В свою комнату Садовникова решила не подниматься. Куда приятней будет проводить уходящий день в саду.
Она с наслаждением втянула носом влажный от вечерней росы воздух. Попыталась вычленить из него отдельные ароматы. Немножечко пахнет розами, и горной речкой, и никогда не тающими снегами. Прямо чувствуется, как из организма московский смог улетает. Таня подышала еще, и еще. Сначала носом. Потом перешла на технику йогов: вдыхала воздух одной ноздрей и выдыхала через другую. Йога на природе – совсем не то, что в спортклубе, в компании напыщенных фифочек. Там приходится постоянно собственное отражение в зеркале контролировать, чтобы попа не отклячивалась или спина не сутулилась. Охота была, чтоб девки над тобой хихикали... В общем, там сплошные суетные мысли.
А здесь, в горах, действительно можно «просветлиться». По крайней мере, земные проблемы – всякие дамы пик вкупе с кознями Антона Шахова – стали казаться глупыми и мелкими. Таня дышала – глубоко, сладко – и думала: «Что наша жизнь? Пыль, мгновение... Вот горы, и шум бурной речки, и величественный ропот ветра в кронах вековых сосен – это вечно. А вся людская беготня, грызня, заботы – такая, в общем-то, ерунда... Как ни крутись, а всей мудрости мира не познаешь. И счастья, вселенского, чтоб охватило, заполнило тебя до самого донышка, в жизни не встретить. И идеала – настоящего, совершенного – не найти...»
Таня прекратила оздоровительное дыхание и грустно опустилась на пропитанную росой траву. Вот перед ней дом – роскошный, многомиллионный, настоящая воплощенная мечта. Но разве люди, живущие в нем, счастливы? Вот она сама – красивая, умная и даже вполне молодая. Но разве у нее легко на душе? Сейчас, наедине с горами и безжалостными сумерками, девушка особенно остро чувствовала свое одиночество. Ведь ей уже, страшно подумать, совсем не двадцать. Половина жизни, считай, прожита. Ну, даже если треть – все равно пора подводить какие-то итоги. Только чего она достигла? Квартира, машина – смешно. Пыль это, а не итог. Пыль на ветру. А все остальное... Друзья – разбрелись. Любви – нет. И умри она прямо сейчас, никто, кроме мамы с отчимом, о ней и не заплачет.
«Встретить бы... его, – мечтательно подумала Таня. – Прекрасного. Понимающего. Синеглазого. Сильного...»
Хоть и не девчонка, а до сих пор мечты о принце остались. Пусть и понимала умом, что принцев на свете нет. Если встретишь доброго – он обязательно окажется нищим. Богатый – самодуром. А синеглазый красавец – парализованным...
Дурацкая медитация у нее получилась. Стремилась к просветлению, а на душе, наоборот, совсем стало гадко.
И Таня, дабы вернуть гармонию, попыталась встать в позу дерева – асану из йоги, когда, неудобно водрузив стопу одной ноги на внутреннюю поверхность бедра другой, стоишь с молитвенно сложенными руками. Получилось не очень хорошо – равновесие удержать не удалось, и вместо положенных трех минут Таня уже через несколько секунд свалилась на землю.
Поднялась на ноги. Оглянулась по сторонам – ее позора, к счастью, никто не видел. И встала в асану попроще. Она называлась «треугольник»: ноги чуть шире плеч, наклоняешься вправо, правой же рукой берешься за правую щиколотку, левую вскидываешь вверх.
Но едва склонилась к земле – щеку чем-то ожгло. Будто мимо нее чайник, исходящий паром, пронесли. Совсем не больно, но «треугольник» нарушился, и правая рука вместо щиколотки ткнулась в землю.
– Что за черт! – возмутилась Таня.
Вскочила, изумленно огляделась... и увидела: совсем близко, метрах в десяти от нее, метнулась какая-то тень. А потом: удар, адская боль, провал... Горы завертелись, вечные снега ожгли холодом, мягкий вечерний сумрак стремительно обратился в ночь. Таня, будто со стороны, увидела собственное лицо – оно было в крови. А еще рядом оказались чьи-то смутно знакомые, безумно прекрасные синие глаза. Они смотрели на нее яростно и беспомощно. А потом – все. Стало черно и абсолютно тихо.
– Таня... Таня... Таня... – монотонно повторяли над ухом.
Голос был незнакомым, женским. А ей так хотелось, чтобы рядом был любимый отчим. Валерочка...
Девушка застонала. И снова:
– Таня... Таня... Откройте, пожалуйста, глаза...
Вежливые. Обращаются на «вы». Но к чему вежливость, когда ты умираешь?
– Пш-шли вон! – простонала Татьяна.
И почему-то вспомнилось: ей девять лет, и она только что принесла домой морскую свинку. Смешную, белую, в рыжих пятнах, с мокреньким красным носом. Мама совсем не обрадовалась, а Валерий Петрович, наоборот, поддержал. И философски заметил, что иные дочки приводят домой еще кого похуже, чем крыса.
– Ва-ле-роч-ка... – прошептала Садовникова.
Все бы отдала – лишь бы любимый отчим оказался рядом.
Она сделала над собой нечеловеческое усилие – и распахнула глаза.
Комната. Ее же собственная – здесь, в особняке Холмогоровой. Она, разметавшись, лежит на постели. А пообочь, с дружно встревоженными лицами, выстроились Марина Евгеньевна, ее тень Фаина и незнакомая женщина с уставшим, строгим лицом. В белом халате. Докторша?
– Что со мной? – с трудом вымолвила Татьяна.
– Очнулась... – облегченно выдохнула Холмогорова.
– А я вам что говорила? – ворчливо произнесла та, что докторша. – Развели панику. Из-за царапины.
Царапины?
Таня попробовала пошевелить руками-ногами. Бесполезно. Не слушаются. И потом, она ясно помнила звук выстрела. И свист пули. И кровь на своем лице.
Девушка в панике взглянула на женщину в белом халате, пробормотала:
– Я не могу пошевелиться!
И увидела: лицо Холмогоровой тревожно сморщилось. А Фаина – та, наоборот, презрительно буркнула:
– Ох, и любишь ты себя, деточка...
Докторша же наклонилась к ней и раздельно произнесла:
– Девушка. С вами. Действительно. Ничего. Страшного. Вот.
Она резким движением схватила Танину руку и прижала ее к Таниному же плечу:
– Попробуйте сами. Просто кожа содрана. И... – врачиха прижала кисть девушки к ее голове, – небольшая шишка. Все. Я даже не говорю, что заживет до свадьбы. Потому что все заживет в ближайшие несколько дней.
Противная тетка. Злая.
Таня устало прикрыла глаза и выдохнула:
– Я хочу, чтобы приехал Валерочка. И еще хочу в больницу. В настоящую, не здесь...
– Девушка! – В голосе докторши зазвучало нескрываемое раздражение. – Я же говорю: с вами все в порядке! Вас ни одна больница не примет. Потому что вы здоровы.
А Фаина и вовсе пробормотала:
– Пригласили... на свою голову...
И тут вступила Холмогорова. Для начала цыкнула на обеих дам:
– Выйдите!
Те беспрекословно повиновались.
А потом присела на край Таниной кровати и спокойно произнесла:
– Таня, если ты хочешь – твой отчим прилетит. Хоть сегодня. Я обещаю.
И на душе у Садовниковой сразу полегчало. Да и ногами – вот он, психологический фактор! – наконец удалось пошевелить.
Таня попыталась приподняться на подушках – тоже получилось. Ура!
А Марина Евгеньевна спокойно продолжила:
– Если ты хочешь в больницу – тоже без проблем. Но советую тебе подождать хотя бы до утра. Сама понимаешь: ночью ехать на вездеходе по горам опасно.
– Хорошо, тогда поедем утром, – упрямо повторила Татьяна.
– Ладно, – пожала плечами миллионерша. – Будь готова к шести часам. В больницу я позвоню. Все.
Она поднялась.
Ничего себе: все!
И Таня гневно выпалила:
– А хотя бы извиниться вы передо мной не хотите?
– А за что мне перед тобой извиняться, Таня? – спокойно поинтересовалась Марина Евгеньевна.
Нет, ну совсем работодательница офигела!
– Да вообще-то я к вам книгу писать приехала, а меня чуть не убили! – запальчиво выкрикнула Садовникова. – В вашем прекрасном, безопасном, хорошо охраняемом особняке!
И тут Холмогорова расхохоталась.
Таня в изумлении смотрела на хозяйку дома, а та смеялась все громче и громче. У нее истерика, что ли? Вон уже и слезы на глазах выступили...
– Ты это... называешь... убить? – наконец проговорила Марина Евгеньевна.
– Что здесь смешного? – обиделась Татьяна.
– А ты знаешь, что в тебя стреляли из охотничьего ружья? Да еще и дробью? – спросила миллионерша.
Перестала смеяться и серьезно закончила:
– Поэтому решительно ничего тебе, Татьяна, не угрожало. Да еще, хоть и палили метров с пятнадцати, умудрились промазать, всего-то плечо тебе поцарапало. А потом Стасик подоспел, спугнул... Непрофессиональное и глупое покушение.
– Спасибо, утешили, – ледяным тоном произнесла Таня. И решительно добавила: – Всего доброго. В шесть утра я уеду.
– Не держу, – пожала плечами Холмогорова. Не удержалась, прибавила: – Жаль, что ты такая трусиха.
– Ну, знаете ли! – возмутилась Татьяна. – Я лучше рекламой займусь. Так спокойнее.
Холмогорова будто не расслышала. Небрежно добавила:
– Но имей в виду: если вдруг захочешь остаться, тогда вот... – Она продемонстрировала Садовниковой банковский чек. – Компенсация за причиненные неудобства.
Таня с интересом взглянула на бумажку. Первая цифра пятерка, а дальше несколько нулей. Но сколько именно – разглядеть в полумраке спальни не получалось.
– Пятьдесят тысяч евро, – озвучила цифру Холмогорова. – Дополнительно к твоему гонорару.
Таня еле удержалась, чтоб не присвистнуть. Пробормотала:
– Купить меня хотите?
Миллионерша не смутилась:
– Да.
– И что я за эти пятьдесят тысяч должна сделать?
– Ничего особенного. Остаться здесь и закончить книгу. Ну и, конечно, о сегодняшней стрельбе ни слова никому. Даже отчиму. Мне такой пиар не нужен. Мы договорились?
– Нет, – пожала плечами Татьяна. – Моя жизнь стоит дороже.
– Как в том анекдоте... – усмехнулась Марина Евгеньевна. – «Вот видите, королева... вы уже торгуетесь!»
– Я не собираюсь набивать себе цену, – возразила Таня. – Я просто не хочу оставаться там, где меня пытаются убить. Это понятно?
– Интересно, кому ты насолила, Танечка? – задумчиво произнесла Холмогорова. – Неужели самой не хочется узнать? Сбежишь, как трусливый заяц, и даже не выяснишь, кто твой враг?