– Да не, насчет сосисок неправда! – всплеснула руками горничная. – Фаина грозит просто. А на самом деле свиные отбивные со шпинатом и сельдереем будут.
Тогда тем более надо выйти, решила Татьяна. А пока истинной барынькой, в постели, расправилась с колбасой и круассанами. Запила кофейком. И в кровати же лежа, взялась за дневники Марины Евгеньевны.
Дневниками в полном смысле слова их можно было назвать с большой натяжкой – обычные ежедневники, с обычными же для деловой женщины пометками: «10.00 – мэрия. 12.30 – совещание с замами. 15.00 – Аркадий Васильевич. 16.30 – „Каравелла“... Изредка появлялись: „21.00 – придет парикмахер“ или „20.00 – преферанс с М. и А. Плюс 340 вистов“. И, еще реже, совсем не относящиеся к делу замечания:
– 5 марта. Чудеса: снегопад. Антон пошутил: снега, сказал, насыпало по самые яйца. Нелли в ответ расхохоталась: низко же, говорит, у тебя яйца!
– 26 июля. Кухарка заболела, Фаина готовила сама. Подала на ужин нечто странное: бананы по-мексикански. Обернула кусочки бананов ломтиками бекона и пожарила. Вкусно.
– 17 декабря. Закончили с арендными делами, ездила смотреть свою землю – наконец, на правах хозяйки. Изумительно! Своя река есть. Вековых сосен не сосчитать. Сапсана видели... И тишина, слышно, как с деревьев снег осыпается. Антон говорит, что на таких площадях можно выстроить целый город. Молодой еще, глупый. Не понимает, что покой всего дороже.
– 2 февраля. Стасик переписывается по Интернету с девушкой. Увидела сегодня ее фотографию: само совершенство. Локоны, глазки, фигурка. И до боли напоминает какую-то голливудскую старлетку... Бедный мальчик. Как объяснить, что его просто разыгрывают?..
Таня вздохнула. Отложила дневники Холмогоровой.
Мысли опять прыгнули на Стаса. Невозможно синие глаза, их вчерашний поцелуй... «И на банковском счету миллионы долларов, – настойчиво бормотал в ухо внутренний бесенок. – Тоже немаловажно». В общем, хоть и преддверие похорон, а выкинуть из головы любовь не получалось.
Таня понимала: Стас от нее без ума. Влюблен со всем пылом юности. Может, прочь их, глупые сомнения? Действительно, надо хватать, и под венец? А не задастся семейная жизнь – всегда ведь развестись можно. И на вполне законных основаниях отхватить немалую толику холмогоровских миллионов...
«Фу! – осадила себя Татьяна. – Всегда ведь прежде декларировала, что деньги надо собственным умом зарабатывать. А сейчас, как проститутка, ей-богу...»
И еще одна вещь смущала...
Девушка выбралась из кровати, подошла к окну. Вспомнила слова Холмогорова-младшего, что-то вроде: «Я любил Киру. Больше жизни любил. А она – надо мной смеялась... Я просто ничего не мог с собой поделать».
А не врешь ли ты, Стасик? Не наговариваешь ли на мать, которая якобы организовала, по твоей просьбе, убийство горничной? Насчет убийства – похоже на правду. Только не сам ли ты Киру и убил, потому что она над тобой посмеялась?
Таня вздохнула. Взглянула на часы: почти три. Работа в голову все равно не идет, с любовью – тоже полная путаница. Может, действительно сходить пообедать?
Она быстро сбегала в душ. Оделась. Краситься не стала и явилась в столовую точно к началу обеда.
За столом сидело немало народу: Игорь Феоктистович, Нелли, Антон, Матвей Максимович и еще пятеро незнакомых – трое мужчин и две женщины. Все – из породы типичных бизнесменов. Явно не проститься с Холмогоровой приехали, а свои дела во время похорон порешать.
– Здравствуйте, – ни к кому конкретно не обращаясь, произнесла Татьяна.
– Привет... звезда полей, – саркастически приветствовала ее Нелли.
Матвей Максимович оказался повежливей:
– Добрый день, Танечка.
Только глаза – злые, будто у кобры.
Остальные промолчали.
В столовую влетела Фаина, виновато пробормотала:
– Прошу прощения... Гостей много, обед чуть-чуть задерживается...
Замотанная, на лбу капельки пота, руки на ходу о передник вытирает.
– Помочь? – вырвалось у Татьяны.
– Помоги, – благодарно улыбнулась Фаина.
А Нелли ядовито выплюнула:
– И все унитазы в доме не забудь перемыть.
Вот чертова графиня! Но... «Не ругайся с тем, кого презираешь». Так когда-то учил ее Валерочка, и Таня просто не обратила на слова секретарши внимания. Пусть позлится из-за того, что ее яд никакого действия не оказывает.
Таня быстро, в несколько ходок, обеспечила всех присутствующих тарелками. Нарезала хлеб, помогла горничной разлить по бокалам минералку. И наконец с наслаждением налетела на отбивную.
Но едва успела проглотить пару кусочков, в столовую вновь явилась Фаина Марковна. Прямым ходом направилась к Садовниковой, ей протянула запечатанный конверт:
– Тебе телеграмма, Танечка.
«Танечка»! Просто поверить невозможно!
Садовникова нетерпеливо разорвала конверт, пробежала глазами листок: «Настоящая фамилия Нелли Бориславской – Куваева. Отец умер от острого алкогольного отравления, мать постоянно проживает в психоневрологическом интернате. В 1999 году Холмогорова взяла ее из детского дома и оформила над ней опекунство. Судьбу Петра выясняю. Валера».
Вот молодец отчим!
Татьяна вновь и вновь перечитывала текст. Да, с Валерочкой не пропадешь. Поругается, пошумит – но потом все равно реально поможет.
Впрочем, телеграмма телеграммой, а обед обедом...
Карманов в Танином летнем наряде не было, и девушка положила телеграмму под тарелку с отбивной. Отрезала еще один восхитительно пахнущий кусочек – и в этот момент в столовую ворвался Стас. Именно ворвался – стремительно, о его диагнозе и не вспомнишь.
Вихрем кинулся к ней, схватил за руку:
– Пошли! Быстрей!
Глаза сияют, губы в нетерпении подрагивают.
– Что случилось?
– Увидишь! Побежали!
– Но я...
– Танюша, пожалуйста! Я для тебя такой офигительный сюрприз приготовил! Скорее в сад!
И она поддалась его напору, поднялась из-за стола.
И только когда рука об руку бежали по аллее, вспомнила, что Валерочкина телеграмма так и осталась лежать на столе.
Впрочем, Стаса уже было не остановить.
Он привел ее в самый дальний уголок сада. Садовник явно захаживал сюда нечасто: здесь буйствовали заросли фенхеля, грозно щетинилась крапива. Сейчас среди травы высились какие-то коробки – довольно большие, яркие. Что внутри – непонятно, логотипы заклеены скотчем. Коробок Таня насчитала целых пять штук. И еще заметила: емкости соединены между собой еле видными на фоне зелени веревками. Будто бикфордов шнур...
– Ну, не догадалась? – Стасик еле сдерживал торжество.
– Пока нет, – пожала плечами Татьяна. И ослепительно улыбнулась: – Но умираю от любопытства!
– Положено, правда, на крыльце, у входа в дом... но я решил, что здесь – будет романтичней, – пробормотал парень.
Протянул ей зеленый шнурок. Велел:
– Дергай.
– Мы взорвемся и умрем в один день? – пошутила Садовникова.
Шутки шутками, а от этого юноши чего угодно можно ожидать.
– Мы с тобой обязательно умрем в один день, – серьезно ответил он. – Но только не сегодня, а лет, скажем, через семьдесят. – И повторил: – Дергай!
Таня послушалась. Рванула шнурок... и в глазах у нее помутилось. Все коробки разом распахнулись, и из каждой в бездонное синее небо выпорхнули не меньше сотни прекрасных бабочек. Фиолетовых, малиновых, лимонных. Однотонных, пестрых, с разводами. Иные взлетали неспешно, другие торопливо хлопали крылышками, касались их щек, запутывались в волосах.
– Боже, какая красота... – прошептала Татьяна.
– Тебе нравится! – возликовал Стас.
На глаза, против воли, навернулись слезы. Девушка благодарно взглянула на младшего Холмогорова:
– Спасибо тебе. Я в жизни ничего подобного не видела.
Часть бабочек уже разлетелась по саду, но многие все еще оставались неподалеку. Садились им на руки, приземлялись на редкие, уцелевшие посреди сорняков, цветы...
А Стасик уверенно, хозяином, взял Татьяну за руку и твердо произнес:
– И вот так теперь будет всегда.
– Как – «так»? – улыбнулась она.
– Я всегда – слышишь, всегда! – буду тебя радовать. Цветами, бабочками, если захочешь – бриллиантами. Или тебе больше нравятся спортивные автомобили? Мне почему-то кажется, что тебе по душе будет «БМВ».
– Ох, Стас...
А он заглянул ей в глаза и продолжил:
– Таня, когда ты такая, как сейчас, ты такая прекрасная!
– А что со мною – сейчас?
– Ну... ты беззаботная. И счастливая. И в глазах у тебя – только бабочки.
– А что у меня в глазах обычно?
Он на мгновение задумался:
– Ну... ум... но, вдобавок, напряженность. Настороженность. Мысли о хлебе насущном. – Парень с легким высокомерием улыбнулся и добавил: – Впрочем, от этих забот я тебя избавлю.
Татьяна смотрела на него – такого юного, радостного, азартного, – и на сердце у нее было одновременно и тревожно, и радостно.
– Таня, – тихо произнес молодой человек, – ты выйдешь за меня замуж?
И сердце трепыхнулось. Не так уж часто ей – при всей ее шикарной внешности – приходилось слышать подобные слова.
Таня пробормотала:
– Стас... Тебе двадцать два. А мне...
– Я догадываюсь, что несколько больше. Совсем чуть-чуть, – с улыбкой перебил он. – Но что тебя смущает? Очень, на самом деле, в духе времени. Сейчас модно за совсем молодых замуж выходить. Всему меня заодно научишь! А то я живу в глуши, анахоретом...
«Может, прочь сомнения – и сказать ему „да“? – мелькнула шальная мысль. – Что я действительно дурака валяю? Красив, богат, особняк в горах...»
Но она промолчала.
– Таня, пожалуйста!
Стас преданно заглянул ей в глаза. Счастливый, беззаботный, влюбленный. Похоже, он просто не понимает, что сыну накануне похорон матери не положено дарить возлюбленной фейерверк из бабочек. И делать ей предложение. Ладно, у Стаса с Мариной Евгеньевной особой близости не было, но все же необходимо соблюдать хотя бы минимальные приличия...