Капюшон падает с головы, но я не спешу снова утепляться, наслаждаясь видом ночного неба, тем, как мороз берет лицо в ладони, пробегает пальцами по разгоряченной коже, запутывается в волосах.
– Ты тоже куришь?
Я вздрагиваю от неожиданности и опускаю взгляд. В одной из арок стоит Ярослав. Успеваю различить его черты, когда перед лицом вспыхивает огонек зажигалки. В памяти всплывает похожий момент из «Властелина колец», когда Арагорн незаметно наблюдает за хоббитами в «Гарцующем пони». При этом Ярослав выглядит не менее таинственным.
– Ренат запретил курить во дворе, соседи ругаются.
– От меня одного не заругаются, – парень смакует сигарету. Аккуратные колечки дыма тают в воздухе, срываясь с губ. Совсем некстати я вспоминаю их прикосновение, и руку в месте поцелуя начинает предательски печь. – Так что же? Пойдешь ко всем?
– Я не курю. Просто решила подышать свежим воздухом.
– И на звезды посмотреть?
– Это не входило в мои планы, но почему бы и нет? – Смущение потихоньку начало подтаивать под коллективные дружные песни и душевные разговоры, поэтому незнакомец больше не кажется пугающим, а скорее загадочным. И невероятно, просто чертовски красивым (последнюю фразу мне нашептало кутежное альтер эго).
– Понимаешь вообще что-то в этом? – он описывает сигаретой круг над головой. Хиленький такой кружочек. Созвездия на два-три.
Я повторяю его движение, расширив радиус в три-четыре раза:
– И в этом тоже!
– Ого! – Ярослав тушит сигарету и прицельно бросает бычок в урну. – Покажешь что-нибудь?
– Большую Медведицу найти легче всего…
– Это-то я знаю! – он перебивает и указывает на распластавшийся сверху ковш. – А вон там Полярная звезда.
– Орион?
– Неплохо было бы увидеть.
– Вот, смотри, прямо у нас над головой яркая звезда.
– Эта?
– Нет, чуть левее.
– Эта?
– Да куда ты тычешь, – я не могу сдержать улыбки. Кажется, что Ярик совершенно не слушает моих инструкций, рандомно тыча пальцем вверх.
– Из тебя учитель так себе, знаешь ли…
– Ну ладно, смотри, – я встаю вплотную к нему спиной и стараюсь навести его палец на нужный участок неба, взявшись за запястье. – А теперь в сторону еще две звезды. Это его пояс, который состоит из трех голубых сверхгигантов. Именно с них лучше всего начинать искать созвездие на небе.
– Здорово! – Я чувствую шепот и дыхание Ярослава прямо над ухом. Оно обжигает не хуже того поцелуя, ныряя прямо за шиворот расстегнутого ворота и расползаясь по телу приятной дрожью.
– Замерзла?
– Немного, – я вру. – Сейчас покажу все до конца и пойду обратно отогреваться.
За моей спиной взвизгивает молния, а потом левую часть тела укутывает его пуховиком.
«А ему и так можно?» – прошелестел в моей голове настороженный голос внутреннего родителя.
«Давай посмотрим лучше, что будет дальше!» – азартничает кутежное альтер эго.
Я делаю мнимый глоток, улыбаюсь и продолжаю.
– Под поясом четырехугольник наподобие юбки. – Чувствую, как увязаю в сетях магнетического обаяния Ярослава, с каждым вздохом все отчетливее различая нотки его коварного горьковатого парфюма, ощущая жар тела даже сквозь собственную парку.
– Пятиугольник сверху – это тело Ориона, – голос становится тише и глубже, вибрирует в грудине, где-то на уровне его быстро бьющегося сердца.
– Ну а руки…
Тут из проулка, который вел к курилке, слышатся шум и голоса. Гости возвращаются на мероприятие.
– Ну а руки в городе видно плоховато, так как здесь есть засветка, – торопливо заканчиваю я и поворачиваюсь к Ярославу лицом. – Спасибо, что не дал замерзнуть.
Он кивает, застегивая куртку.
Дверь, ведущая в студию, распахивается, и Кира зовет меня внутрь. Странно, я даже не заметила, когда она вернулась. Снимая парку и шапку, я чувствую, что принесла в помещение на волосах аромат духов Ярослава. Неосознанно делаю несколько глубоких вдохов, поправляю прическу и с улыбкой иду в общий зал.
Во второй части квартирника начинается свободный микрофон. Я редко рискую заявиться в основную программу, но если в процессе появляется настроение, то выхожу на сцену с авторскими стихами. Ярослав тоже еще не выступал, но в перерыве я видела, как он что-то наигрывал на акустической гитаре, а значит, его выхода тоже стоит ждать.
Беру планшет у Рената, чтобы внести себя, и пробегаюсь глазами по списку имен. Нахожу своего нового знакомого и снова довольно улыбаюсь. Напротив его фамилии название какой-то незнакомой мне песни, но я все равно рада, что мы его наконец-то послушаем.
«Наверное, пение этого обволакивающего бархатистого голоса – отдельный сорт удовольствия!» – проносится шальная мысль в голове.
Пока еще есть какое-то время до начала очередного блока выступлений, гости квартирника подразбрелись. Несовершеннолетние разъехались по домам до комендантского часа, кто-то пошел в магазин, а кто-то – перезабивать кальян.
По комнате гуляет свежий сквознячок, разгоняющий остатки клубов дыма и духоты.
Я помогаю Вите и Кире разобраться на столе.
– Достаточно осмелела, чтобы выступить? – добродушно спрашивает меня подруга, собирая грязную посуду и пустые пачки из-под печенья и чипсов. Она всегда подначивает меня выйти к микрофону, чтобы мои стихи не просто пылились в ящике стола или в полумертвом паблике на двести подписчиков.
– Ты поешь? – удивляется Витя.
– Нет, что ты! – отнекиваюсь. – Для меня владение любым музыкальным инструментом – это уже что-то на грани фантастики. А чтобы еще и петь в этот момент…
– Она читает стихи! – перебивает Кира.
– Ого!
– Еще и собственные! – не унимается подруга.
– Огонь! С удовольствием послушаю, – кивает Витя. В его взгляде чувствуется неподдельное воодушевление, отчего я смущаюсь и уже начинаю сомневаться, что стоило записываться. Но Кира тонко чувствует мое настроение и как бы между делом протягивает пластиковый стаканчик. Я делаю глоток и расслабляюсь.
– Думаю, что все студентки литфака рано или поздно начинают писать стихи, так что особо не обольщайся!
– Зави-и-идую, – тянет Витя, оглядывая результаты нашей работы, и садится на свое место, убедившись, что теперь все в порядке. – Вы, получается, на парах делаете то, чему обычные люди посвящают свободное время: читаете и обсуждаете книги.
– Ну иногда все не так радужно и приятно, – усмехаюсь я, вспоминая некоторые экзамены, к которым приходилось заучивать цвет запонок Павла Петровича Кирсанова или отдельные цитаты второстепенных персонажей. – Но в целом мне нравится.
– А какая твоя любимая книга?
– О-о-о… – протягивает Кира. – Ты распахнул ящик Пандоры!
Я осуждающе поглядываю на подругу и опять смущаюсь.
– Гюго, «Собор Парижской Богоматери».
– Да ладно! – Витя хлопает себя по коленям. – Я, правда, только мюзикл смотрел, но это полный восторг!
– Она и мюзикл обожает, не переживай, – уверяет Кира, и я снова киваю.
– Ну не скромничай, ты мне лет с двенадцати про него все уши прожужжала!
– Прожужжала бы и раньше, но мы до этого не были знакомы! – парирую я.
– Так, девочки, успокойтесь, – примирительно поднимает руки Витя. – Скоро все начнется!
Тут я понимаю, что нужно повторить мой текст, чтобы потом не светить соседям телефоном в глаза во время мероприятия.
Я не запомнила, кто будет выступать перед Ярославом, но за один-два номера начинаю ощущать странное напряжение. Обычно вплоть до своего выхода на сцену я очень волнуюсь, не слыша других выступлений, судорожно прокручивая нужные строчки в голове, чтобы ничего не забыть. Но тут собственные переживания уходят на второй план. Я все жду, когда Ренат произнесет заветное имя. Но в тот самый момент меня отвлекает кто-то из соседей, когда я снова смотрю на сцену, Ярослав уже сидит с гитарой перед нами.
Перед тем как начать петь, он наклоняется над инструментом и подтягивает колки. Тонкие пальцы ласково скользят по струнам, волнистые пряди падают на лоб и переливаются золотом в неярком свете. Я испытываю непреодолимое желание откинуть их назад, почувствовать, какие они на ощупь. Память услужливо откликается на это желание, и я отчетливо ощущаю запах его духов, как будто бы мы снова стоим под звездным небом на улице.
В первых аккордах слышится что-то щемящее и до боли знакомое, но я никак не могу отвести взгляд от его рук, от пальцев, уверенно и нежно сжимающих гриф или танцующих неторопливым перебором над корпусом. Алкоголь туманит мозг, а тело наливается тяжестью, которая сплетается в клубок где-то внизу живота. На мгновение соблазнительная мысль оказаться на месте инструмента размывает окружающую реальность. Кажется, что я почти чувствую, как левая ладонь сжимает мою шею. Большим пальцем Ярослав ласково поглаживает чувствительное местечко за ухом, а правая ладонь медленно, сантиметр за сантиметром, скользит вниз, повторяя все изгибы, которые встречаются у нее на пути.
Мимолетные касания пальцев обжигают кожу, распаленное тело не выдерживает напряжения, и музыкант высвобождает из своего импровизированного инструмента первые мелодии-стоны.
Сжимаю зубы и стараюсь взять себя в руки, чтобы действительно не застонать в тишине зрительного зала. Но морок настолько правдоподобен, что дыхание сбивается, горло пересыхает, а мышцы плавятся в неизведанной неге.
Не сразу мне удается распознать, что настойчиво и уже, видимо, не в первый раз шепчет мне Кира.
– Нет, я подозревала, что ты любишь Нотр, но не настолько же! Да и как он-то узнал?
Я непонимающе встряхиваю головой и пытаюсь сфокусироваться на том, что исполняет Ярослав. Но лишь спустя несколько мгновений узнаю знакомые строки:
Луна! Приглядись, услышь, услышь…
Как чье-то сердце на части рвется от любви!
И тут я понимаю, что он исполняет одну из композиций мюзикла «Нотр-Дам-де-Пари». Одну из моих любимых композиций. Но ведь в сценарии была заявлена совсем другая песня…