Но вступать в противостояние с Шаховым не стоило ни в коем случае. Особенно сейчас. И Таня примирительно произнесла:
– Ладно, Антон. Мы вообще-то оба неправы. Марина Евгеньевна нас в боулинг послала, а мы по своим делам разбрелись. – Она подмигнула ему и добавила: – И на такси тебе вдвойне потратиться пришлось. Хотя могли бы вместе до «Юноны» доехать...
– Видишь ли, в чем дело, Таня... – осторожно заговорил наконец Шахов. – У меня нет никаких секретов. Я все тебе объясню. Просто я как мужчина и как доверенное лицо по мере сил стараюсь Марину Евгеньевну оберегать. А здесь, в «Юноне», в связи с эпидемией такое творится... Вот мне и приходится принимать некоторые решения за ее спиной. Просто чтобы не взваливать на нее лишний груз...
«Да ладно заливать-то!» – не поверила ни одному его слову Таня. Но понимающе кивнула:
– Конечно, Антон, конечно. Я тебе верю, и молчу, аки рыба. Только ты мне, пока будем ехать, про ваш боулинг расскажи. Чтобы я впросак не попала, если Холмогорова спросит...
Но Марина Евгеньевна ни о чем спрашивать не стала. Встретила их улыбкой, глаза ее сияли. Едва Таня с Антоном сели в хозяйский «мерс», весело велела водителю:
– Ну, вся команда в сборе. Теперь на старт, внимание, марш – и плевать на новые штрафы!
А едва мощная машина рванула с места, сообщила Антону:
– Слава богу, кажется, пронесло!
– Как же вам удалось, Марина Евгеньевна? – подобострастно поинтересовался заместитель.
– Да повезло просто, – усмехнулась бизнес-леди. И объяснила: – Кишечная палочка восторжествовала. Весь город подкосила! Инфекционные отделения в больницах переполнены, уже и в коридорах некуда класть, больных вертолетами в Краснодар отправляют. Сегодня в городе эпидемию объявили.
– Ура! – невпопад выкрикнул Антон.
А Холмогорова триумфально закончила:
– Так что на сем скорбном фоне мои десять заболевших – абсолютная ерунда.
– Класс! – выдохнул Шахов.
А Таня подумала: «Ничего себе класс! Люди отдыхать приехали, а вместо этого – в инфекционной больнице лежат».
Холмогорова же продолжала:
– И уж на что мэр меня не жалует, а снизошел. Даже извинился. Признал: наши несколько больных на фоне общей статистики – абсолютная мелочь. И столовая «Юноны» здесь ни при чем. Мы просто под горячую руку попали, из-за публикации в местной газетенке. Придушить бы ту гадину, что про наш санаторий журналистам настучала...
– Но кто это мог сделать? – пробормотал Антон.
– Вот и выясни! – жестко велела Холмогорова. – И накажи.
– Все исполню, – заверил Шахов.
У Тани же возникла мысль: «Уж не моя ли кастелянша Инночка здесь постаралась?» Но сейчас делиться своими подозрениями с Холмогоровой девушка не стала. Она поговорит с ней потом. Когда рядом не будет ни Антона, ни водителя, ни Нелли. Тем более что повеселевшая начальница уже скомандовала:
– Доставай диктофон, Татьяна, работать будем! И так сегодня почти весь день просачковали!
После городка N, после кладбища, продуваемого всеми ветрами, Москва казалась раем. Теплым, красивым, надежным.
Марина много раз видела по телевизору Кремль. Слышала, что в столице во всех квартирах имеются горячая вода и телефон, а вместо автобусов можно ехать в любую точку города на метро. А еще Петюня – он же все знал! – рассказывал, будто в Москве безо всяких проблем можно колбасу купить, даже полукопченую. И кур. А бананы, редчайшее для городка N лакомство, имеются почти что в каждом магазине.
И Петька не наврал. Жизнь в столице шла действительно совсем на другом уровне. Только она, Маринка, до этого уровня недотягивала.
Недотягивать. Проклятое слово! Оно в их институте было очень модным.
«Ты, Холмогорова, не тянешь». Так ей преподавательница английского на одном из первых семинаров заявила. И еще, тоже при всех, сказала: «На вступительных экзаменах твой цирк еще мог иметь место. Но в вузе – ты меня извини!»
...В институт Марина действительно попала чудом.
На первом, самом важном, экзамене – английском устном – комиссия слушала, как она читает экзаменационный текст, ровно пять минут. А потом проклятые преподы переглянулись и попросили остановиться. И самый седой, видно, председатель комиссии, вкрадчиво произнес:
– Э-э... деточка... позвольте, а где вы всему этому научились?
Маринку бросило в краску. Она пробормотала:
– What do you mean?
– Что... что вы сказали? – продолжал пытать председатель. – Вот прямо сейчас?
Он обращался к ней по-русски – хотя все, кто выходил из аудитории раньше, утверждали: на родной язык комиссия переходит лишь в самых крайних случаях. А у Марины тот самый крайний случай, кажется, с первых же минут начался.
Но девушка решила не сдаваться.
– I mean, what’s the matter? – повысила голос она.
И с вызовом взглянула на членов комиссии.
Но ее будто и не замечали.
– Чрезвычайно интересный акцент. Похоже на австралийский. Мельбурн? – задумчиво произнес один из профессоров.
А другая вершительница судеб, бабка-грымза с реденьким седым пучком, насмешливо откликнулась:
– Да какой там Мельбурн? Урюпинск!
«И какого дьявола я круглые сутки те проклятые кассеты гоняла...» – мелькнуло у Маринки.
Базовый курс английского языка девушка купила за огромные, по ее меркам, деньги и, как ей казалось, вполне переняла акцент дикторов. А бабка-профессорша сидит с таким видом, будто пришла в морг за покойником, а ей его без макияжа выдали. И говорит презрительно:
– Все, милочка. Вы свободны. Можете идти.
Ясно. Выгоняют.
И Маринка тоже перешла на русский:
– А что вы мне поставите?
– Отметки мы объявим сегодня же. После того, как все пройдут, – опустил глаза самый главный.
Значит, «пару». Возвращайся, колхозница, на свое кладбище и о шикарной Москве даже думать не смей.
И Маринка взмолилась:
– Но я ведь даже текст не дочитала! И топик у меня замечательный – «Моя любимая книга». Я столько всего рассказать могу!
– Вы, безусловно, можете, – подняла блеклую бровь профессорша. И ехидно закончила: – Только мы вас, к сожалению, не понимаем.
«Значит, сами хреновые англичане», – едва не вырвалось у девушки. Но она сдержалась и смиренно произнесла:
– А разве я виновата, что у нас в N не было ни единой английской спецшколы? И курсы – только вечерние, занятия в десять вечера заканчивались. Как же потом ночью до кладбища добираться?!
– Ночью? На кладбище? Это что-то из Байрона... – сострил председатель комиссии.
– Я просто жила при кладбище, – пожала плечами Маринка. – Моя мама бумажные цветы там вертела.
– Как романтично! – закатила глаза седовласая мадам. И потребовала: – Идите. Вы свободны.
Но девушка будто не слышала ее. Заговорила горячо, громко, на щеках румянец, голос от волнения с хрипотцой:
– Да, у меня не было репетиторов. И акцент у меня ужасный. Я разве спорю? Но зато я Марка Твена в оригинале читала. И Мэри Шелли. И Конан Дойла. И даже Маргарет Митчелл. У нас городок портовый, иностранные книжки можно было достать...
– Ну так почитайте еще, – снисходительно молвила тетка-профессор. – И над произношением как следует поработайте. А через годик приходите опять...
Нет, она все равно не сдастся! И Марина потребовала:
– Ну, и пусть я непонятно говорю. Зато возьмите хоть того же Шекспира. Гамлета, например. Вот скажите любой акт, любую картину – и я вам в два счета процитирую!
– Вы нас задерживаете, – ледяным тоном заявила седоволосая.
Но председатель комиссии – ура! – взглянул на Марину с интересом. И попросил:
– Ладно давайте, скажем... акт второй, сцена первая...
И Марина, буквально лишь на секунду задумавшись, затараторила:
– Elsinore. A room in the house of Polonius. Enter Polonius and Reynaldo.
Polonius: Give him this money and these notes, Reynaldo.
Reynaldo: I will, my lord.
Polonius: You shall do marvell’s wisely, good Reynaldo, before You visit him, to make inquire of his behavior .
А что, Шекспир хоть и писал на устаревшем языке, а учится легко.
– Действительно интересный акцент... – задумчиво произнес председатель комиссии.
– О боже! – вновь закатила глаза вредная тетка. – Да классик, наверное, в гробу переворачивается!
А самый главный деловито спросил абитуриентку:
– Кого еще можете?
Вредина снова встряла:
– Да вы не видите, что ли? Она просто тупо повторяет! Похоже, даже смысла не понимает!
Марина с ненавистью взглянула на бабку. Буркнула:
– Все я понимаю.
И обращалась теперь исключительно к председателю комиссии:
– Ну, Тома Сойера я почти наизусть знаю. И Купера. И Драйзера «Американскую трагедию» два раза в оригинале прочла, какие-то куски тоже запомнились...
– А Диккенса? – поинтересовался председатель.
– Да запросто! – лихо ответила Маринка.
И забарабанила из «Оливера Твиста»...
В общем, когда наконец ее выставили из аудитории, она едва дошла на дрожащих ногах до туалета. Закрылась в кабинке и рыдала от напряжения, от обиды, от усталости почти два часа. Никак не могла остановиться. Кто-то даже медсестру позвал, и та металась под запертой дверью, грозилась, если девушка ей не откроет, вызвать «Скорую». Психиатрическую.
Но Марина отперла дверь лишь тогда, когда поток слез окончательно иссяк. Пробормотала медсестре, что у нее все в порядке и она извиняется. А потом отправилась смотреть оценки. И увидела напротив своей фамилии вполне конкурентоспособную четверку.