15 « Дабл Л оке »,
«Пассажа» в Топшеме и винного бара «Кредитов». Что касается прочих развлечений, «два с половиной часа на 125-м поезде до Паддингтона — и вперед по лондонским магазинам». В Эксетере «своими» считались выпускники частных учебных заведений (а такие, как Джоанна — «чужаками»). Неудивительно, что университет славился самым большим в стране количеством личных автомобилей. Джоанна, однако, водить не умела.
После Уайдена она не захотела «терять» год и с головой окунулась в студенческую жизнь университетского городка, хотя представляла ее себе несколько иной. К тому же, ей пришлось все начинать с нуля. В Уайдене она была старостой, а в Эксетере — всего лишь робкой восемнадцатилетней первокурсницей из провинциальной государственной школы. Один из ее преподавателей, Рэй Дэвисон, вспоминает, что «ей было нелегко здесь самоутвердиться».
Эксетер был относительно неплохим вариантом, и Джоанна оказалась там во многом по настоянию родителей. Это уже был первый шаг к самостоятельной жизни, но не такой большой, как хотелось бы: Эксетер находился всего в двух часах езды на машине от родительского Черч- Коттеджа, а на поезде из Чепстоу, с пересадкой на бристольском «Темпл-Мидз», — и того меньше. От станции «Сент-Дэвидс» до университета была миля пешком, в основном в гору. Университетский городок располагался в живописной местности с обширными лужайками, высокими раскидистыми деревьями и теннисными кортами. На одной из лужаек красовалась скульптура Барбары Хепворт под названием «Мать и дитя».
Когда после провала в Оксфорде Джоанна выбирала место учебы, единственным университетом к юго-западу от Бристоля (хотя и слишком уж близко от дома) оказался Эксетер. Устав университета был утвержден в декабре 1955 г., а это означало, что Эксетер получил свой статус задолго до остальных окрестных политехникумов. Студенческий городок лежал на холме, с которого открывались изумительные виды на древний город —кафедральный и административный центр Девоншира. Иветт Каулес, подруга-однокурсница Джоанны, вспоминает, как та звонила маме: «Здесь так красиво. Мне тут очень нравится».
Тихая, спокойная атмосфера университетских аудиторий не распространялась на жилые корпуса. Это был первый дом Джоанны после отъезда из Черч-Коттеджа. Ее разместили в общежитии Джесси Монтгомери, красном кирпичном здании, где каждой студентке отводилась крохотная безликая комнатушка. Все это больше напоминало скорее обстановку в телевизионном сериале «Тюремная камера, Блок Н», чем в Школе чародейства и волшебства «Хогвартс». Джоанна, стараясь по возможности воссоздать домашний уют, перевезла в общежитие свои книги, рисунки, акустическую гитару, но все равно ее новое жилище не шло ни в какое сравнение с родным домом. До учебных корпусов и, самое главное, до студенческой кофейни и баров приходилось добираться по крутой тропе, по вполне понятным причинам прозванной «Дорогой к инфаркту».
По вечерам в Экстере, по крайней мере, было два развлечения: городской киноцентр «Одеон», где в первую неделю после приезда Джоанны шли три картины: «Обучение Риты», «Осьминожек» и «Толстяк-П», и находившийся на территории университета театр «Норткотт», один из лучших провинциальных театров в стране. В первом семестре хитом сезона был фарс Тома Стоппарда «Грязное белье».
Сначала главной проблемой Джоанны стал поиск подруг, с кем у нее были бы общие интересы. Легче всего заводить знакомства оказалось в студенческом клубе под названием «Девоншир-Хаус», в кофейне с вывеской: «Не только кофе... пирожки, печенье, мясные и овощные кебабы, горячие сэндвичи». Для Джоанны кофейный бар стал вторым домом, и, когда в 1999 г. по окончании Эксетера ей была присвоена почетная степень, одна из университетских подруг пошутила, что запись об этом стоит выгравировать на подносе и повесить его на стену кофейни «Девоншир-Хаус».
В университете с Джоанной произошло что-то странное. Имидж этакой зубрилы-Гермионы, довлевший над ней в старших классах школы, к окончанию вуза бесследно испарился. Невзрачная девочка в очках с толстыми стеклами превратилась в привлекательную, чувственную девушку в контактных линзах, больше интересовавшуюся не учебой, а «светской» жизнью. «Она носила длинные юбки, одной из любимых ее вещей был голубой джинсовый жакет. Джо была очень стройная, укладывала волосы в пышную прическу и сверху поливала лаком, подводила глаза ярким карандашом. Думаю, от парней у нее отбоя не было».
Эти перемены в Джоанне объяснялись двумя причинами. Во-первых, свободой, обретенной вне дома. Иветт говорит, что, если бы не знала, ни за что бы не догадалась, что Джоанна приехала из провинции. Во-вторых, она не особенно блистала в предметах выбранного ею курса, так что к учебе тянуло ее куда меньше, чем если бы она специализировалась по английскому языку. «Она была довольно посредственной студенткой, — вспоминает один из преподавателей. — Но не из- за того, что ей не давалась учеба, просто у нее не было особого интереса к этой области лингвистики» . По словам профессора Кейт Кэмерон, преподававшей у Джоанны на последнем курсе и тогда же, в 1987 г., назначенной заведующей кафедрой современного языкознания, «по сравнению с некоторыми у нее были не такие большие способности к языкам».
Джоанна закончила французское отделение, поддавшись влиянию родителей, которые считали, что так ей будет легче найти работу. С филологическим образованием можно было устроиться там, где требовались секретари со знанием иностранного языка, или переводчиком. Наверное, это отец, с его практическим складом ума, сумевший без высшего образования стать главным инженером, отговорил дочь от поступления на бесперспективное английское отделение. «Я хотела выбрать английский, — рассказывала Джоанна Энджеле Левин, репортеру газеты «Дэйли Мэйл», — но все вокруг говорили: «А тебе это пригодится? » Хотя мне с детства хотелось быть писательницей, я не надеялась, что моя мечта осуществится, и об этом знали только близкие друзья».
Так Джоанна стала изучать французский язык и классическую литературу. Брайан Клэпп, автор хроник Эксетера, писал: «Университетская среда всегда допускала некоторую эксцентричность». На кафедре же современного языкознания отношения между студентами и преподавателями носили скорее формальный характер. «К ним [преподавателям] нельзя было обращаться просто «Мартин» или «Рэй», — объясняет Иветт Каулес. — Обязательно нужно было говорить «мистер» или «профессор». Наверное, это было следствием консервативного подхода к обучению, в том числе и к стилю преподавания. Упор делался на литературный, книжный язык. В реальной жизни так не говорят. Когда мы, как было положено, жили и учились в течение года во Франции, я обнаружила, что на французском могу рассуждать о философских материях, но не в состоянии толком объяснить, как вскипятить чайник».
«Но Джо любила классику. Ей нравилась вся эта мифология. Ей это было интересно. Наверное, это и не удивительно».
«Очень наблюдательной и проницательной», по выражению Джона Неттлшипа, Джоанне нравилась компания студентов кафедры современного языкознания, и они, в свою очередь, были заинтригованы поведением девушки, которую Рэй Дэвисон назвал «очень задумчивой». «Она была человек замкнутый и не допускала слишком тесного контакта с окружающими», — добавил он.
Разумеется, Джоанна была достаточно проницательна, чтобы понимать: все считают, будто она немного не от мира сего. Особенно снисходителен к ней был один преподаватель, который, как позже вспоминала писательница, «обладал невероятным терпением, снося мое чудовищное безразличие к его предмету. Только один-единственный раз, и то косвенно, он упрекнул меня за частые прогулы и обыкновение терять раздаваемые им материалы: сказал, что я живу, словно лунатик. Это было произнесено с долей обреченности и иронии. Потом я горько раскаялась, что обмолвилась об этом друзьям. Эта фраза показалась им до того остроумной, что они стали повторять ее к месту и не к месту, и мне уже было не до смеха».
Плохая посещаемость и успеваемость — это не то, что одобрила бы Гермиона Грэйнджер. Самое интересное, что «новая» Джоанна нравилась себе больше, чем прежняя. Во многом она даже стала типичной студенткой. О том, с каким уважением она относилась к университету, можно судить по тому, что она по просьбе одного из лекторов, Дэвида Харви, согласилась дать весьма самокритичное интервью о своем студенчестве для «Пегаса» — журнала, выпускаемого классическим отделением.
На втором курсе Джоанна переехала в другое студенческое общежитие, Лафрода. Комнаты здесь были не лучше, чем в прежнем: маленькие каморки с односпальными кроватями и скудной казенной мебелью. Джоанна предпочла бы поселиться в Томас-Холл — особняке на краю студенческого городка, женском общежитии, которое имело свой стиль и более жилой вид. К бледно-желтому дому с бронзовой парадной дверью внушительного вида вела лужайка с высокими хвойными деревьями. Легко представить себе, как Гарри Поттер в своей мантии- невидимке осторожно спускается по поросшему травой холму, прячась под сучковатыми ветвями сосен и елей, ежась от холодной воды, переходит вброд ручей и бежит к спасительным дверям, за которыми его ждет теплая, уютная общая комната с письменными столами, деревянными стульями и старым пианино.
В 1984 г. Джоанна открыла для себя «Смите», которые и сейчас остаются ее любимой группой. Среди выбранных ею на «Дезерт Айленд Диске» музыкальных композиций был их классический хит мая 1986 г. «Bigmouth Strikes Again». «Я люблю звучание их гитар, лиричность и остроумие», — объяснила Джоанна Сью Лолн. «Смите», с неподражаемым вокалистом Моррисеем и гитаристом-новатором Джонни Марром, были кумирами и строгих критиков, и привередливых студентов, воротивших нос от «Спандо Бэлли», «Калче Клаб» и «Нью Романтике». Джоанна часами сидела в своей комнате, подбирая аккорды к «What Difference Does It Make?» и «Heaven Knows I’m Miserable Now». «Не понимаю, за что она любила «Смите», — недоумевает Иветт Каулес. — Иногда они наводили такую тоску. Я думаю, Джоанна, с виду резковатая, уверенная в себе, веселая, общительная, на самом деле была человеком застенчивым и замкнутым в себе. В этом смысле она была очень одинока, потому что по большей части жила своими мечтами и фантазиями».