К спорам в стенах института вскоре добавились совместные посиделки в Исторической библиотеке на Маросейке, в Старосадском переулке. Правда, и Маросейка, и Покровка тогда были единой улицей и носили имя Богдана Хмельницкого. После библиотеки они садились в синий троллейбус, воспетый Булатом Окуджавой, и Пашка провожал Аню до общежития. «Ну это же просто так, дружески, – думала Аня. – Не всегда же мне гулять по городу одной».
Павел, двухметровый гигант со спортивной фигурой, русоволосый и сероглазый, предмет воздыханий многих сокурсниц, поначалу Ане не нравился. В первую очередь потому, что одевался не по моде. Он носил узкие брюки, допотопный пиджак, из-под которого виднелся ворот какой-то стариковской рубашки местного пошива в полоску или в клеточку. Галстуки Пашка не признавал. Стригся коротко, под полубокс, выбривая виски, в то время как модные московские мальчики носили джинсы или специально сшитые в ателье брюки клеш, кожаные или замшевые пиджаки, рубашки-батники, а в прическах подражали группе «Битлз». Некоторые даже отращивали волосы до плеч, по примеру фронтменов групп тяжелого рока.
Аня, как все девушки, ни за что бы не позволила себе одеться не по моде. Поэтому щеголяла в мини-юбке в складку и в короткой вязаной полосатой безрукавке поверх батника. Такие безрукавки назывались маечками.
Дело было даже не в моде. Интересы Павла и Ани не совпадали ни в чем. Им нравились разные книги, разная музыка и разный стиль жизни.
Аня любила посидеть с подружками в кафе «Север» или «Космос», в самом начале улицы Горького, наслаждаясь мороженым и потягивая через трубочку коктейль. Пашка считал кафе и рестораны вертепом разврата, местом, где длинноволосые бездельники швыряют направо и налево родительские деньги. Или спекулянты и фарцовщики тратят барыши, добытые нечестным путем.
Ане нравились Ремарк, Стругацкие и Булгаков, еще множество хороших писателей. Павлу – книги о войне и мемуары полководцев.
Он не признавал никаких поэтов, кроме Есенина. Она хорошо знала и любила весь дивный мир поэзии, от Ломоносова и Державина до современных поэтов. Восхищалась французской поэзией.
Пашка обожал русские народные песни и старинные марши в исполнении духовых оркестров. Аня была ярой поклонницей рока.
Она любила путешествия, мечтала объехать весь мир. Он любил свой маленький городок Ярославец в дальнем Подмосковье и мечтал всю жизнь прожить там.
Аня любила Москву, ее бешеный ритм, любила гордые прямые проспекты и малолюдные кривые переулки, в которых можно бродить часами. Любила живописные парки, театры, музеи. Пашка же тяготился Москвой и никогда не упускал малейшей возможности уехать к себе домой. В этом они с Глебом были похожи. Только Глеб ничего не имел против Москвы, а домой стремился потому, что там его ждали отец, потерявший ногу на войне, и не слишком здоровая мать. И они, и родительский дом на окраине городка требовали заботы и помощи сильных мужских рук. По этой же причине он летом не ездил ни в стройотряды, ни в экспедиции. Без всякой романтики нанимался рабочим на местную стройку, чтобы поддержать семью. Но Аня, выстраивая глухую стену из обид и претензий к Глебу, этого не знала. А Глеб ее в свои проблемы не посвящал.
Во время зимней сессии Павел с Аней виделись только мельком. Павел готовился к экзаменам дома. Аня с Ирой штудировали билеты в квартире Ириных родственников, которые с утра уходили на работу. Каждое утро Аня приезжала из Сокольников на «Водный стадион», а вечером возвращалась обратно.
Первый, кого встретила Аня после каникул, был Павел. Он стоял у выхода из метро «Площадь Дзержинского» в распахнутом пальто, несмотря на мороз. Увидев Аню, он радостно бросился навстречу, закружил ее, а потом прижал к себе так, что она почувствовала стук его сердца под полосатой рубашкой. Она не отстранилась. Выходившие из метро люди неодобрительно посматривали на парочку, вздумавшую обниматься в неположенном месте.
– Я еле вытерпел эти каникулы без тебя, – горячо говорил Пашка, пока они шли в обнимку по улице 25 Октября. – Даже во сне я повторял твое имя. Мама теперь в курсе, что я себе какую-то Аню завел. Придется им тебя показать.
– Ну зачем? – растерянно возражала Аня. – Мы же просто друзья…
– Для меня ты больше чем друг, Аня. И я для тебя уже больше чем друг. Ты сама это скоро поймешь.
Пашка, раньше считавший кино зряшным времяпрепровождением, вдруг полюбил кинотеатры.
В темноте зала можно было спокойно взять Аню за руку и перебирать ее пальчики. Или положить руку ей на плечи. Или даже взять ее руку и прижать к своей груди, как раз напротив сердца. И ощущать, как оно колотится все сильнее под ее теплой ладонью. Правда, чаще всего Аня аккуратно освобождалась от Пашкиной руки. Под предлогом, что манипуляции этой самой руки мешают ей сосредоточиться на фильме. Но не всегда. И чем дальше, тем чаще рука побеждала.
Тем временем приближалась весна, таял снег, и на Пашкину сторону готовы были встать все сады и парки столицы.
Аня не могла объяснить себе, почему она позволяла Павлу такие вольности. Почему не отталкивала, если не была влюблена в него? Она как будто со стороны с интересом наблюдала за развитием событий. Ведь еще ни один из парней не пытался так упорно и настырно ее завоевывать. И эта настойчивость начинала Ане нравиться. К тому же она была на сто процентов уверена, что сможет вовремя остановиться и послать назойливого ухажера куда подальше.
Разговоры из плоскости литературных, музыкальных и географических предпочтений все чаще переходили на взаимоотношения противоположных полов.
– У тебя с Глебом что-то было? – резко остановившись, вдруг спросил Павел, когда они вышли из кино про Анжелику, и Аня привычно сбросила его руку с плеча. Любовные сцены из фильма, даже в порезанном цензурой варианте, подействовали на Павла возбуждающе. Все экранное время каждый мужчина, возникавший на пути ослепительно красивой главной героини, тут же стремился уложить ее в постель. Аня поняла, что фильм для совместного просмотра был выбран неудачно.
– А почему я должна отвечать на этот вопрос? – разозлилась она.
– Потому что ты мне не безразлична, и я хочу знать, что у тебя было до меня и с кем.
– Было, не было… Какая разница? А если я тебя об этом же спрошу?
– Разница очень большая. Что позволено парню, не позволено девушке. Но я отвечу на твой вопрос. Ничего серьезного у меня ни с кем не было. До тебя. Ты – это впервые серьезно. Как ты не понимаешь, я без тебя уже дышать не могу. Ты с ума меня сводишь. Вот так бы прижал тебя к дереву и…
– А ты меня спросил, согласна ли я, чтобы меня к деревьям прижимали?
Аня повернулась и пошла прочь, к троллейбусной остановке.
Пашка в два прыжка догнал ее, больно схватил за руку и развернул к себе. В его глазах Аня заметила незнакомое и странное выражение. Как у хищника, не желавшего упускать добычу. Как назло, никого больше в аллее, ведущей от кинотеатра к остановке, не было – зрители последнего сеанса успели разойтись. Но Пашке удалось взять себя в руки.
– Прости, Аня. Что на меня нашло, сам не понимаю. Не бойся, больше такое не повторится. – Было видно, что Павлу нелегко даются слова. – Я сегодня случайно увидел в твоей тетради с конспектами набросок стихотворения. И там ты себя называешь женщиной.
– Отвлечешься, мерещится – все забыв, бродишь с кем-то, сверхсчастливая женщина современной планеты, – процитировала Аня. – Ты имеешь в виду эти строчки? Так это про принадлежность к полу, а не про физиологию. Ну и для рифмы.
– Ф-фух-х… Гора с плеч! – шумно выдохнул Пашка.
Аня разозлилась окончательно:
– Я все-таки отвечу на твой вопрос. С Глебом ничего не было. А до Глеба было. Дома. С одним совсем взрослым парнем, как раз перед выпускными экзаменами. А потом мы расстались. Я уехала в Москву, ничего ему не сказав. Ты доволен? А теперь пусти. Уже поздно, девочки волноваться будут.
Высвободившись из объятий Павла, Аня, не оглядываясь, пошла к остановке. На этот раз Пашка не стал ее догонять. Он сломя голову бросился в противоположную сторону.
На следующий день Павел на занятия не явился, и Аня вздохнула с облегчением. Все разрешилось само собой. Пусть поищет другую дуру. Вон комсорг Лида с него глаз влюбленных не сводит. И вообще, с этими дикими африканскими страстями пора кончать. Вся учеба заброшена, с факультатива по английскому того и гляди отчислят из-за пропусков, доклад по источниковедению Средневековья не готов, а срок сдачи все ближе и ближе.
Хвосты не входили в Анины планы. Наоборот, она старалась учиться на «отлично», чтобы получать повышенную стипендию и не зависеть от родителей финансово. Мама раз в месяц присылала небольшие суммы в дополнение к стипендии. Но она делала это втайне от отчима, рискуя нарваться на скандал. Поэтому деньги, заработанные Аней в стройотряде, были очень даже нелишними. На них были куплены замшевые австрийские сапоги и легкая, но теплая финская куртка небесно-голубого цвета с капюшоном, которая очень шла Ане. В ней можно было ходить с осени и до весны. Дамских зимних пальто на ватине, с песцовыми или норковыми воротниками, Аня не признавала. Павлу, как она поняла, одежду покупала мама, сообразуясь со своими понятиями о красоте и с ассортиментом местного универмага. А он был равнодушен к моде и считал, что одежда должна служить лишь прикрытием наготы и спасением от холода.
Павел появился через неделю, представив в деканат справку о болезни. И как ни в чем не бывало занял место в аудитории рядом с Аней. Она изо всех сил старалась держаться с ним строго и холодно. Но в душе была рада его возвращению – оказалось, привыкла к нему и даже успела соскучиться. А может, влюбилась? Не всегда же бывает любовь с первого взгляда. Только Аня упорно не хотела признаваться в этом себе самой.
Дня два они старательно делали вид, что между ними ничего не произошло, и обсуждали только учебу и погоду. Но на третий день опасные разговоры продолжились с того места, на котором прервались.