Тревога миновала. Утомлённая Ирина удалилась, поплотнее прикрыв дверь.
«Что, собственно, произошло? Случайное стечение обстоятельств, не более. На его месте я бы тоже обиделась, и, может, из дома рванула, куда глаза глядят? Плохо, что не вернулся. Выпил, иногда любит погусарить, крыша, надеюсь, не съехала? Мой муж — учёный, не съедет».
На успокаивающей ноте Ира и затихла.
Глава 16
Рано, часу в девятом, Антона разбудил генерал, лично Дамир Павлович.
— Мне передали, вы здесь ночуете, — извинился он. — Я на днях в Москву вернулся. Вы просили позвонить. Что-нибудь случилось?
«Интересно, прослушка включена или пенсионеры ей до лампочки?» — едва соображая с похмелюги, прикинул Антон, но решил не рисковать:
— Я летом в Варшаве был, в командировке, хотел посоветоваться.
Старый контрразведчик понял:
— Хорошо, давайте встретимся.
— Только вот незадача, вечером я опять в командировку уезжаю.
— Что ж, звоните, когда вернётесь, — на том конце, где Аэропорт, положили трубку.
«Интересно, вытаращились бы глаза у него, когда узнал, что в Варшаве родственники объявились?»
Что-то стукнуло в прихожей, из скрипнувшей двери нарисовался Виталик.
— Мама спешила на работу, опаздывала, — виновато пояснял он, — а я вещи привёз. Может, перекусим вместе?
— По дороге что-нибудь перехватим, кофе в институте выпьём. Надо установку ещё раз проверить и упаковать, — отводя виноватый взгляд, объявил Антон. И, больше для себя, добавил:
— Погуляли и хватит. Дело надо делать, господа.
По Ленинскому гулял резкий, холодный ветер, обшаривая, словно в подворотнях, укромные места с целью просквозить потравленные дешёвым винишком органы мужчин. Антон продрог. Пока парковались у института, в проходной явился Виктор. От его прежнего несобранного вида не осталось и следа — видно, заграничные дела шли в гору.
Все трое, как заговорщики, молча, заспешили в лабораторию. На этот раз напряжение и ток держались в норме.
«Всё на свете должно происходить медленно и неправильно, — с облегчением отключился Антон. — Чтоб не сумел возгордиться человек»…
Не хотелось верить: этот день — последний в родных стенах. Вечером он сядет в поезд, а послезавтра будет в искомой Германии. Антон со вздохом обвёл комнату прощальным взором. Ух, ты! Сразу не заметил на стене самодельный транспарант, в центре красуется надпись:
«Эпоха Ильича!», ниже — коллаж из его фоток разных лет с подрисованными кустистыми бровями. Молодо-зелено! И эта эпоха к закату движется! Как сложится дальше — одним богам известно…
«Ира обиделась. Виталик передал, что придёт провожать только вечером. Правильно. Вчера он повёл себя, как мальчишка. А если после отъезда Константин опять начнёт её звонками терроризировать? От чего 12 лет назад ушли, к тому же сейчас вряд ли сумеют вернуться?»
Вдруг на плечо легла чья-то рука:
— Установка уже остыла, можно разбирать и упаковывать. — Виталик! — почему-то шёпотом, наклоняясь к уху, добавил:
— Маму я в обиду не дам. Что сделаю? Откажусь от их квартиры, и будем квиты.
В ответ Антон только вздохнул и потрепал его по плечу:
— Давайте пушку поаккуратнее размонтируем и необходимые для меня узлы уместим в два ящика. Надо успеть! Аврал!
Оставалась передачка для зарубежья, а вот и звонок — это о ней, так некстати, чертыхался Антон. Но приятный баритон в трубке, любезно извинясь за беспокойство, поинтересовался:
— Много ли у вас багажа?
— Нет, служебный груз мы везём отдельно, — ответил Антон, почему-то сразу успокоившись.
— Если я попрошу посылочку взять? Не беспокойтесь, это одна аккуратная сумка.
— Встретимся в 19.30 у табло на перроне, на мне будет тёмно-серое пальто, — подытожил Антон.
Бурлит и кипятится вокзальный быт, стараясь взять ноту повыше…
«Интересно, куда могла деться жена?»
Ира не задерживалась бы специально, выдерживая характер, не такая она и не та ситуация,…может, просто, трезво поразмыслив, решила мужу о своём новом положении пока не говорить? Фантастика, но на перроне оба сделали вид, что вчера ничего не произошло! Даже Виталику не поверилось, но, сообразив, он прикусил язык.
— Присядем на дорожку? — предложила Ира, ещё раз проверив чемодан и защёлкивая замки.
В парадном здании вокзала встречали делегацию, прочих пассажиров заворачивали в обход, через соседний подъезд. «А вдруг человека с посылкой не пустят — он без билета, что же тогда делать?» — подумал Антон, подходя к табло, на котором горела надпись «Потсдам».
— Вы — Антон Ильич? — вдруг обратился к нему стоявший поодаль мужчина в шляпе. Удостоверясь в утвердительном ответе, протянул, в самом деле, изящный клетчатый саквояж:
— Здесь посылка родственникам, рассчитываю на вашу скромность. Они живут в пригороде, на вокзал приехать не смогут. Окажите любезность, добравшись до места, позвоните вот по этому телефону. И за посылкой кто-нибудь приедет. Кстати, родственники — русские, но в Германии давно. С удовольствием помогут вам на первых порах. Желаю здравствовать!
Протянул визитку и приложил два пальца к шляпе. Что-то назойливо старомодное, с привкусом импортного почудилось в нём Антону.
Обычный купейный вагон для низших чинов был прицеплен к голове поезда; в «шляфвагенах» поместили делегацию. Оставив вещи, Антон вышел на перрон.
— Что вам привезти из Берлина, — стараясь казаться повеселее, произнёс он уже ставшую дежурной фразу.
— Хватит нам европейских историй, сам возвращайся, — в тон ответила Ирина и вдруг, крепко обняв, заплакала. Ещё мгновенье и, разомкнув объятия, чуть ли не силой оттолкнула его к проводнице. Пространство между дебаркадером и составом разорвалось, словно подводя черту под прошлым. Вот только под каким?
Свалилось пыльным тюфяком с потайной полки памяти так тревожно похожее:
«Сентябрь 68-го, Белорусский вокзал, Маринэ, прощальный поцелуй на перроне и заплаканный взгляд через толстое вагонное окно. И звонок сегодня утром — двадцать лет спустя».
Жаль, конечно, что не встретились с бывшим тестем! Напрягая дефицитное время, они с Ирой много чего интересного почерпнули от соседок по Ленинскому и о Дамире Павловиче, и о родных генерала. В дни размалёванного бабьего лета старушки безвылазно сидели дома, увлёкшись переработкой урожая овощей. По прихожей гуляли запахи осеннего сада. Покойную тётю Катю обе помнили хорошо и, узнав, что Антон в Польше случайно познакомился с внуком Николая Водопьянинова, страшно разволновались.
— Она всё ждала, что после войны старший брат найдётся, — произнесла, немного успокоившись, та, что помоложе, Марья Никитична. — У Даши шкатулка была со старыми фотокарточками и письмами. Перед войной Катерина навещала мать. В Москву Даша ехать отказалась, а шкатулку дочери передала. Перед тем, как тебе, Антон, появиться, Катя стала болеть и к Дамиру Павловичу переехала. Шкатулку просила отдать родственникам Коли, если сыщутся.
— А как Дамир с Катей нашли в Москве друг друга? — интересовался Антон.
— В середине 30-х её мужа послали учиться в военную академию, а через год он погиб в Испании. Ну, а Кате выдали, получается, взамен комнатку на Зацепе. Обратно в гарнизон не вернёшься, ведь одна. Тут тебе и техникум, днём работала где-то. Потом всю войну отслужила на химическом производстве. Сгубила себя! Жалела, что детей не родила. С мужем — то по гарнизонам приходилось кочевать. Для Родины старались! Дамир Павлович её разыскал, когда улеглось время, уже к 60-м. Эту комнату помог получить, на могилы матери с отцом ездили. Вообще он старался всяческие вины заглаживать, ведь перед войной, по словам Кати от них письменно отрёкся, объявив себя сыном политкаторжанки. В конце сороковых Дамира Павловича в Москву служить перевели, в контрразведку, что ли.
Помолчали. Шкатулка — хранительница свидетельств жития, именно жития, а не жизни. Со временем всё прожитое преображается в житие. Не для потомков, наверное, для суда божьего.
— Можно нам посмотреть, — тихонько попросила Ира, — ведь Дамиру Павловичу сообщить надо, что родственники Николая нашлись.
«Старый деревянный ящичек с фотографиями и письмами обыкновенных людей, — разглядывая инкрустацию на шкатулке, Антон задумался. — Для всего мира — давно забытое прошлое, а для них, Водопьяниновых, разве не провидение?!» — Антон кожей ощутил, как прочерчиваются всё отчётливей лики доселе неизвестного его собственного жития.
Перво-наперво, что он увидел, подняв крышку, затерянную фотографию Маринэ. К счастью, никто рассуждать о находке не стал; женщины, не сговариваясь, углубились в пожелтевшие, крошащиеся листки, бережно один за другим извлекая их из конвертов. Матерчатый жёлто-оранжевый абажур уютно освещал пятно вокруг обеденного стола под камчатной скатертью с попыхивающим самоваром.
Дома-то, конечно, Ира тогда дала себе волю:
— На меня совсем не похожа, твоя Маринэ, эдакая молодая интеллектуалка.
«Ты бы ещё на Алину-Капитолину поглядела, — украдкой вздохнул Антон. — Фигура фотомодели, плюс три извилины в голове. — И почему в молодости так на крайности тянет»?
Поезд резво набирал ход.
«Прощай немытая Россия, — казалось, выстукивают колёса. — Страна рабов, страна господ, и вы, мундиры голубые, и ты, покорный им народ»…
А что за полтораста лет, в сущности, изменилось? Из собственной кожи не вылезешь, чужую судьбу не примеришь.
Когда огоньки поездных фонарей растворились в вокзальной мгле, две одинокие фигурки, нехотя, побрели с платформы. Зарядил дождь. Иру вдруг стало подташнивать.
— Поедем, мама, через центр, — предложил Виталик. — Развеешься, на вечернюю Москву поглядишь.
Проплыл мимо монумент Маяковского, заполыхала разноцветьем Пушкинская площадь с Макдональдсом на месте прежней уютной Лиры. Подмигивая, ручеёк автомобилей потянулся к спуску на Манеж. Ира вдруг почувствовала, как защипали уголки глаз: розовые лучики с башен Кремля словно обнимали знакомую громаду гостиницы. Вот зудил чёртик написать: