Из открытого окна потянуло промозглой сыростью бушующей на земле осени. Попутчики по купе удивительно скоро угомонились. Антон осторожно открыл дверь и протиснулся на свою полку.
Глава 15
Москва встретила родными кислыми запахами площади трёх вокзалов и толчеёй метро. Дома никого, пусто.
«Ире позже позвоню», — решил он и завалился спать.
Очнулся Антон от прикосновений мягких, нежно пахнущих пальцев. Они погладили по небритой щеке и коснулись губ.
— Вставай, стемнеет скоро, — позвала Ирина и, склонившись, обняла его. — Боже, как я соскучилась.
— Наш Линёв — интересный мужик оказался. Таких только в провинции и встретишь, — задумчиво произнёс Антон, гладя её волосы. — Бескорыстный борец за идею.
Потом, сидя глаза в глаза на кухне, при свете торшера, с таинственным торжеством пили свежий чай. Ирина слушала рассказ мужа вполуха, всё вертелась назойливая мысль:
«Говорить, не говорить, что анализ положительный? Нет, всё-таки, нет! Сперва покажусь профессору».
— Что-то в Германию мне ехать расхотелось, — вдруг заявил Антон.
Ирина вздохнула и внимательно посмотрела на мужа:
«Неужели он о чём-то догадывается?»
— А где мы деньги за квартиру возьмём? — произнесла она вслух. — Константин пока молчит, но, чувствую, вот-вот объявится. Брось! Давай, лучше, сходим куда-нибудь, развеемся.
Над Москвой, будто по заказу, установилась сухая, ясная погода — последние отголоски бабьего лета. Как двое влюблённых из непотопляемых «Добровольцев» Антон с Ирой бродили по пустынным аллеям Нескучного сада. На заснувших кустах кое-где поблёскивали кружева паутины. Голые тополя готовились к зимней спячке. У набережной, на спуске, бедная пловчиха застыла в напряжённой позе.
— Почему она не решится прыгнуть? — неожиданно, словно у самой себя, спросила Ира. — Вода в Москве-реке — грязная?
— Не думаю, — возразил Антон, — скорей, боится: хлебнёт грязной воды, и руки никто не протянет.
Утро понедельника началось с неприятного известия: на подходящий день билетов до Берлина нет. Потом якобы один на их счастье отыскался-таки.
— Достал! — возрадовался Антон.
Однако, тише едешь — дальше будешь, разве изучен, понят до конца беспроигрышный закон бытия.… В институте ослабили гайки, расцвели розовые бутоны халатности, и, как результат, сгорел силовой блок установки. Весь день пришлось проковыряться в мастерских. Запустили пушку позже позднего вечера. Ну, а дальше опять наваждение пришло-приехало: в Президиуме Академии Наук посеялся загранпаспорт, а когда нашёлся…
Происшедшее дальше, иначе как особой меткой, «затменьем сердца» или законом компенсации назвать нельзя. Сначала начальник иностранного отдела института попросил прихватить в Берлин «малюсенькую посылочку». Ожидая оргвыводов из-за паспорта, Антон с облегчением ухватился за соломинку.
— Тогда с вами завтра выйдут на связь во второй половине дня.
И уже, в какую ночь-полночь снова телефон! как же человек за рубеж едет, просьбы, прошения, чёрт! В трубке Ира неожиданно услышала голос Кости.
— Мне надо с тобой поговорить, — странновато произнёс он.
— С матерью что-то? — тревожась, спросила она. — Нет? Слава богу, ну, тогда извини.
— Подожди, — перебил Константин, — сначала выслушай меня.
«Наверно, жениться собрался? — подумала Ира. — Сейчас скажет, что жить негде и надо начинать размен квартиры…».
Но он, подобно старой сплетнице, с множеством околичностей стал рассказывать о некой давней знакомой, которая забеременела в сорокалетнем возрасте, ребёнок родился с дефектами психики, и она уже десять лет с ним мучается. На часах и десять, и пятнадцать минут протекли, а Константин бубнил без умолку. И тут неожиданно Антон, молча, оделся и прошёл мимо. Хлопнула входная дверь, у Ирины ёкнуло под сердцем.
— Давай заканчивать разговор, — жёстко предложила она.
— Мне сообщили — ты в положении. Сделай аборт. В твоём возрасте рожать глупо. А вдруг он уедет и там останется?
Ира на секунду опешила и, молча, положила трубку. Между тем, Антон не возвращался. Внезапно дошло: «Обиделся. Господи, как глупо получилось!»
Она приткнулась в кресло и, бросив взгляд на упакованные чемоданы, расплакалась. Профессору удалось показаться только сегодня. Он посоветовал рожать. Перед посадкой в вагон, прощаясь, на удачную дорожку собиралась поведать мужу и вот! Я — растяпа, и он хорош — как мальчишка приревновал…
Бабье лето дышало излётом, прелью листвы; освежающим холодком моросящего дождика. Погруженный в невеселые думы, Антон не заметил, где, почему свернул к Ленинскому проспекту.
«Я вас люблю мои дожди, мои тяжелые, осенние, чуть-чуть легко, чуть-чуть рассеянно»…
Да, двенадцать лет назад будущее выглядывало из времени в облике женственном. Где оно, то незабвенное ощущение, когда словно паришь под небесами? — В образе телефонной будки на углу с Ломоносовским. В этой самой облупившейся будке они с Ирой первый раз поцеловались.
Подняв воротник плаща, он машинально побрёл к институту:
«Позвони я в такой день какой-нибудь фифе по делу, обрежет: Антон, извини, сейчас говорить не могу, муж Вася с делегацией за границу едет, аж на три дня! Тут целых два месяца, за полночь звонит генеральский отпрыск — и его нагловатая болтовня важнее? Забыв обо всём, слушают, не перебивая! Может, вправду Ира вышла за меня от безысходности, …но если бы не она, эта шалава Капа на себе женила, и потом за Можай загнала»…
Мысли стали путаться. Антон почувствовал, как сильно продрог. В переулке замаячило приметное, подсвеченное заведение.
«Помнится, раньше здесь в розлив подавали. Немного в тепле постою». Как назло, на прилавке только «Агдам». И как православные его каждый день употребляют? Но по всему телу уже разлилась приятная теплота.
— На этом пункте остановись, — шепнул внутренний голос. — Домой пора.
— Слышь, мужик — косячок забить не треба? За бутылку организую.
Антон глянул на плюгавого ханыгу столь выразительно, что тот как сквозь землю провалился.
«Сучок драный, за наркомана принял! Повылезали из щелей в угаре перестройки. Неужто, я на него похож? Хотя, …со временем наука превращается в своеобразный наркотик».
Он выглянул в схваченное наспех решёткой, запотевшее окно: сплошная пелена дождя! «Побуду ещё немного к людям поближе. На миру не только смерть красит». Два мужика за столиком в углу громко спорили о Горбачёве.
Представить такое раньше? В детстве: бабка с матерью думают, что сплю, и за загородкой тихонько об исчезнувшем деде шепчутся, а я всё слышу. Не понимал, конечно, многого, но кое-что в память врезалось — потом осознал, когда в первом классе пару месяцев, не больше отучился и к ребятам постарше перевели.
Мать в недоумении:
— В кого он такой? Отца, Илью, за уши тащила, пока бумажки не получил.
— В отца твоего, Антона Петровича. А тот — в своего отца, что университет при царе окончил. Космодомиановские они — из духовного звания. У твоего батюшки феноменальная память со страстью к наукам сочетались. По Сухаревке, бывало, топчемся, хлеба или крупы на безделушки выменять, а он Блока из гимназических времён шпарит наизусть:
«Тихо плакали скрипки в переполненном зале, что-то пели смычки о любви».
Или голову задерёт и о созвездиях рассказывает. Все наперечёт знал. Если б не переворот! Смириться не мог, что выскочки из новых всё вокруг заполонили…
Да, наградил Господь фамилией, — усмехнулся, Антон. — В школе сплошные непонятности. Некоторые педагоги морщились, никак в толк взять не могли. А он в отместку публично уличал их в невежестве. Одноклассникам, конечно, нравилось, когда сажают в галошу училок, а тем, каково? Хорошо, директриса однажды приняла соломоново решение:
— Больше не трогать! Он у нас такой один!
Мысли ходили ходуном, слипаясь в непроваренную кашу из прошлого и настоящего.
«Зачем вышел, забыл уже. В 31-м дед также вот, кажется, бродил и как в воду канул… Интересно, какая судьба меня ждёт?»
Разомлев, Антон не усёк, когда начал сам с собой говорить вслух. Из-за соседнего столика неожиданно обернулся мужчина и пристально вперился в него взглядом. Длинные волосы, окладистая борода, глубоко посаженные горящие глаза…
— Если чёрный монах, то я сковырнулся с пути, — ужаснулся Антон.
— Ты обуян духом гордыни и скоро окажешься в круге первом, — шепнул мужчина басовито.
«Круг — лишь аллегория послевоенного сталинского времени!» — мелькнула лихорадочная мысль.
— Первый, высший круг ада во все времена предназначался для гордецов и учёных!
— Что за фигня? — Встряхнул головой — рядом никого, одна дремлющая буфетчица.
«Напился, — мелькнула тоскливая мысль. — Пора и честь знать!» Тело налилось каменной тяжестью. Стараясь резвее держаться, Антон поднял себя и, не разбирая дороги, по лужам зашагал, сам не зная куда.
Между тем, Ира не находила места, раскаиваясь и виня дурацкий звонок.
«Донесла Константину, конечно, заведующая поликлиникой, — рассуждала она. — С врачебной этикой как же? Или свой круг — вне правил? Настоящая короедка! Точит и точит.…Уже всех, кроме Антона в округе перепробовала — скучающая женщина бальзаковского возраста.… А Константин? Попросту испугался, что выпишу из квартиры без выходного пособия, и попытался развести выкрутасы, уму-разуму учить? Или всё ж „эго“ самца взыграло!? Так сказать, право первопроходца! Эгоистом был — им же и остался».
— Мама, давай в милицию позвоним. Вдруг с Антоном случилось что? — встревожился Виталик.
Ира взяла себя в руки:
— Подождём, может, наш Ильич к себе в комнатку зашёл и заснул ненароком? Надо соседок предупредить. Ах, ты, очень поздно!
И тут сам ответил её сомнениям, смолкший было телефон.
«Не хочется брать трубку, чего-то врать,…а вдруг Антон!»
— Явился минут десять назад, — сообщила таинственным шёпотом одна из смекалистых старушек. Странный какой-то, кажется, выпивши, и сразу лёг.