- Мне кажется, что вы, полковник, должны извиниться за свою бестактность! - тихо проговорил я, давая ему возможность исправить свою оплошность.
- А мне по фигу твое мнение! - громко воскликнул тот.
Это уже был прямой вызов на конфликт, и я хотел было достойно ответить, но тут подошел комдив, виновато улыбаясь:
- Виктор Николаевич, все в порядке: перебрал человек, с кем не бывает... Он строго взглянул на полковника.
Тот зло усмехнулся, но промолчал.
- Пойдемте попаримся, Виктор Николаевич, - предложил комдив, явно желая что-то сказать наедине.
Я не ошибся. Николай Викторович рассказал, что у замполита свои взаимоотношения с Грачевым: в Афганистане он спас Павла Сергеевича от смерти, а потому и позволяет себе лишнее. И даже он, комдив, опасается с ним конфликтовать. Генерал попросил меня не усугублять ситуацию.
Вернувшись к столу, мы выпили еще, а потом кто-то предложил помериться силами в армреслинге. У нескольких офицеров я выиграл, и все стали просить комдива защитить честь ВДВ. У генерала действительно оказалась сильная рука, да еще он был именинником. Короче, отчаянно посопротивлявшись, я так и не смог с ним совладать. Возможно, этим все бы и закончилось, но снова подал голос замполит.
- А может, со мной потягаешься? - злорадно спросил он.
- Почему бы и нет? Левой или правой? - спокойно поинтересовался я.
- А любой!
- В таком случае обеими! - Почему-то я был уверен, что накажу этого хама.
Со всеми офицерами, даже легкими противниками, я делал вид, что с трудом преодолеваю сопротивление, то с замполитом обе схватки закончились в считанные секунды. Тот буквально озверел.
- Пойдем выйдем один на один, и тебя не спасет даже Грачев! - прошипел он.
- Пойдем, и я порву тебя, как грелку! - вскочил я, но его снова спас комдив, воззвавший к тому, что у него день рождения и не нужно его портить.
Я согласился, но понял, что оставить все без последствий не имею права. Поднимаюсь в апартаменты Грачева, где он меня поселил, набираю прямую связь и первым делом спрашиваю, правда ли, что замполит дивизии защитил его от пули. Павел Сергеевич искренне удивился этой байке, и тогда я ему поведал все подробности поведения полковника и что офицеры его побаиваются из-за его претензий на особые отношения с командующим. Павел Сергеевич страшно разозлился и на следующий день пришел приказ: замполит срочно переводился куда-то к "черту на рога". Комдив подошел ко мне и сказал:
- Уверен, не обошлось без вашего вмешательства...
- Никогда не нужно верить на слово, тем более нечисто-плотным людям!
- Спасибо вам, Виктор Николаевич, в дивизии стало дышать легче...
Окончание съемок в Гайжюнае пришлось на семнадцатое августа девяносто первого года, и в тот же вечер мы выезжали поездом в Москву. Неожиданно на перроне подошел ко мне один литовский полковник, с которым мы сблизились во время съемок, отвел в сторону и, оглядываясь беспокойно по сторонам, тихо проговорил с сильным акцентом:
- Виктор, будь осторожен в Москве: туда идут военные силы... Много!
- Для чего? - не понял я.
- Переворот... Всех резать, убивать хотят, чтобы... - еще тише начал пояснять он, но тут, увидев кого-то, побледнел и устремился прочь.
У меня не было оснований не доверять этому человеку, и я нашел переговорный пункт. Звоню Грачеву - не отвечает. Руцкому, тогда вице-президенту, - никто не берет трубку. Звоню Михаилу Полторанину (с ним сблизился еще до фильма: он обещал мне помочь с бумагой для издания первого романа), результат тот же - не отвечает. Время поджимает - набираю номер Ивана Степановича Силаева. Слышу его голос и облегченно вздыхаю. Скороговоркой представляюсь и передаю полученную от литовского офицера информацию.
- О движении войск к Москве мне ничего не известно, - задумчиво отвечает Иван Степанович. - Но спасибо: обязательно проверю...
Никому из группы я, конечно же, ничего не сказал, но ехал всю дорогу в большом волнении. Прибываем в Москву и на вокзале чувствуем какую-то странную напряженность, видим озабоченные лица. Встречающий нас администратор картины сообщает: военный переворот! Мухой лечу домой и набираю домашний телефон Грачева. Трубку поднимает его супруга.
- Любаша, где Павел Сергеевич? - спрашиваю.
Та в слезы:
- Паша арестован!
- Как арестован? - растерялся я.
- Гэкачепистами! Что делать, Виктор?
- Ничего не делать: успокоиться и верить, что все будет в порядке! Верьте мне, Любаша: все будет в порядке! - твердо повторяю я, а сам прислушиваюсь к радио, где говорится, что все прогрессивные граждане Москвы должны идти к Белому дому. - Любаша, я иду к Белому дому и постараюсь сообщать вам новости! А вы успокойтесь, прошу вас! Договорились?
- Я постараюсь! - Люба тяжело вздохнула и положила трубку: я не обманул, и все эти дни звонил ей и старался подбодрить и вселить надежду на лучшее...
Переодеваюсь в тот камуфляж, что подарил Павел Сергеевич, кладу зачем-то в карман нож-выкидыш и спешу к Белому дому. Было уже около девяти часов вечера. Транспорт не работает, но мне везет: Неопалимовский переулок находится в пятнадцати минутах ходьбы от Белого дома. Там уже собралось несколько тысяч народу. Настроение у всех тревожное, но, несмотря на растерянность, чувствуется какое-то необъяснимое единение. Все заняты сооружением баррикад, сваливая в кучу все, что попалось под руку: железные бочки, куски бетона, части арматуры, листы железа...
Пытаюсь прояснить ситуацию, получить какую-то определенную информацию, но со всех сторон слышатся разные, порой исключающие друг друга слухи. Увидал Стаса Намина, которого окружили фанаты. Поприветствовали друг друга. Мелькали в толпе известные всей стране люди: Шеварднадзе, Попов, Гайдар, Говорухин. Несмотря на то что каждый из них находился в окружении своих помощников, люди прорывались к ним, засыпали вопросами. Добрался и я с вопросами к Шеварднадзе во вторую мою ночь моего дежурства у Белого дома. Незадолго до этих событий нас познакомил Иван Степанович Силаев.
Шеварднадзе узнал меня, сразу остановился, дружелюбно поздоровался. Меня в те часы волновали два вопроса: насколько основательны сведения о подходе бронетехники для атаки на Белый дом и что слышно о Грачеве. Отвечать Шеварднадзе начал со второго вопроса, сообщив, что Грачев жив, но находится под домашним арестом:
- А на первый вопрос... - начал он, сделал небольшую паузу, и его лицо мгновенно стало серьезным и чуть суровым. - Нужно быть готовыми ко всему...
- Думаете, и "Альфа" может пойти на штурм? - Этот вопрос волновал всех "защитников".
- Нужно быть готовыми ко всему... - повторил он. - Только не поддавайтесь провокациям. - Он повернулся, чтобы уйти, но остановился и тихо прошептал: Будь осторожен, Виктор, береги себя...
После разговора с Шеварднадзе я позвонил жене Грачева и пересказал ей разговор. По-моему, Любаша стала чуть спокойнее...
Еще в первую ночь меня поразило, что и военные, охранявшие Белый дом, и другие, находившиеся среди граждан-ских защитников на баррикадах, были растеряны настолько, что пребывали в некоторой прострации, хотя и пытались подбодрить друг друга: кто взглядом, кто жестом, а кто и выкриком какого-нибудь популярного лозунга. Постепенно пришел к выводу, что лично меня происходящее на баррикадах не устраивает: я жаждал каких-то действий, и желательно полезного свойства. Неожиданно словно сам Господь решил дать мне подсказку: передо мной мелькнуло знакомое лицо одного бывшего афганца. Я окликнул его, и мы дружески обнялись.
- Камуфляж из-за Речки? - спросил он.
- Нет, подарок Паши Грачева...
- Правда? - Он так обрадовался, словно услышал сообщение о его награждении. - Я ж под его началом года три в Афгане служил. Отличный комдив был!
- Послушай, Аркадий, ребята с тобой? - спросил я.
- Я - один, но человек двадцать наших видел, а что? - Его глаза странно заблестели.
- Мысль одна есть! - подмигнул я. - Можешь собрать их в кучку?
- Где?
- А вот здесь! - кивнул я в сторону одного из трех танков, ставших на защиту Белого дома.
- Через полчаса все будем здесь! - заверил он.
- Действуй, Аркадий! - бросил я.
- Есть, командир! - вытянулся тот и исчез в толпе.
С его легкой руки ко мне прилепилось прозвище Командир. Это прозвище вызвало к жизни занятную историю. Увидев, как вокруг меня деловито суетятся люди, а я в камуфляже (забыл сказать, что звезды с погон я, естественно, снял), ко мне подошел пожилой мужчина и говорит:
- Извините, могу я спросить, в каком вы звании? Подполковник или полковник? И фамилию вашу, если можно... Борода ваша меня смущает...
- Отец, у меня одно звание: российский кинорежиссер, который пришел сюда защищать демократию! А зовут меня - Виктор Доценко! - с некоторым пафосом ответил я (какой же я все-таки был тогда наивный).
- Извините меня, старика, я полковник в отставке: может, сгожусь на что?
Вполне возможно, я и не вспомнил бы о нем, если бы двадцать четвертого августа, то есть после провала путча, мне не позвонила журналистка "Вестей". Оказывается, этот полковник дозвонился до их программы и рассказал, как "кинорежиссер Виктор Доценко, наверняка в прошлом кадровый военный, профессионально и четко руководил отрядами защитников Белого дома, а своей верой и оптимизмом вселял надежду во всех людей, находящихся на баррикадах". Руководство "Вестей" поручило сделать со мной интервью у баррикад, которые еще не были разобраны. Около часа мучила меня журналистка, но два вопроса важны для меня до сих пор. Как я отношусь к Горбачеву и что я думаю: известно ли было ему о готовящемся путче? Я сказал честно, что Горбачев наверняка был одним из разработчиков этого путча и никто его не изолировал в Форосе. Он просто там спрятался, выжидая, чем все кончится и не рисковал ничем: при любом раскладе Горбачев не проигрывал. Он рассчитал все, не учтя лишь одного фактора, которым был Борис Ельцин.