На европейском деизме были слишком заметны шрамы, оставленные богословскими препирательствами и насилием Реформации и Тридцатилетней войны, – ему был присущ антиклерикализм, но отнюдь не враждебность к религии. Деисты нуждались в Боге. Как сказал Вольтер, если бы Бога не было, его следовало бы выдумать.
В Просвещении достигла кульминации ментальность, которая начала складываться уже давно. Она основывалась на механистической науке Галилея, стремлении Декарта к автономной уверенности и космических законах Ньютона. За ней стояла новообретенная философская уверенность, что достигнут ясный путь осмысления мира, и этот путь лежит через разум. Да, философы считали, что все можно объяснить естественными процессами и научным исследованием: религию и общество, историю и человеческий мозг. Но их рациональная идеология полностью зависела от бытия Божьего. Атеизм, каким мы знаем его в наши дни, был интеллектуально невозможен. Вольтер считал его «опасным чудищем», но считал, что теперь, когда найдены решающие доказательства существования Бога, в мире «меньше атеистов, чем когда бы то ни было». [734] С точки зрения Джефферсона, ни один нормальный человек не может отрицать высшей силы, глядя на удивительное строение атомов. [735] «Если восхищаться философами, которые открыли небольшую часть Премудрости, создавшей все, – считал Коттон Мейтер, – нужно быть слепым, чтобы не восхититься самой Премудростью». [736] Наука не может объяснить свои открытия без Бога; Бог есть необходимость не только богословская, но и научная. Не верить в Бога столь же нелепо, сколь не верить в земное притяжение. Отказываться от Бога, значит, отказываться от единственного убедительного и научного объяснения мира.
Идефикс на доказательствах постепенно менял концепцию веры. Джонатан Эдвардс (1703—1758), кальвинистский теолог из Новой Англии, хорошо разбирался в ньютоновской науке и столь далеко отошел от идеи вмешательства Бога в земные дела, что отрицал действенность просительной молитвы. И все-таки он еще стоял на старых позициях, когда говорил, что вера – это не только доказательства. Вера не сводится к взвешиванию аргументов за и против: она требует не одной лишь интеллектуальной покорности, но и «уважения и любви» к духовным истинам. [737] Не может быть истинной веры без эмоциональной и нравственной вовлеченности в религиозный поиск. Однако многие мыслители шли гораздо дальше. Скажем, Джефферсон определял веру как «согласие ума с интеллигибельными суждениями». [738] Джонатан Мэйхью, который служил пастором Западной Церкви в Бостоне в 1747—1766 годы, призывал прихожан воздержаться от веры или неверия в Бога, доколе они не «рассмотрят вопрос беспристрастно и не увидят, в пользу чего говорит больше фактов». [739]
Тем не менее, как и Мейтер, Мэйхью не всегда был последователен. Он произносил страстные проповеди и говорил о личной близости с Богом, который готов ответить на молитвы и вмешаться в земные события. Такой деизм с примесью традиционного «мифы» был более типичен, чем строгая вера радикалов вроде Толанда. Очень немногим удавалось проводить деистскую линию последовательно. Как правило, люди оставались при традиционных христианских воззрениях, но старались очистить их от «тайн». В течение XVIII века развивалась несколько парадоксальная теология. В сверхъестественной области Бог оставался таинственным и любящим Отцом, действующим в жизни верующих. Однако в природу он не вмешивался: он создал ее, установил ее законы, а дальше предоставил существовать самой по себе.
В течение XVIII века развивалась несколько парадоксальная теология. В сверхъестественной области Бог оставался таинственным и любящим Отцом, действующим в жизни верующих. Однако в природу он не вмешивался: он создал ее, установил ее законы, а дальше предоставил существовать самой по себе.
Индусы отождествляли Брахмана с атманом каждого живого существа; в некоторых европейских школах intellectus считался «лезвием» человеческого разума. «Естественное» и «сверхъестественное» не были разведены по разным и герметически изолированным отсекам. Теперь же в них стали видеть диаметральную противоположность. [740] Философы находили и другие естественные законы, которые руководят человеческой жизнью без всякого отношения к Богу. Адам Смит (1723—1790) открыл ряд экономических законов, определяющих благосостояние наций; Вольтер считал мораль чисто социальным изобретением; научная теория Эдварда Гиббона (1737—1794) касалась лишь естественной причинности. Полярность «естественное vs. сверхъестественное» стала лишь одним из дуализмов (ср. ум/материя, церковь/государство, разум/чувства), которые характеризовали ментальность Нового времени и попытки осмыслить парадоксы реальности.
Идеологией Просвещения было увлечено относительно небольшое число людей. Массы отнюдь не горели желанием воспринять научную религию. Взять хотя бы левеллеров, квакеров и диггеров, – образованная английская беднота мыслила свой нонконформизм как часть оппозиции истеблишменту. [741] Научная предпосылка, согласно которой материя инертна и пассивна и может прийти в движение лишь благодаря некой высшей силе, ассоциировалась с политикой, направленной на ущемление «низших классов», на попытки лишить их возможности вести себя независимо и автономно. Грамотные ссыльные, которые восстали против индустриализированной Англии и депортированные в Австралию, принесли этот идеал с собой. Они называли себя «диггерами», то есть «копателями». Широкое неприятие ньютоновской теологии существовало и среди того крыла Англиканской церкви, которое составляли «тори». Эта оппозиция, возможно, была шире, чем раньше думали историки. [742] У Джона Хатчинсона (1674—1737), ее главного сторонника, было много сочувствующих. Видный врач Джордж Чейн (1671—1743) в молодости пылко отстаивал ньютонианство, но затем разочаровался в либеральном англиканстве и новой науке с их упором на индукцию и расчет, уйдя в методизм. Джордж Хорн (1730—1792), епископ Норичский, жаловался в личном дневнике, что сторонникам Хатчинсона не дают повышения, что либеральные клирики изобрели естественную религию, которая есть лишь жалкое подобие подлинного христианства, и что деизм «помрачил солнце». [743] Математика не способна дать той же уверенности, что и откровение, а естественная религия – лишь уловка, призванная удержать людей под контролем. Естественная религия «сделала христианство годным лишь для поддержания порядка в обществе и предпочла бы вовсе обойтись без Христа, чтобы он не волновал умы». [744]
К несчастью, в глазах многих людей ньютоновская идеология неразрывно ассоциировалась с насилием властей. Словно в противовес рациональной вере, в Век Разума появилось множество ревностных пиетистских движений. Николай Людвиг фон Цинцендорф (1700—1760), немецкий религиозный деятель, говорил, что вера пребывает «не в мыслях и не в голове, но в сердце». [745] Бог – это не объект, наличие которого поддается логическому доказательству, а «присутствие в душе». [746] Традиционные доктрины – это не абстрактные теории: будучи оторваны от повседневной жизни, они становятся мертвой буквой. Ученые забавляются «болтовней о тайнах Троицы», однако значение этого учения лежит в духовных упражнениях. Боговоплощение не есть лишь исторический факт далекого прошлого: оно выражает тайну рождения человека свыше. [747]
Заметим, что пиетисты, отстаивавшие «религию сердца», не имели ничего против разума как такового. Они лишь не хотели сводить веру к интеллектуальным убеждениям. Джон Уэсли (1703—1791) был весьма очарован Просвещением и пытался подходить к духовной жизни систематически, а в чем-то и «научно»: методисты следовали строгому режиму молитвы, изучения Писания, поста и добрых дел. Однако он подчеркивал, что христианство – это свет в сердце, а не умозрительная теория. «Мы не делаем упор ни на какие мнения, будь то правильные или неправильные». А вот еще: «Ортодоксия, или правильное мнение, в лучшем случае есть лишь очень незначительная часть религии, если ее вообще включать в религию». [748] Если возникнут проблемы с рациональными доводами в пользу христианства, в этом будут свои плюсы: люди смогут «заглянуть в себя» и «узреть тот самый свет». [749] Пиетизм разделял многие идеалы Просвещения: недоверие к внешнему авторитету, солидарность с современностью в противовес отжившей старине, важность свободы и веру в прогресс. [750] Однако пиетисты не хотели отказываться от религии в ее старом понимании. Не хотели переходить к религии рационализированного образца.
В глазах многих людей ньютоновская идеология неразрывно ассоциировалась с насилием властей.
Однако без самодисциплины «религия сердца» легко вырождается в сентиментальность и истеричность. Как мы уже видели, Экхарт, автор «Облака неведения», и Дионисий Картезианец предупреждали против аффектации. Возникшее во времена Просвещения противопоставление ума и сердца было чревато тем, что люди не могли дать трезвую оценку чувствам, которые становились неуправляемыми. Это стало очевидно во время «Великого пробуждения», которое началось в американской колонии Коннектикут в 1734 году. Неожиданная смерть двух молодых людей в общине Нортгемптона повлекла за собой вспышку неистовой религиозности в городе. Подобно эпидемии, она распространилась на Массачусетс и Лонг-Айленд: в течение полугода триста человек «родились свыше». При этом их состояние колебалось от экстатического взлета до глубокой депрессии и ощущения собственной вины. Когда «пробуждение» исчерпало себя, один человек наложил на себя руки. Бедняга был убежден, что утрата радости означает его предопределенность на вечные муки. В древности существовали специальные ритуалы, вроде элевсинских мистерий, предназначенные аккуратно провести людей через эмоциональные крайности. Однако в Нортгемптоне новый американский культ свободы означал отсутствие такого руководства: все было пущено по воле волн.