвращение.
Плотник, в дождливый октябрьский день сидящий перед своими собратьями, улыбнулся. Многие улыбнулись в ответ, решив, что старший декомпилятор иронизирует над примитивными религиями прошлого. И только щурившийся из второго ряда Кончар догадывался, что старого товарища опять уносит волной ностальгии.
– Я не раз писал об этом в своих заметках, – на короткое время «вернувшись» в бетонный склеп, покачал головой Бифорд. – Писал о том, что боги подарили людям огонь и колесо, но это не означало, что принявшие дары начали поклоняться огню и колесу. Человек стал сильнее, в это невозможно не верить. Полетел сначала к небу, а затем в космос, опустился на океанское дно. Научился обмениваться мыслями, изображениями и эмоциями. Но не стал поклоняться компьютеру, мобилю или ракете.
Длинноволосый машинист невольно покосился на дверь, ведущую в ключевой отсек бункера – не самый большой, но определенно самый главный зал их горного жилища. Вспомнил, как чуть не потерял сознание, когда «Сингулярика» нанесла первый самостоятельный мазок… Впрочем, нет. Впервые Орландо Бифорд чуть не лишился чувств, когда машина без помощи настройщиков смешала на палитре первый оттенок…
– С полотном не сравнится фотография, даже самая качественная и высокохудожественная, – продолжает в сотый раз наставлять своего будущего товарища Орландо-из-воспоминаний. Кончар недоверчиво морщит нос, бродя вокруг постамента, на котором только предстоит собрать прототип «цепного «раллера». – Потому что фотография, во-первых, это искусство временное, сиюминутное, позволяющее вспоминать мгновения прошлого или мимолетно насладиться пейзажем страны, в которой никогда не побываешь. А во-вторых, по сути, любое фото – творение бездушного гаджета, который научили грамотно выставлять выдержку, улавливать глубину и выделять главные объекты в кадре. Фотоаппарат – мостик между художником и объектом его страсти. Пройти по этому мостику могут все. Любой из нас, обладающий зрением и пальцем, чтобы нажать на кнопку спуска затвора. А вот увести за собой по этому мосту… – Бифорд, еще не такой сутулый и вымотанный борьбой за выживание, разводит длинные руки, многозначительно закатывая глаза. – Конечно, в мире существуют воистину талантливые фотографы. Но по степени воздействия на мозг человека они все равно не в состоянии сравниться с мэтрами живописи прошлого, а то и своего времени…
Плотник дотянулся до кружки.
Глотнул, пряча сомнения и нерешительность за чередой мелких повседневных жестов – отпить кофе, пригладить волосы, потереть ладони. Когда он снова взглянул в лица товарищей, от неуверенности не осталось и следа – только железобетонная убежденность в правоте собственных слов.
– В кого же верить нам, узревшим чудеса Цифры? – спросил Орландо, и сидевшие в первом ряду потупились, будто лидер действительно ждал ответа. – Конечно, в Цифру, могучую и бесконечную. Эта вера сильна и рождена далеко не вчера. Она давно искала точку прорыва. Обрастала приметами и суевериями: мы не пьем горячего за «раллером», желаем друг другу широкого канала, не кладем «балалайку» в задний карман штанов, пугаем новичков «синими экранами смерти», давно поменявшими цвет и суть…
Бифорд улыбнулся и виновато пожал плечами, словно признавая собственную уязвимость.
– Мы верим, – прошептал он. – Не в «раллер», не в микросхему. Но в некую высшую суть и тайну, каковой стало порождение человека, раскинувшее свои сети по всему миру. И вам, сидящим передо мной, несколько лет назад эта тайна доказала, что верования не пусты. Вы видели.
Да, они видели.
Кое-кто из них – если поднапрячь память или открыть нужные файлы, можно даже найти фамилии, – застал самое начало. Ослепительное, пугающее. Повергшее в ужас бесстрашного Пророка…
– Воистину, набор качественных красок, идея и рука мастера творят настоящие чудеса; творят волшебство без всякого преувеличения, – рассуждает Орландо пятилетней давности в памяти Плотника. Угрюмый Кончар, не очень-то доверяя увиденному, все еще таращится на цветные линии, которым предстоит стать завершенным творением, но одна только Цифра знает, что именно будет изображено на холсте. –