– Выйди из-за стола. – Папе можно было даже не произносить этих слов. Я и по взгляду понимаю, что он хочет от меня.
– Почему я должна выйти из-за стола?
– Потому что я так сказал!
– А если этого не сделаю?
– Ты. Сделаешь. – Медленно вливает в меня этот приказ. Наполняет еще большим сопротивлением.
– Нет, – пожимаю плечами. – Я пришла завтракать. Почему вам можно меня обсуждать? Говорить всякую ерунду, а я молчать должна?
– Извинись перед матерью.
– Мам, прости. – Мне не сложно это сказать, если он хочет.
– Отлично, а теперь вон из-за стола. И телефон сдать.
– Стыдно за дедушку Фрейда стало?
Мне страшно. Я не знаю, чем это закончится. Закончится ли вообще. Ладошки потеют, я пальцы в кулаки сжимаю, чтобы они не тряслись. Но одновременно понимаю, что они ничего не сделают. Я их дочка. Выгонят на улицу? Лишат денег? Телефон заберут?
Внутри меня этой ночью как стена выстроилась. Все, что мне говорят, является всего лишь манипуляцией. И папа умело этим пользовался до сих пор.
Именно поэтому я продолжаю есть оладьи. И никто ничего не сделает мне. Потому что никто никогда и ничего мне не делал. Только запугивал.
Единственное, чего мне не хватает, это тот парень. Он в мыслях постоянно. Может, он и прав, что когда-то все равно ушел бы, но я хочу. Хочу снова наших переписок. Его шуток и откровенных разговоров. Он так хорош в этом.
Воспоминания убегают от меня. Я каждый день пыталась хранить и собирать их как бусины в единую нить… Но память все больше подводила. Все, что я пыталась сделать… Чувства и желания притупились. Упали на самое дно, их залили сумасшедшими дозировками какой-то ерунды.
Бороться с папой и его психологическими штучками было сложно. Мое новое поведение он раскусил быстро только ему понятными методами.
Что-то упустили.
Мама плакала, когда гинеколог сообщил ей, что я больше не девочка. Не знаю только, она больше волновалась за меня или за папу.
Но решение о том, что с их дочерью не все в порядке и мне нужна помощь, они приняли вместе.
…А ты обещал помочь. Я помню это. Только там, куда меня запихнул отец, желая подлечить, не найдешь. Я тут анонимно.
Отними у меня все и спроси, что бы хотела вернуть в жизнь. Я бы сказала, что ту ночь. Ту единственную ночь. Когда чувствовала себя живой. Когда тело свое чувствовала. Знала, что оно хочет и на что откликается.
День и ночь давно превратились в одно сплошное месиво. Какие-то вопросы, таблетки, снова вопросы. Сразу мозг еще пытался сопротивляться, организм бунтовал, но сдался против психиатра.
…Кто-то рукой ведет по ноге. Начинает массировать пальчики, так приятно и возбуждающе. Не щекотно, потому что тот, кто пробрался в мой сон, не спешит. Знает идеальную силу нажима, когда уже не щекотно, но еще не больно. Лодыжки огибает… Поднимается под сорочку. А я замираю. Не хочу просыпаться. Пусть мой… хотя бы во сне ко мне приходит. Не бросает меня. Помогает справиться и не потерять себя.
Руки выше к бедрам. Дай мне хотя бы кусочек моего прошлого.
Ноги развожу, чтобы теплую ладонь почувствовать там. Не знаю почему, но во сне все еще ярче. Горячо. И снова знакомые фитильки поджигаются. Там, где губами касается меня. Разбудить тело хочет, напичканное всем подряд. Будь я в сознании, наверное, и не получилось бы ничего.
Но в этой полудреме, полусне, я настоящая. То, что пытаются стереть кипой таблеток и прочей химии, никуда не денется.
Губы касаются низа живота, а жечь начинает соски, которые трутся о грубую ткань сорочки. Втягиваю живот, чтобы передышку себе дать. На губах пустыня. Хочу поцелуй, чтобы ожили. Часто дышу и пересохшим языком облизываю губы.
Рука между ног. Не стесняясь, изучает меня. Так кажется сначала, а по факту точно знает, что делает. Датчики все наведены на определенные точки. Как будто уже изучал меня. Как будто знает, где надо надавить, а где массировать.
Фитили от всех петард внутри искрятся одновременно. Тело взрывается, выгибаясь.
Как взрыв сверхновой звезды во Вселенной. Рождение чего-то неизведанного и более мощного. Желание жить и бороться.
– Знал, что с тобой просто не будет. Отец психотерапевт – это серьезно. Но, блин, еще интереснее.
Кто-то целует в шею, и через секунду просыпаюсь.
Подскакиваю и глаза открываю. Темно. В палате никого. Подсознание такое жестокое. Подкидывает все новые и новые образы.
Сбившееся дыхание, как будто к финишу бежала и первой пришла. С победой… против отца.
Пальцы сжимаю и чувствую посторонний предмет. Руку вытягиваю вперед и вижу на пальце кольцо. Его кольцо. Сталь с серебряной гравировкой.
Он нашел. Нашел, чтобы свое обещание выполнить и спасти меня.
Я надеваю на палец кольцо и усмехаюсь сама себе. Со мной просто и скучно не будет, Демон. Папочка меня так просто не отпустит.
Нина КимИзумрудная ящерица
1
Кира застыла посреди пропахшей бензином улицы. Не чувствовала ни жары, ни любопытных взглядов прохожих. Сжимала изо всех сил пальцы и смотрела, как муж садится в машину.
Заревел двигатель, и «Мерседес» рванулся вперед, оставляя за собой клубы густого дыма.
Дым рассеивался неровными кругами, похожими на те, в которых сейчас металась Кира и не могла выбраться.
Накануне они повздорили. Не слушая возражений жены, Игорь решил поехать к другу один.
– Я тоже поеду, – не сдавалась Кира.
– Мы мебель будем собирать, что тебе там делать.
– Обед приготовлю вам.
– Приготовь лучше ужин дома, – произнес он примирительным тоном, заканчивая спор, длившийся со вчерашнего дня.
В прошлые выходные Леха, друг мужа, опять заявился в гости. Как и всегда, без предупреждения, с бутылкой водки, чистой, «как роса», которую сам и выпивал. Ему нравилось бывать у них, есть, пить и намекать, как тяжело приходится женатым мужчинам. И Кира с усмешкой перебила его:
– И потому ты живешь один.
– Именно поэтому. Разве не смешно? Бывало, возвращаемся в порт после шести месяцев плавания, а жены тут как тут, бросаются на шеи и уводят мужей под домашний арест, отдав рыбу – стране, зарплату – жене. А холостые остаются на воле.
– А куда должен идти нормальный мужчина после рейса? – возмутилась Кира.
Не слушая ее, гость хохотал и рассказывал, вспоминая, как весело проводили время с девочками в «Интуристе».
– В старости… – начала Кира, но гость прервал:
– Нужна ли будет еще та кружка воды, лучше сейчас допью до дна.
После обильного ужина располагался на кожаном диване, смотрел телевизор и чувствовал себя комфортнее, чем хозяева.
Однажды Кире довелось побывать в его холостяцкой квартире, заставленной грязной посудой, коробками и книгами. Она просидела кое-как полчаса, стараясь не дышать затхлым воздухом, пропитанным запахом несвежей еды, и боялась невзначай коснуться мебели, задрапированной толстым слоем пыли. И поняла, почему Леха прилепился к ним: ему было у себя тошно и одиноко, хоть и бравировал статусом холостяка.
Очередной его приезд выпал на время бабьего лета, необыкновенно теплого и красивого в нынешний год. Кира уговорила Игоря и Леху поехать за город подышать свежим воздухом. Они согласились. Выехали рано утром.
За окном вовсю хозяйничала осень: расшвыряла краски разных цветов на деревья и выставила напоказ оранжевые, желтые, выцветшие зеленые листья, готовые сорваться вниз.
Час дороги пролетел незаметно, и вскоре они приехали на место. Перед ними возвышался монастырь. Величавый и неприступный, отгородившийся от суеты и шума, стоял на высоком берегу Волги и светился золотыми куполами в прозрачном воздухе.
Постояв перед воротами, потемневшими от старости, Кира вошла вовнутрь и пошла вперед по истоптанным дорожкам, где изредка встречались монашки в черном одеянии. Остановилась за выступом здания, чтобы подождать мужчин, отставших от нее. Вскоре до нее донеслись знакомые голоса:
– Лили просила тебя о встрече.
– Не могу. Кира заподозрит.
Кира привалилась к холодным кирпичам, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Стало трудно дышать. Ей показалось, что сердце вот-вот остановится и она умрет прямо здесь. Посмотрела с недоумением вверх и увидела прозрачный столб воздуха. Может быть, это ее душа уже отлетела наверх, чтобы золоченые кресты прибили к тяжелым облакам в небе, казавшемся минуту назад волшебным. Боже мой, зачем она услышала их разговор? Что делать? Выгнать Игоря? Пусть катится к дружку, живет в грязи, ему как раз там место. Мысли, наполненные обидой, перебивали друг друга и не останавливались. Потом Кира возмутилась: нет, не для того она строила свою семью столько лет, чтобы разом все уничтожить из-за одного негодяя, мерзавца Лехи, подлого и коварного, друг, называется. Надо полностью прекратить общение с ним. Слова Игоря «не могу, заподозрит» разбили ее сердце, рассыпавшееся на тысячи осколков здесь, у храма, где должно было быть надежно защищено от бед и несчастий.
Всю оставшуюся прогулку Кира сдерживалась изо всех сил, растягивала губы в улыбке и повторяла про себя одно и то же: «Знала же, что нельзя любить. Зарекалась. Наелась? Расхлебывай теперь по полной». Мысли терзали ее и шли по кругу, возвращая к словам мужа… «Не могу. Заподозрит». Выдержит ли удар такой силы, который сразил ее наповал. Сквозь терзания поняла, что прежняя спокойная жизнь исчезла, унеслась куда-то вместе с быстрым течением реки, вдоль которой они прогуливались.
Веселый голос Игоря прервал ее горькие размышления и вернул к действительности:
– Перекусим по дороге домой?
– Конечно, – ответил ему гость.
На обратном пути Кира опять ужасалась тому, что один вопрос и один ответ зачеркнули прошлое и настоящее.
Обычно неделя пролетала незаметно. Кира всегда удивлялась, как быстро понедельник перескакивал в среду, среда в пятницу, следом за которой проносились выходные дни. Но эта неделя тянулась медленно, как будто ей тяжело было переползать через заградительные щиты из тревожных вопросов: поедет или не поедет муж «собирать мебель»? И где эта мебель? В каком доме? Он уехал. Прижав руки к груди, она смотрела вслед отъезжающей машине, колесами которой была раздавлена прежняя жизнь вместе с ней и с глупой верой в бесконечную абсолютную любовь Игоря.