А Таня отодвинула тарелку с недоеденным салатом и задумалась. Спасибо, конечно, за слово «скучаю» – можно спокойно дождаться конца обеда и не нервничать – но вряд ли отчиму (Валерочке, Толстяку, любимому больше родного отца человеку) захотелось просто поболтать. Такие люди, как он, никогда не отбивают телеграммы от скуки.
И она тут же укорила себя: ведь была сегодня в городе, в большой жизни, где никаких проблем с сотовой связью. Когда оказалась на пляже, и на работу позвонила, и паре подружек, а ни отчиму, ни маме не удосужилась. Просто не хотелось на их заботливые вопросы отвечать. А Валерочка, бедняга, наверняка за свою супертелеграмму не меньше пятисот рублей из скудной пенсии отвалил.
«Вот и заводи после этого детей. Одно разорение», – сделала неожиданный вираж мысль, и Таня против воли улыбнулась.
– Ты чего веселишься? – Антон Шахов, сидевший рядом, интимно склонился к ее уху.
– Да так... – неопределенно, тоже шепотом ответила Таня. – Про отцов и детей подумала...
И тут же почувствовала: сейчас ее испепелят.
Зря Антон шепчет. И руку на ее плечо тоже положил зря. Потому что два глаза-уголька сидящей напротив Нелли сверлили, прожигали, уничтожали. «Да не нужен мне твой Антон!» – едва не вырвалось у Татьяны. Впрочем, оправдываться перед Нелли бесполезно. Они уже все равно враги. Особенно после сегодняшнего инцидента, когда Холмогорова при Садовниковой жестко говорила с секретаршей.
– А кто у тебя отец? – не отставал Антон.
И по-прежнему, дурачок, говорит не в голос, а шепчет. Уже и Марина Евгеньевна недовольно морщится.
– Полковник СВР, – ответила Таня в полный голос. – Ты разве не знаешь? Сам же говорил, что меня проверяли.
– Ну, ведь не я лично проверял, – слегка стушевался Шахов.
И умолк. Зато Нелли, змея подколодная, вроде бы себе под нос, но вполне слышно буркнула:
– А-а, вся семья сексотов...
Таня промолчала. Что, право, за мелкие, недостойные, комариные укусы... Как бы эта особа еще каблуки у ее туфель не подпилила. Или кнопок ей в постель не насовала.
Да уж, жизнь в роскошном особняке оказалась вовсе не такой легкой и беззаботной, как представлялась ей среди московской суеты и пробок. Может, в Красной Долине себе жилье подыскать? Ну и пусть что аренду платить, а сюда, на работу, добираться на внедорожнике, зато сама по себе и со змеюкой за одним столом сидеть не придется. Хотя Марина Евгеньевна наверняка воспротивится. Она ж часто сама не знает, в какое время ей Татьяна понадобится. Да и кайфа – еще на одну прислужницу покрикивать – себя лишать не захочет. Вон как царственно заявила:
– Татьяна, пошли. Позвонишь – и за дело возьмемся. У меня есть минут сорок.
И, не оглядываясь, двинула к кабинету. Похоже, собирается присутствовать при разговоре. Плохо.
Набрав номер отчима, Таня обменялась с толстяком приветствиями и сразу предупредила:
– Вот как только Марина Евгеньевна смогла – сразу звоню.
Отчим понял:
– Она нас слушает?
– Да.
– Тогда постарайся на то, что я тебе скажу, никак не реагировать. Впрочем, телефонные разговоры наверняка тоже пишутся... – задумчиво произнес полковник.
– Возможно, – согласилась падчерица.
– Ладно, ничего не поделаешь. Слушай внимательно, – строго велел отчим. – Я по своим каналам пробил твою заказчицу...
Таня напряглась. Мембрана у спутникового телефона сильная – вдруг Холмогорова разберет, что Валерий говорит? Но та стояла в стороне, у окна. Всем своим видом выражала нетерпение и, кажется, к разговору не прислушивалась.
– Она, похоже, чиста. Ну, насколько могут быть чисты деляги ее полета.
Таня против воли улыбнулась: отчим в своем репертуаре. Не чинится. Интеллигентного слова «бизнесмен» от него не дождешься.
– Но. Два года назад в ее особняке произошел несчастный случай, который очень сильно смахивает на убийство.
Садовникова едва удержалась, чтоб не ахнуть. Но лишь крепче вцепилась в трубку.
– Погибла горничная. Кира Буренко, украинка, двадцати четырех лет. Два удара тупым тяжелым предметом по голове. Но хозяева утверждали, будто девушка сама неловко упала, ударилась о камин. Скажи что-нибудь, не молчи.
– Молодец, Валерочка... – автоматически пробормотала Татьяна.
– Помимо смертельной травмы, на ее теле обнаружены следы побоев. Давних. Уже поджившие синяки, кровоподтеки, гематомы.
– А... – Татьяна хотела было задать вопрос, возникший после этого сообщения, и еле успела захлопнуть рот, чтобы не выговорить совсем не уместное в разговоре с любящим родственником слово «изнасилование».
Но полковник догадался, что именно она хотела спросить. Произнес:
– Нет, изнасилована она не была. Слушай дальше. В Красной Долине по факту ее гибели, разумеется, завели уголовное дело. На место выезжала опергруппа, проводились следственные действия. Однако так и остановились на первоначальной версии: несчастный случай. И более того – в официальных архивах упоминание о деле вовсе отсутствует.
– То есть как? – не удержалась Татьяна от восклицания.
– Очень просто. Отправь я обычным порядком запрос в милицию – мне бы ответили, что ничего подобного не случалось. Думаю, твоя хозяйка обо всем позаботилась. В общем, Татьяна, – без перехода закончил отчим, – вернуться в Москву я тебя не прошу, потому что ты все равно не послушаешься, но, пожалуйста, будь крайне осторожной. Скажи что-нибудь.
Вовремя попросил, потому что Холмогорова уже поглядывала на Татьяну подозрительно – чего, мол, только слушаешь, а сама разговоров не ведешь?
И девушка беспечно защебетала о погоде, море, солнце и двадцатиметровом бассейне, прилегающем к особняку. А когда поток ее красноречия иссяк, Валерий Петрович продолжил рассказ о своих изысканиях:
– Мне удалось выяснить вот что. На момент гибели горничной в особняке присутствовали сама Холмогорова, ее муж, ее сын, ее заместитель, которого зовут Антон Шахов, секретарша Нелли Бориславская и экономка – Фаина Карякина.
«Все те же лица», – мелькнуло у Тани.
– Присутствовала и прислуга – трое горничных, кухарка, садовник и водитель. Но их Холмогорова вскоре после инцидента уволила.
«Или сами ушли, – подумала Садовникова. – Не захотели жить в доме, где человек погиб».
Но отчим снова будто бы прочел ее мысли:
– Подчеркиваю: она их именно уволила. Каждому выплатила по семь окладов с единственным условием: немедленно уехать и никогда больше не появляться ни в Сочи, ни тем более в Красной Долине. Возражать никто не стал. Они все приезжие – молдаване, украинцы – и приказ Холмогоровой исполнили беспрекословно.
– Интересные делишки... – пробормотала Таня и тут же поймала настороженный взгляд Марины Евгеньевны, а потому быстренько добавила: – У вас там, в Москве. А я здесь, знаешь, как отдыхаю от пробок, от вечной столичной суеты!
Холмогорова выразительно постучала по циферблату наручных часов – простецкого, без особых наворотов, «Лонжина», – и Таня торопливо произнесла:
– Ну все, Валерочка. Спасибо, что позвонил. Мне идти надо...
– Иди, – вздохнул отчим. – Только обдумай, что я тебе рассказал. И еще. Комендантский час – в полночь отбой и до шести утра из своих комнат ни шагу – Холмогорова ввела всего два года назад. А точнее – через месяц после смерти горничной.
– Откуда ты знаешь? – вырвалось у Татьяны.
– На некоторые вопросы я тебе ответить, к сожалению, не могу, – посуровел полковник. И попросил: – Береги себя, Танюшка.
В трубке запели короткие гудки.
А Марина Евгеньевна ворчливо произнесла:
– Ну ты болтушка! Диктофон у тебя с собой? Давай начинать.
Мама решила не ждать, пока решится вопрос с институтом.
Едва Марина отгуляла выпускной бал в школе и взяла билет на Москву, родительница тут же огорошила: сообщила, что немедленно покидает городок N. Она даже контейнер заказывать не стала – решила оставить нехитрую нажитую меблишку в кладбищенской сторожке.
– Да чего ты, мам, спешишь? – возмущалась Маринка. – Зачем прямо сейчас-то уезжать? Я наверняка через неделю вернусь – завалю первый же экзамен. И куда мне деваться?!
Но мама была непоколебима:
– Вот и приедешь в поселок. Домой.
– Да что там делать? Здесь хотя бы море! И тепло! – уговаривала Марина. А про себя добавила: «И Матвей. И тусовки».
– Нет, доча, и не проси, – покачала головой мама. И жалобно добавила: – Ты вот в Москву уедешь, а я как? Да я тут без тебя ни ночи не выдержу! Со страха помру!..
Что поделаешь – так и не привыкла к соседям-покойникам...
«Значит, придется поступать», – стиснула зубы Марина.
Потому что жизнь вместе с мамой в поселке абсолютно исключалась. Две тысячи душ населения и развлечений никаких – она с тоски там сдохнет в первый же месяц! А возвращаться на кладбище и жить одной тоже совсем не хотелось. Хотя никогда и не верила Маринка в оживших мертвецов, а все равно понимала: без мамы ей будет страшновато. Матвей, правда, давно намекает, мол, пора им объединиться (не замуж зовет, а просто так), но... Нужен ли он ей? Красив, конечно, и весел, и денежки уже кое-какие на своем сервисе начал зарабатывать... Однако только раз заберешься под его крылышко, потом ведь не отпустит, Маринка нюхом чуяла. И тем же звериным чутьем понимала, что в мире полно других, еще более красивых, веселых и богатых мужчин.
«Передо мной весь мир, а я с Матвеем останусь? В каком-то жалком городишке N? Нет, фигу! Нужно столицу покорять!»
...Впрочем, едва вышла с вокзала в громадной, исходящей жаром, Москве, едва увидела сияющие витрины, забитые машинами улицы, шикарно одетых прохожих – уверенности в своих силах у нее существенно поубавилось. А уж когда явилась на респектабельную Пречистенку, где располагался Институт европейских языков, – и вовсе скисла. Ни фига себе здесь абитуриенты: каждый второй на собственном автомобиле подваливает! А уж одеты – все до единого! – только в фирменные шмотки. И держатся так, что не подступишься.