Заглянув в сердца современников, немецкий философ Фридрих Ницше (1844—1900) увидел, что Бог уже умер, хотя почти никто этого не осознает. [887] В «Веселой науке» (1882) он рассказывает историю о безумце, который в светлый полдень выбежал на рынок и кричал: «Я ищу Бога!» Присутствующие восприняли этот крик с иронией и стали спрашивать: разве Бог эмигрировал или спрятался? И тогда безумец воскликнул: «Где Бог?.. Я хочу сказать вам это! Мы его убили – вы и я! Мы все его убийцы». [888] Колоссальный научный прогресс оставил Бога как бы не у дел. Люди столь сильно сосредоточились на физическом мире, что уже не воспринимают Бога всерьез. Смерть Бога – тот факт, что в христианском Боге разуверились, – «начинает уже бросать на Европу свои первые тени». Меньшинству, способному осознать значение этого небывалого события, уже «кажется, будто закатилось какое-то солнце, будто обернулось сомнением какое-то старое глубокое доверие». [889] Сделав «Бога» чисто умозрительной истиной, постижимой для рационального и научного интеллекта, без ритуала, молитвы и этики, люди убили его. Подобно еврейским маранам, европейцы сочли религию пустой, условной и безжизненной. Безумец из притчи хотел верить в Бога, но не мог. Случилось немыслимое: все, на что указывал символ Бога – абсолютная благость, красота, гармония, справедливость, правдивость и мир – медленно, но верно уходили из европейской культуры. Мораль уже не соотносилась с некой высшей ценностью, превосходящей человеческие интересы, но просто выводилась из нужд момента. Для Маркса смерть Бога была проектом, который реализуется в будущем, а для Ницше – состоявшимся фактом: «Бог» уже уходит из научной цивилизации Запада. И если место Бога не займет новый абсолют, все станет совсем зыбким и относительным. Безумец говорит: «Что сделали мы, оторвав эту землю от ее солнца? Куда теперь движется она? Куда движемся мы? Прочь от всех солнц? Не падаем ли мы непрерывно? Назад, в сторону, вперед, во всех направлениях? Есть ли еще верх и низ? Не блуждаем ли мы словно в бесконечном Ничто?» [890] Разумеется, Ницше был знаком с философскими и научными доводами против бытия Божьего, но повторять их не считал нужным. Бог «умер» не из-за критики Фейербаха, Маркса, Фогта и Бюхнера: просто изменилось настроение. Подобно древнему верховному Богу, далекий Бог Нового времени покидал сознание своих бывших почитателей.
Столетие, начавшееся с веры в безграничность возможностей, открыло путь безымянному страху. Впрочем, по мысли Ницше, люди могут противостоять нигилизму, обожествляя себя самих. Они должны стать новым абсолютом и занять место Бога. Бог, которого проецировали вовне, может родиться внутри человеческого духа как «Сверхчеловек» ( нем . Übermensch). Он-то и даст вселенной новый смысл. Для этого необходимо восстать против христианского Бога, который сковал нас запретами, помешал нам жить полноценной телесной жизнью и ослабил идеалом сострадания. Сверхчеловек выведет эволюцию вида на новый уровень: люди станут богами. Однако что случится, когда люди вообразят себя высшей реальностью и решат, что они сами себе закон? Что случится, когда идеал кеносиса заменят жаждой власти, укрепляемой огромными возможностями научной технологии?
Колоссальный научный прогресс оставил Бога как бы не у дел. Люди столь сильно сосредоточились на физическом мире, что уже не воспринимают Бога всерьез.
Перемена, которую констатировал Ницше, ярко заметна в творчестве Зигмунда Фрейда (1858—1939), основателя психоанализа. [891] Он вырос в еврейском доме, где к религии относились очень серьезно, но несмотря на это (или из-за этого?) перешел к атеизму. Отметим, что не занятия психоанализом склонили его к атеизму, а атеизм – к психоанализу. Идею Бога он считал совершенно неприемлемой. В 1875 году он открыл для себя Фейербаха (с 1840-х годов уже несколько забытого) и уверовал в неизбежность конфликта между религией и наукой, а также в необходимость устранения религии. [892] Лишь наука способна обеспечить физическое и психическое здоровье человечества, причем победа ее неизбежна. Человеческая рациональность постепенно занимает подобающее ей положение, сбрасывая сковывавшие ее путы. «Голос интеллекта тих, – писал Фрейд. – Но этот голос добьется, чтобы его услышали, пусть даже в далеком будущем». [893] Опасно толкать людей в атеизм преждевременно: это может привести к нездоровому отрицанию.
Фрейд изучал медицину в Венском университете, но через всю жизнь пронес интерес к религии и философии. Однако его религиозные штудии проводились с умершим Богом в сердце. Он даже не видел необходимости обосновывать свой атеизм: настолько очевидной казалась ему эта позиция. Об идее Бога он пишет:
Бог «умер» не из-за философской критики: просто изменилось настроение. Подобно древнему верховному Богу, далекий Бог Нового времени покидал сознание своих бывших почитателей.
Все это настолько инфантильно, так далеко от действительности, что стороннику гуманистических убеждений становится больно от одной мысли о том, что подавляющее большинство смертных никогда не поднимется над подобным пониманием жизни. [894]
При виде сходства между религиозными обрядами и навязчивыми «обрядами» некоторых своих пациентов Фрейд счел религию неврозом, граничащим с безумием. По его мнению, стремление к Богу вырастает из детского опыта беззащитности и нужды в защитнике. Оно отражает детскую страсть к справедливости и желание, чтобы жизнь продолжалась вечно.
Свою теорию происхождения веры Фрейд разработал до того , как начал изучать религию. Он просто взял некоторые тексты и дал им эксцентрическое истолкование, которое отражало его убеждение в том, что религия возникла из психологических проблем в ходе эволюционного развития. На него повлияли эволюционные теории Жана Батиста Ламарка (1744—1829), который полагал, что все живые существа обладают врожденным стремлением адаптироваться к окружающей среде. Чтобы сорвать листья с высокой ветки, жираф учится вытягивать шею. Затем это приобретенное качество переходит к следующему поколению. Отталкиваясь от данной концепции (сейчас ученые отвергли ее как упрощенную), Фрейд предположил, что и религия относится к таким приобретенным качествам, возникшим как реакция на определенное событие. В своей книге «Тотем и табу» (1913) он выдвинул следующей сценарий: на очень ранней стадии человеческого развития патриарх обладал исключительным правом на женщин племени. Это вызывало обиду и недовольство его сыновей, которые убили его, а затем, терзаемые раскаянием, изобрели ритуалы для успокоения чувства вины. В работе «Моисей и монотеизм» (1938) Фрейд доказывал, что Моисей был убит израильтянами в пустыне и что этот акт был ритуальным воспроизведением древнего убийства.
Определение, которое Фрейд дает религии в сочинении «Будущее одной иллюзии» (1927), также упрощенно: она есть порождение инстинктивных, подсознательных желаний, фантазия, которая некогда была утешительной, а ныне обречена, ибо ее мифы и ритуалы относятся к примитивной ступени человеческой эволюции. Настала пора, думал Фрейд, когда наука развеет страхи и обеспечит новую основу для нравственности. Эти объяснения смотрелись внушительно, поскольку ссылались на науку. Однако во фрейдовских построениях были и откровенно ненаучные представления (скажем, о женщине как об homme manqu é, то есть «несостоявшемся мужчине»). Религию он мыслил как занятие женское, а атеизм – как явление пострелигиозное, здоровое и мужское. [895] Его теория, что религия укоренена в детском почитании отца, также вызывает вопрос, не связано ли отвержение Фрейдом Бога с подсознательной враждебностью к собственному отцу.
Фрейда называли последним из философов-просветителей. И действительно, в психоанализе можно видеть кульминацию просвещенческой задумки поставить все под контроль разума. Благодаря новаторским работам Фрейда можно интерпретировать сны, вскрывать подсознательные импульсы и даже скрытый смысл древних мифов. Однако Фрейд нанес удар и по идеалу Просвещения: оказалось, что под внешним и поверхностным покровом разума в нас кипит настоящий котел первобытных инстинктов, над которым мы почти не властны. Если Дарвин увидел природу, у которой «багровы и клыки, и когти», то Фрейд показал, что ум – это поле непрестанной битвы с подсознательными силами психики, причем надежда на прекращение битвы очень невелика.
Фрейд обратил внимание и на более темную сторону жизни, когда предположил, что среди человеческих мотивов – не только жажда секса, но и влечение к смерти. А ведь в конце XIX века многие христиане верили, что человечество идет к новому и более совершенному состоянию! Со своей стороны, агностики были убеждены, что без Бога мир станет лучше. Ингерсолл мечтал о будущем, в котором «человек, почерпнув мужество в череде побед над силами природы, достигнет спокойного величия, неведомого ученикам любого суеверия». [896] Сомнение есть «лоно и колыбель прогресса». [897] Идея, что «все делает личный Бог», способствовала «праздности, невежеству и несчастью», [898] но отныне люди могут направить энергию, которую забирала религия, на создание справедливого и равного мира. «Идет битва между силами добра и зла, в которой может принять участие даже самый простой человек», – писал Джон Стюарт Милль. Задача поколения состоит в том, чтобы способствовать «медленному, часто почти неощутимому, прогрессу, путем которого добро отвоевывает пространство у зла».
Под внешним и поверхностным покровом разума в нас кипит настоящий котел первобытных инстинктов, над которым мы почти не властны.
Сделать что-нибудь в своей жизни, пусть даже малое, если ничего большего не видно, для того, чтобы хоть чуть-чуть приблизить это завершение, – вот самая живительная и бодрящая мысль, которая может вдохновлять человеческую природу. [899]