Узнав, что на фабрике готовятся отметить какую-то знаменательную дату и имеют финансовые возможности, я связался с руководством и предложил им праздничный концерт. Условия показались соблазнительными для обеих сторон, и в назначенный день и час за нами прибыл автобус.
Мы ехали с ночевкой, не подозревая, чем нас встретит "город невест". Представьте огромный зал, мест на восемьсот, заполненный процентов на девяносто женщинами! А в нашей бригаде из десяти человек - все парни!!! Сцена была не очень высокой, и первые ряды находились в паре метров от нее. Уже при первом моем появлении на сцене - а я не только декламировал, участвовал в юмористических сценках, но и вел конферанс - отчетливо слышалось, что зрительницы меня разыгрывали, как в лотерею. Сначала я подумал, что это шутка, но потом заметил, что и других участников аналогичным образом оценивают.
Когда я вышел на сцену, чтобы начать концерт, в зале стоял такой шум, что, честно говоря, я даже несколько растерялся, не зная, что предпринять, и несколько минут стоял, держа вынужденную паузу, пока мне на ум не пришел неожиданный ход. Во весь голос я обратился к залу:
- Здравствуйте, дорогие зрители!
Шум продолжался.
- Ваш зал похож на настоящий вокзал!
Шум стал поменьше: некоторые с любопытством прислушались - а почему вокзал?
- Однако есть и очень существенное отличие от вокзала...
Шум почти прекратился.
- На вокзале сначала шумит, потом трогается, а здесь трогаются - потом шумят!
Это было с моей стороны, конечно, грубовато - намекнуть прелестницам на то, что у них, похоже, с головками не все в порядке, но я крепко разозлился и приготовился к любым неожиданностям. Однако вопреки моим опасениям зрительницы оказались вполне разумными и оценили юмор: шутке моей дружно похлопали, и больше инцидентов не возникало.
Приняли нас очень хорошо: почти после каждого номера гремели долгие аплодисменты, а моя сценка - "Фотограф" вызвала в зале гомерический хохот. Сюжет простой: к фотографу-пьянице приходит клиент-заика и просит сфотографировать его на паспорт. Фотографируется, приходит за снимками. Фотограф путает фотографии и всякий раз выдает бедному заике снимок другого человека, а потом и вообще групповой снимок, на котором, выбрав кого-то, начинает убеждать заику, что это он.
- Нос ваш?
- Не-е-е м-м-мой...
- Пиджак ваш?
- Не-е-е м-м-мой...
- Галстук ваш?
- Не-е-е м-м-мой...
- Немой? А чего разговариваешь? - Раздраженный фотограф уходит, подхватывает первое попавшееся фото, возвращается и сует заике. - Все! - И исчезает.
Тот долго смотрит на снимок, потом истерически хохочет:
- То-о-оже к-к-кра-а-асиво! - обреченно выдавливает он и уходит за кулисы.
Даже теперь, когда я иногда показываю эту сценку, люди хохочут, а отбывая срок, я с ней выступал на сцене колонии, и зеки в буквальном смысле выпадали в осадок от смеха.
После концерта наш ансамбль попросили за отдельную плату поиграть на танцах, и мы, естественно, не отказались. Нам подносили и подносили, и к концу танцевальной программы многие из нас, исключая меня, с трудом держались на ногах. Потом нас разобрали по хатам. Не помню, что рассказывали мои партнеры, но я с двумя музыкантами, саксофонистом Жорой и пианистом Феликсом, оказался в деревянной избе, принадлежащей местной фельдшерице Катерине.
У нее дома нас ожидал стол, богато заставленный разнообразной закуской и горячительными напитками. Но Катя, судя по всему, жила одна.
- Ты одна? - разочарованно спросил Жора своим хриплым голосом.
На саксофоне он играл едва ли не с младенчества и однажды, несмотря на простуду, согласился выступать, чего делать было нельзя: он посадил горло, и с тех пор голос у него был хриплый.
- Не беспокойтесь, мальчики! Все предусмотрено! - улыбнулась Катерина, игриво подмигивая мне.
Оказывается, ей, по специфике профессии, полагался телефон. Набрав номер, она сказала:
- Зин, зайди за Валькой - и ко мне, мухой! Да по пути захватите пару бутылок портвешка... - Видно, на другом конце провода что-то спросили, и Катерина саркастически ухмыльнулась: - Как что делать? Трахаться, вот что! усмехнулась она и шлепнула трубкой по аппарату.
- А подруги-то хоть ничего? - поинтересовался Феликс.
- Не боись, понравятся... - улыбнулась наша хозяйка и повернулась ко мне. - Пойдем за стол?
Подруги действительно оказались вполне ничего, и мы отрывались часов до двух, после чего разошлись по углам. Мы с хозяйкой дома - в небольшую спаленку, Жора со своей подругой улеглись в горнице, на диване у окна, а Феликс со своей выбрали закуточек за русской печкой, стоящей едва ли не посередине. Поупражнявшись в сексуальные "догонялки", мы наконец заснули.
Меня разбудил какой-то странный звук, доносившийся из горницы. Прислушавшись, я разобрал жалобные причитания:
- Ребята, помогите! Ребята!
Похоже, голос принадлежал Феликсу. Вскочив с кровати, я устремился ему на помощь, подумав, что он с кем-то не на шутку сцепился. Но в горнице было темно, и пока я искал выключатель, Феликс продолжал взывать о помощи. Когда же лампочка ярко осветила избу, все буквально взорвались от хохота.
Феликс стоял возле русской печи, вытянув вперед руки, словно слепой, и жалобно скулил. Проснувшись среди ночи от желания сходить "по малой нужде", он начисто забыл, где находится, а в темноте окончательно потерял ориентиры и стал кружить вокруг печи, пытаясь отыскать выход. Ему почудилось, что он заперт в лабиринте и ему вот-вот придет конец.
- А пописать-то тебе хоть удалось? - спросил я.
- Ой, совсем забыл! - воскликнул он и пулей полетел к выходу: все "удобства" были на улице.
Мы снова зашлись от хохота...
В общем, наши мужественные агитброски в российскую глубинку для выполнения призыва партии: "Искусство в массы" - проходили с полной отдачей всех наших сил и способностей...
Однажды я услышал, что при университетском Доме культуры объявлен конкурс в эстрадную студию. Из чистого любопытства я зашел посмотреть и узнал, что художественный руководитель СТЭПа - Студенческого театра эстрадных представлений - Николай Николаевич Рыкунин. Поскольку я сам специализировался в конферансе, то следил за "старшими товарищами", среди которых выделял и любил как раз Рыкунина. В назначенное время я пришел к нему на просмотр, и он, выслушав мое чтение, сразу меня зачислил.
Я стал, ко всему прочему, заниматься в студии заслуженного артиста республики Николая Рыкунина.
С первой же встречи он произвел на меня такое впечатление, что, как говорится, я ему все время смотрел в рот. Меня все в нем поражало: и тональность плавной речи, которая слышна и в последнем ряду, и изящные жесты, присущие только интеллигентам старой формации, и барская походка. Я решил заниматься в классе "пантомимы и конферанса".
Как много дал мне Николай Николаевич! Потом только мы узнали, что его несколько раз представляли на звание "Народный артист СССР", но недруги выискивали всякие причины, чтобы его прокатить, и в последний раз придрались к тому, что у него нет педагогических заслуг. И Николай Николаевич, как всегда, смело принял вызов, создав собственную студию.
Чему мы там только не учились: технике речи, актерскому мастерству, читать стихи и прозу, даже танцевать и петь. Андрей Внуков, довольно известный в то время поэт, написал для нашей дипломной работы музыкально-драматическую пьесу в двух актах. Мы сами придумали декорации, пошили костюмы, а репетиции были таким святым делом, что, даже заболев, приходили на них с высокой температурой, но в марлевых повязках, чтобы не заразить партнеров...
Тогдашний министр культуры СССР Екатерина Фурцева очень симпатизировала нашему художественному руководителю и пришла на наш выпускной спектакль, который показывался на главной сцене МГУ на Ленинских горах - в зале Дома культуры. Несмотря на то что вход был платным, в огромном зале свободных мест не было. Надеюсь, зрители не пожалели ни о потраченных деньгах, ни о проведенном времени. Во всяком случае, аплодисменты переросли в настоящие овации, а Николая Николаевича вызывали на сцену раз пять.
Когда занавес наконец закрылся окончательно, мы окружили Рыкунина и стали поздравлять с успешной премьерой, а он поздравлял нас. Неожиданно, словно по команде, все замокли: к нам за кулисы зашла сама Фурцева! Тепло поздравив нашего художественного руководителя, Екатерина Алексеевна попросила его познакомить с нами, и Николай Николаевич поименно представил каждого, и каждому Фурцева пожимала руку, коротко бросая:
- Поздравляю вас! - а когда дошла очередь до меня, сказала: - А вы, молодой человек, весьма талантливы! Поздравляю вас!..
Вскоре Николай Рыкунин получил звание народного, и мы все за него порадовались.
Через тридцать с лишним лет мы встретились с Николаем Николаевичем Рыкуниным: я пригласил его на премьеру своего художественного фильма "Тридцатого уничтожить!". Несмотря на приближавшееся восьмидесятилетие, он был таким же подтянутым, обаятельным, уважительно-ласковым, каким я помнил его. Он искренне радовался моим успехам и сказал, что всегда верил, что я найду свое место в искусстве. Я с благодарностью принял приглашение на празднование его восьмидесятилетнего юбилея в Театре эстрады и даже выступил с приветственной речью.
На этом вечере Николай Николаевич познакомил меня с очень многими известными артистами, среди которых были Наталья Дурова, хозяйка "Уголка Дурова", и Борис Брунов, с которым мы обменялись календариками с нашими фотографиями, и многие другие.
Фото Брунова я укрепил на раме окна, у которого стоит письменный стол, и несколько месяцев он доброжелательно наблюдал, как я работаю. Но однажды календарик упал. Почему-то мне стало не по себе: я до него не дотрагивался, не было и сквозняка. Я попытался прикрепить его на прежнее место, что удалось не без усилий. В этот момент раздался телефонный звонок. Звонил Николай Николаевич Рыкунин.