– Да ради бога! – возмутилась девушка. – Просто непонятно: кому теперь та книжка нужна?
Получилось не очень вежливо, но Игорь Феоктистович укорять не стал. Назидательно произнес:
– Мне нужна. Стасику. Фаине. Неллечке... Всем, кто Марину Евгеньевну знал и любил... Я уже прочел ваши наметки, – он кивнул в сторону включенного компьютера. – На мой вкус, получается неплохо. Нужно будет только акценты несколько по-другому расставить...
«Ага, убрать провинциала Игоряшу, – мелькнуло у Татьяны. – Превратить его из надоедалы и неудачника во вдохновителя и соратника...»
Она уже вполне владела собой. Возмущаться дальше было бессмысленно. Холмогоров – в своем праве. Марина Евгеньевна и Антон Шахов ведь только пообещали ей, на словах уверили, что, в случае чего, аванс можно будет не возвращать. И она, наивная, непредусмотрительная, им поверила... Но раз в договоре написано по-другому – значит, надо притвориться, что ты смирилась.
– А кто мне теперь все рассказывать будет? – буркнула Татьяна.
– Многое могу я, – важно произнес Холмогоров. – Я ведь Мариночке самый близкий человек. А чего я не знаю, ее друзья дополнят. На похороны их много съедется. Я вам укажу, с кем можно поговорить.
Игорь Феоктистович встал. Поднялась и Татьяна. Он протянул ей руку:
– Что ж. Будем сотрудничать, Татьяна Валерьевна.
Ничего не оставалось, как вложить свою кисть в его.
Мягкая, влажная, безвольная рука. До чего разительный контраст с сухим и сильным рукопожатием Марины Евгеньевны!
Одна радость – на прощание Холмогоров сказал:
– Ну а тот чек, что вам Марина Евгеньевна вчера дала, вы не выбрасывайте. Возможно, я вам его оплачу. Со временем. Если, конечно, вы меня злить не будете.
И покровительственно – чертов барин! – улыбнулся.
Таня вышла из хозяйкиного кабинета мрачнее тучи. Все сожаление о смерти Холмогоровой, всю скорбь – как рукой сняло. Осталась одна злость: на них всех. На буржуев. На бездушных людей, которые считают, что не-богачи должны выполнять абсолютно все их желания... Но она и сама хороша: подписала невесть что. Поверила болтовне Шахова о «типовом договоре». Пятьдесят тысяч евро глаза застили. Вот теперь придется расплачиваться.
«Все равно: они меня не заставят! Что-нибудь придумаю!» – пыталась успокоить себя Татьяна. Только что придумаешь? Конечно, хотелось бы благородно швырнуть в ноги Игорю Феоктистовичу проклятый аванс и забыть злосчастную семейку, как страшный сон. Но только нет у нее сорока пяти тысяч. Не продавать же машину только для того, чтобы собственную гордость потешить!
Да и, с другой стороны, просто обидно. Сколько времени она здесь потратила, да и нервов изрядно, и вдруг – вернуться в столицу ни с чем. Без денег и без книги в своем портфолио...
Но безвыходных положений не бывает. Может, хорошего юриста найти? Пусть доказывает, что договор кабальный и аванс в любом случае должен остаться ей! Надо вернуться в комнату и все еще раз обдумать.
Таня решительно направилась в свою спальню. Но добраться до нее не успела – путь ей преградила инвалидная коляска.
Стасик. Еще один буржуй. Холеные, длинные пальцы, безбрежная синева глаз, бархатный голос:
– Таня... Есть минутка?
– Что тебе? – невежливо буркнула она.
Получилось грубо, и Стасик сразу понурился. Потерянно пролепетал:
– Ладно, если ты занята...
Но Татьяне тут же стало стыдно – все-таки парень вчера мать потерял.
Она виновато улыбнулась:
– Извини, Стас. Просто настроение по нулям.
– Из-за мамы?
«Да что мне до твоей мамы!» – едва не вырвалось у нее. Но вслух, конечно, произнесла традиционное:
– Мне очень жаль...
– Ничего тебе на самом деле не жаль. – Он внимательно взглянул ей в глаза. И горько добавил: – Да и никому не жаль! Может, только Фаине...
– А тебе? – Таня волей-неволей начала втягиваться в бессмысленный разговор.
– Ну-у... – протянул юноша. – Ты хочешь, чтобы я тебе соврал? Или желаешь услышать правду?
– Лучше правду, – усмехнулась она.
– А правда в том, что у меня мамы и раньше особо не было, – отрезал инвалид. – Я ее от силы раз в неделю видел. На часок. А теперь – не буду видеть никогда. Разница, конечно, есть, но не принципиальная.
– Все ты врешь, – вздохнула Татьяна.
– Конечно, вру, – легко согласился молодой человек.
Печально улыбнулся. Тонкие пальцы вдруг откинули плед... Под ним обнаружились обтянутые джинсами колени, а на них – крошечный букетик: розочка на коротком черенке, а вокруг нее декоративные листочки какого-то неизвестного Тане растения. Смешно. Такой подарок только куколке Барби сгодится. Но все искупали его глаза – одновременно грустные, виноватые и вожделеющие...
– Это тебе. – Стас протянул ей букет.
И Таня, вместо того, чтобы рассмеяться, тихо пробормотала:
– Спасибо.
– Пойдем в гостиную, поговорим. Пожалуйста! – попросил юноша.
«Ох, только тебя мне не хватало! Но теперь, после букетика, и не пошлешь...» – мысленно вздохнула Татьяна, а вслух неохотно пробормотала:
– Ладно. Пойдем.
– Ты чем-то расстроена, – упрямо повторил младший Холмогоров, едва добрались до гостиной и Таня опустилась на диван. – Но не тем, что мама погибла. Не обманывай меня, ладно?
– Хорошо, не буду обманывать, – пожала плечами Таня. А чего действительно ей притворяться? – Меня твой отец взбесил.
– А что он сделал? – встрепенулся молодой человек.
– Потребовал, чтобы я все равно книжку заканчивала. Или вернула аванс, – честно сообщила Таня.
Лицо Стасика разгладилось. Он кивнул:
– Я знаю.
– Знаешь?
– Ну да. – И парень с обезоруживающей простотой добавил: – Это я его попросил.
– Ты? Зачем?!
– Как зачем? Чтобы ты осталась. Чтобы видеть тебя. Каждый день. Если ты, конечно, захочешь...
– Ах, вот как! – Таня на миг утратила самообладание. – Значит, ты попросил! Твоя работа! Ну, спасибо!
– Пожалуйста, – пожал плечами Стас. – Не понимаю, чего ты злишься.
– Не понимаешь?! Да твой отец... он меня шантажировал! Угрожал! Говорил, что в суд подаст, если я книжку не закончу. Или если деньги не верну. А у меня их нет уже, тех денег!
И снова – беззаботный, удивленный взгляд:
– Ну а что ему оставалось делать? Как бы он тебя иначе уговорил?
Воистину: здесь, в горах, странный мир. Впрочем, такой, как Стасик, и в обычном мире выглядел бы странным.
– А просто меня попросить – тебе в голову не приходило?
– А ты бы согласилась?
– Возможно, – соврала Таня.
– Хорошо, – покорно кивнул ее собеседник. – Вот я тебя и прошу. Я хочу, чтобы ты осталась. И чтобы книжка была закончена. – Он печально взглянул на нее и добавил: – Я ведь тоже многое смогу рассказать. Я себя – и маму – с трех лет помню.
«Вы меня просто в угол загнали. Оба. Ты и твой папа, – раздраженно подумала Таня. – Ладно, придется оставаться. Ничего не поделаешь. Но черта с два я буду под вашу дудку плясать!»
И она строго произнесла:
– Хорошо. Я останусь и книгу допишу. Но только единственное условие...
– Еще денег? – перебил он.
Появилось, конечно, искушение сказать «да», но Таня его подавила. Гордо отрезала:
– Да подавись ты своими деньгами! Условие совсем другое. Не ты мне будешь рассказывать, что захочешь, а я – тебе вопросы задавать. Годится?
Парень просиял:
– Все, что прикажете, моя леди!
– Тогда вопрос первый, – не растерялась Татьяна. – Тебе правда плевать, что мама погибла, или ты придуриваешься? Как все подростки?
Спросила и ожидала – сейчас инвалид наверняка возмутится. Начнет доказывать, что взрослый. Мол, ему целых двадцать два года...
Но Стас ничего доказывать не стал. Задумчиво заговорил:
– Понимаешь, Таня... Я ведь действительно себя с раннего детства помню. И знаешь, что самое яркое в памяти осталось?.. Я всегда с нянями сидел. Или с бабушками. Или с отцом. А чтоб с мамой, да еще вдвоем – такого почти никогда не бывало. Всегда я слышал: она на работе... на встрече... на переговорах... Как же я ненавидел эти «переговоры»! Что значит слово, тогда не знал. Считал – какие-то воры. Очень злые. Которые маму от меня утаскивают. Но иногда все же она со мной оставалась. Ох, как я тогда был счастлив! Мне хотелось отдать ей все! Самые лучшие свои машинки. Всю, целиком, железную дорогу. Любого из мишек... Мне хотелось читать с ней. Играть. Рисовать. А она, она... – Стасик вздохнул. – Нет, мама никогда меня не обижала. Не кричала, не била. Но я видел: ей со мной скучно. Я несу ей машину, прошу: «Мама, давай, поиграем!» А она: «Хорошо, Стас, но... Подожди!» И утыкается в очередной договор. Или просто в газету. А я тоже с характером, тереблю ее: «Нет, прямо сейчас поиграем!» И тогда она сдается. Катает со мной эти машинки, но, чувствую, с каждой минутой все больше и больше злится... Неинтересно ей. Так и ждет: пока наконец ее няня сменит. Как же мне было горько, когда я понимал, что ей не нужен...
Он виновато взглянул на Татьяну и попросил:
– Только ты про это в книжке, разумеется, не пиши.
– Хорошо, – пообещала. И настойчиво повторила: – Значит, ты ее любил?
– Я ее ненавидел, – с готовностью откликнулся молодой человек.
Таня изменилась в лице, а Стас – с удовольствием прибавил:
– Ты бы тоже ненавидела. Если б собственная мать тебя стеснялась.
– Стеснялась?
– Ну да. Она же вся из себя – абсолютный лидер. Безупречная. Богатая, успешная, знаменитая. Народные артисты в друзьях (это я про дядю Сашу Пыльцова), в знакомых – сплошь олигархи, мэр побаивается... У нее и сын должен быть безупречным. – Стаса передернуло. – Весь такой идеальный – матросский костюмчик от «Валентино», стрижка от Зверева, французская гувернантка, тайская горничная, с трех лет горные лыжи... А я ей такую подлянку кинул – инвалид, одна нога короче другой. Да она спала и видела: как бы меня куда подальше засунуть. Чтоб ее не позорил.