– Никогда не поверю! – твердо произнесла Татьяна.
– Нет, в интернат, конечно, она меня не сдавала, – с готовностью согласился Стас, – но никуда с собой не брала. И не гордилась мной, уж точно.
– Любая мать гордится своим ребенком, – возразила Садовникова.
– Откуда ты знаешь? У тебя что, есть дети? – поинтересовался юноша.
– Нет.
– А ты их хочешь?
– Ну... Хочу, наверное.
– Тогда не дай тебе бог такого, как я, – серьезно произнес Холмогоров-младший.
– Да что за чушь ты несешь! – возмутилась Садовникова. – Я тебе уже говорила: ты абсолютно нормальный. Красив, как Аполлон. Умный, богатый...
– Говори, говори... Не останавливайся... – попросил парень. И, без перехода, произнес: – И раз уж ты у нас остаешься, я хотел рассказать тебе одну вещь. Только, конечно, тоже не для книги. – Он глубоко вздохнул и будто в омут кинулся: – Это ведь я тогда... Кирку... ну, ту нашу горничную...
– Что-о? – опешила Татьяна.
– Это я ее уничтожил, – твердо произнес юноша.
Стас
Очередной его доктор явно стажировался в Германии. В каком-нибудь Бухенвальде. Или Равенсбрюке. Или просто в войсках СС. Редкостный садист! Пальцы стальные, морда свирепая. Даже голос – и тот визжит, будто циркулярная пила. Хотя на визитной карточке написано, что он доктор наук, имеет свой медцентр и кучу всяких регалий. Принимает только у себя. А чтоб его сюда, в Красную Долину, затащить, мама сказала, ей пришлось целое состояние выложить.
Стасик сначала пытался его игнорировать. Потом – мечтал отравить. Затем – едва завидев, начинал плакать. Попытался сымитировать эпилептический припадок. Жаловался отцу, устраивал истерики матери... Но только садист все равно своего добился: из инвалидного кресла Станислав встал. И начал ходить – сначала по стенке, потом в ходунках, потом с палочкой...
Мать была счастлива. Сам Стасик тоже кайфовал, хотя вида и не показывал. Поди плохо получить свободу передвижения?! Теперь куда угодно можно забраться. В любой, даже самый заросший, уголок сада. И на крышу – с нее, мать говорила, видны сумасшедшей красоты горные закаты. Стас даже на пляже наконец побывал – не на обычном, конечно, а у маминого приятеля, у которого особняк прямо на берегу моря.
В общем, началась новая жизнь. А ее апофеозом стала она. Новая горничная. Кирка. Красивая, стройная и восхитительно глупенькая. Убирала у него в комнате и трещала без умолку. С таким смешным акцентом, что он половины из ее слов не понимал. Но только слушать ее певучую, задорную речь все равно было чертовски приятно...
И очень кстати, что он из кресла выбрался. Можно было к Кирке на кухню прийти. Или позвать ее в сад. Или даже помочь ей натирать столовое серебро... Ну, и сексом заняться, конечно. Кирочка сразу дала понять: она не против. Вот только ей очень хочется такое колечко, как у Марины Евгеньевны... И такой же, как у нее, газовый шарфик.
По магазинам Стас водить ее, разумеется, не мог, но по каталогам заказывал все, что девчонка просила. А мать только смеялась, когда он ей счета подсовывал. И без звука оплачивала.
Но однажды случилась беда.
Стасик без предупреждения пошел к Кирочке в комнату. И еще из коридора услышал, что там небольшая вечеринка. В приоткрытую дверь видно – на кровати, на стульях разместились пятеро. Две горничных, трое охранников. Все принаряженные, уже подвыпившие.
Вламываться в комнату Стас не стал – притаился за дверью. Признаться, заинтересовался: а с какой это стати его Кирочка самым наглым образом с охранником кадрится?! Но уличил подругу не в неверности, а в гораздо худшем. Вдруг услышал, как одна из горничных попросила:
– Кирка, Кирка! Покажи еще, как барчук ходит!
И та с готовностью полусогнула ноги, скрючила спину, зашаркала по полу. А вся честная компания начала заливисто хохотать.
Стаса в глазах потемнело. Распахнул дверь, ворвался в комнату, кинулся на предательницу... Растаскивать их не стали. Он остановился сам – когда Кирка, уже без сознания, лежала на полу.
Только тогда Стасик понял, что он наделал. Немедленно отправился к матери, рассказал ей все.
Марина Евгеньевна нотаций читать не стала. Спокойно сказала: «Я разберусь!» Но не очень-то получилось.
Кирка, едва пришла в себя, уселась на внедорожник и отправилась в Красную Долину. Зафиксировала в тамошнем медпункте побои. И выдвинула Стасу и его маме абсолютно сумасшедшее требование: «Или платите миллион долларов, или я заявление в милицию подаю».
– Ты дура и хамка! – вспылил Стас.
А мать лишь усмехнулась:
– Ничего. Заплатим.
– Когда? – просияла Кирочка.
– Через недельку, – пожала плечами Холмогорова. – Деньги-то немалые, в один день не соберешь.
Лицо ее было решительным и недобрым, но Кира в предвкушении ослепительного богатства выражения его не заметила. Надменно проквакала:
– Хорошо. Неделю я вам даю. Но не больше!
– Гарантирую, ровно через семь дней, – кивнула Марина Евгеньевна.
Кирочка все это время порхала, будто на крыльях, Стас же не выходил из своей комнаты и принимал антидепрессанты.
А за день до дня «Х» горничную нашли в гостиной. Возле камина. С проломленной головой.
Таня
Она слушала рассказ молодого человека не шелохнувшись.
– Ну а потом, конечно, полный кошмар начался. – Стас вздохнул, нервно облизал губы. – Маму выдернули с важных переговоров, у отца – гипертонический криз, Фаина в свой курятник умчалась: смотреть, что ей карты по этому поводу скажут...
«Да уж... Не смерть кошмар, а то, что такая суета поднялась», – мелькнуло у Татьяны.
А парень продолжал:
– Аркадий Васильевич, мамин зам по безопасности, выдвинул идею: делу хода не давать, а Кирку, как стемнеет, похоронить где-нибудь в горах. Авось никто не хватится. Но мать сказала: нет, полная глупость. И сама вызвала ментов. Приехала целая толпа, все обнюхали, обыскали. Завели уголовное дело. Маман куда-то ездила, с кем-то договаривалась, платила, наверное... В итоге все спустили на тормозах. Причина смерти – несчастный случай. А тех, недельной давности, синяков, что я Кирке наставил, и вовсе будто не было. В общем, ура-ура... – Стас вздохнул.
– Подожди, – задумчиво произнесла Таня, – а убил-то ее кто?
– Я думаю, мама, – вздохнул инвалид. – Не сама, конечно, наняла кого-то. Такая услуга, я читал, недорого стоит. Особенно если убивать не олигарха, а какую-то хохлушку.
Таню передернуло от его спокойного тона и равнодушных слов. А Стас ничего не заметил и упоенно продолжал:
– И вот за это матери огромное спасибо. Миллион, конечно, не деньги...
Садовникова изумленно взглянула ему в лицо – не шутит ли? Нет. Похоже, юный Холмогоров говорил совершенно серьезно. Щеки пылают, глаза горят...
– Заплатить, конечно, было бы проще. Но мать меня поняла. Поняла! Тут не откупаться, а именно убрать девчонку было надо, потому что Кирка свою собачью смерть заслужила.
– Вот уж не думаю... – пробормотала Таня.
Но Стас ее будто не слышал, говорил горячо, взволнованно:
– Хоть и говорят: о мертвых ничего, кроме хорошего, а я Кирку до сих пор ненавижу. Я ведь только из-за нее больше из коляски не встаю. Принципиально. Не хочу, чтобы всякая шваль надо мной потешалась.
– Ты – не встаешь, а она – в могиле лежит, – тихо произнесла Таня. – У нее ведь тоже семья, наверное, была. Мать, отец...
А Стас неожиданно усмехнулся:
– Ты права, была. Только знаешь... Они, ее семья, даже рады.
– Ты с ума сошел? – вырвалось у Татьяны.
– Ничуть, – отрезал собеседник. – Они сейчас в таком шоколаде живут! Особняк кирпичный отгрохали, два джипа купили. – И объяснил: – Я мать попросил, чтоб им денег послала. Не миллион, конечно, но тысяч сто. Для Хохляндии немало. Мамашка Киркина даже письмо мне прислала. Называла благодетелем и обещала, что всю жизнь за меня будет бога молить. Вот так.
Парень с вызовом взглянул на Садовникову. В его ясных глазах отражалось высокое, ослепительно синее небо. И – ни капли раскаяния.
– Я ведь верил ей, Таня, – почти шепотом добавил Стас. – А она меня предала. И после этого ты считаешь преступником меня?
Странная логика! Но спорить Татьяна не стала. Лишь пробормотала:
– Ох, Стас... Не мне тебя судить.
– Вот и не суди. – В его голосе зазвучали властные нотки. Впрочем, он тут же сменил барский тон на мягкий, просительный: – Просто останься... Здесь, в доме... – И совсем шепотом закончил: – Со мной...
– Можно подумать, у меня есть другие варианты, – буркнула Татьяна.
Лицо его просветлело. А в голове девушки пронеслось: «Думаешь, всех купил? Кирину семью – да. Меня – не получится». Но вслух она этого, разумеется, не сказала.
Глава 10
Таня
Деваться отсюда ей было действительно некуда. Хотя что может быть хуже, чем находиться в доме, в котором поселилась смерть?
Здесь, на юге, к трауру относились серьезно: зеркала – под покровом черных платков. Повсюду – фотографии Марины Евгеньевны, щедро снабженные черным крепом. Да еще во всех мыслимых и немыслимых местах рюмок наставили, укрыли их кусочками хлеба.
Мрак и тоска – особенно если лично ты большой горести не испытываешь. Да и с какой стати Татьяне скорбеть, если даже муж погибшей откровенно доволен. А безутешный сын рассказывает ей о старых обидах на мать и дарит цветы. Хоть бы до похорон подождал, прежде чем начинать кадриться!
Но, видно, так у богатеев принято. Антураж печальный, а по сути – всем по фигу. Одна только Фаина, похоже, и переживала.
Выглядела экономка ужасно: черное платье, голова увенчана траурным платком. Под глазами темные тени, губы сжаты в скорбную нитку.
И за обедом, едва все уселись за стол, сразу начала печальную речь:
– Похороны послезавтра. К полудню нужно будет подъехать в Сочи, в траурный зал...
– Фаина, – перебил ее вдовец, – давай поговорим о чем-нибудь другом.