Биография страсти — страница 37 из 40

Капюшон падает с головы, но я не спешу снова утепляться, наслаждаясь видом ночного неба, тем, как мороз берет лицо в ладони, пробегает пальцами по разгоряченной коже, запутывается в волосах.

– Ты тоже куришь?

Я вздрагиваю от неожиданности и опускаю взгляд. В одной из арок стоит Ярослав. Успеваю различить его черты, когда перед лицом вспыхивает огонек зажигалки. В памяти всплывает похожий момент из «Властелина колец», когда Арагорн незаметно наблюдает за хоббитами в «Гарцующем пони». При этом Ярослав выглядит не менее таинственным.

– Ренат запретил курить во дворе, соседи ругаются.

– От меня одного не заругаются, – парень смакует сигарету. Аккуратные колечки дыма тают в воздухе, срываясь с губ. Совсем некстати я вспоминаю их прикосновение, и руку в месте поцелуя начинает предательски печь. – Так что же? Пойдешь ко всем?

– Я не курю. Просто решила подышать свежим воздухом.

– И на звезды посмотреть?

– Это не входило в мои планы, но почему бы и нет? – Смущение потихоньку начало подтаивать под коллективные дружные песни и душевные разговоры, поэтому незнакомец больше не кажется пугающим, а скорее загадочным. И невероятно, просто чертовски красивым (последнюю фразу мне нашептало кутежное альтер эго).

– Понимаешь вообще что-то в этом? – он описывает сигаретой круг над головой. Хиленький такой кружочек. Созвездия на два-три.

Я повторяю его движение, расширив радиус в три-четыре раза:

– И в этом тоже!

– Ого! – Ярослав тушит сигарету и прицельно бросает бычок в урну. – Покажешь что-нибудь?

– Большую Медведицу найти легче всего…

– Это-то я знаю! – он перебивает и указывает на распластавшийся сверху ковш. – А вон там Полярная звезда.

– Орион?

– Неплохо было бы увидеть.

– Вот, смотри, прямо у нас над головой яркая звезда.

– Эта?

– Нет, чуть левее.

– Эта?

– Да куда ты тычешь, – я не могу сдержать улыбки. Кажется, что Ярик совершенно не слушает моих инструкций, рандомно тыча пальцем вверх.

– Из тебя учитель так себе, знаешь ли…

– Ну ладно, смотри, – я встаю вплотную к нему спиной и стараюсь навести его палец на нужный участок неба, взявшись за запястье. – А теперь в сторону еще две звезды. Это его пояс, который состоит из трех голубых сверхгигантов. Именно с них лучше всего начинать искать созвездие на небе.

– Здорово! – Я чувствую шепот и дыхание Ярослава прямо над ухом. Оно обжигает не хуже того поцелуя, ныряя прямо за шиворот расстегнутого ворота и расползаясь по телу приятной дрожью.

– Замерзла?

– Немного, – я вру. – Сейчас покажу все до конца и пойду обратно отогреваться.

За моей спиной взвизгивает молния, а потом левую часть тела укутывает его пуховиком.

«А ему и так можно?» – прошелестел в моей голове настороженный голос внутреннего родителя.

«Давай посмотрим лучше, что будет дальше!» – азартничает кутежное альтер эго.

Я делаю мнимый глоток, улыбаюсь и продолжаю.

– Под поясом четырехугольник наподобие юбки. – Чувствую, как увязаю в сетях магнетического обаяния Ярослава, с каждым вздохом все отчетливее различая нотки его коварного горьковатого парфюма, ощущая жар тела даже сквозь собственную парку.

– Пятиугольник сверху – это тело Ориона, – голос становится тише и глубже, вибрирует в грудине, где-то на уровне его быстро бьющегося сердца.

– Ну а руки…

Тут из проулка, который вел к курилке, слышатся шум и голоса. Гости возвращаются на мероприятие.

– Ну а руки в городе видно плоховато, так как здесь есть засветка, – торопливо заканчиваю я и поворачиваюсь к Ярославу лицом. – Спасибо, что не дал замерзнуть.

Он кивает, застегивая куртку.

Дверь, ведущая в студию, распахивается, и Кира зовет меня внутрь. Странно, я даже не заметила, когда она вернулась. Снимая парку и шапку, я чувствую, что принесла в помещение на волосах аромат духов Ярослава. Неосознанно делаю несколько глубоких вдохов, поправляю прическу и с улыбкой иду в общий зал.

* * *

Во второй части квартирника начинается свободный микрофон. Я редко рискую заявиться в основную программу, но если в процессе появляется настроение, то выхожу на сцену с авторскими стихами. Ярослав тоже еще не выступал, но в перерыве я видела, как он что-то наигрывал на акустической гитаре, а значит, его выхода тоже стоит ждать.

Беру планшет у Рената, чтобы внести себя, и пробегаюсь глазами по списку имен. Нахожу своего нового знакомого и снова довольно улыбаюсь. Напротив его фамилии название какой-то незнакомой мне песни, но я все равно рада, что мы его наконец-то послушаем.

«Наверное, пение этого обволакивающего бархатистого голоса – отдельный сорт удовольствия!» – проносится шальная мысль в голове.

Пока еще есть какое-то время до начала очередного блока выступлений, гости квартирника подразбрелись. Несовершеннолетние разъехались по домам до комендантского часа, кто-то пошел в магазин, а кто-то – перезабивать кальян.

По комнате гуляет свежий сквознячок, разгоняющий остатки клубов дыма и духоты.

Я помогаю Вите и Кире разобраться на столе.

– Достаточно осмелела, чтобы выступить? – добродушно спрашивает меня подруга, собирая грязную посуду и пустые пачки из-под печенья и чипсов. Она всегда подначивает меня выйти к микрофону, чтобы мои стихи не просто пылились в ящике стола или в полумертвом паблике на двести подписчиков.

– Ты поешь? – удивляется Витя.

– Нет, что ты! – отнекиваюсь. – Для меня владение любым музыкальным инструментом – это уже что-то на грани фантастики. А чтобы еще и петь в этот момент…

– Она читает стихи! – перебивает Кира.

– Ого!

– Еще и собственные! – не унимается подруга.

– Огонь! С удовольствием послушаю, – кивает Витя. В его взгляде чувствуется неподдельное воодушевление, отчего я смущаюсь и уже начинаю сомневаться, что стоило записываться. Но Кира тонко чувствует мое настроение и как бы между делом протягивает пластиковый стаканчик. Я делаю глоток и расслабляюсь.

– Думаю, что все студентки литфака рано или поздно начинают писать стихи, так что особо не обольщайся!

– Зави-и-идую, – тянет Витя, оглядывая результаты нашей работы, и садится на свое место, убедившись, что теперь все в порядке. – Вы, получается, на парах делаете то, чему обычные люди посвящают свободное время: читаете и обсуждаете книги.

– Ну иногда все не так радужно и приятно, – усмехаюсь я, вспоминая некоторые экзамены, к которым приходилось заучивать цвет запонок Павла Петровича Кирсанова или отдельные цитаты второстепенных персонажей. – Но в целом мне нравится.

– А какая твоя любимая книга?

– О-о-о… – протягивает Кира. – Ты распахнул ящик Пандоры!

Я осуждающе поглядываю на подругу и опять смущаюсь.

– Гюго, «Собор Парижской Богоматери».

– Да ладно! – Витя хлопает себя по коленям. – Я, правда, только мюзикл смотрел, но это полный восторг!

– Она и мюзикл обожает, не переживай, – уверяет Кира, и я снова киваю.

– Ну не скромничай, ты мне лет с двенадцати про него все уши прожужжала!

– Прожужжала бы и раньше, но мы до этого не были знакомы! – парирую я.

– Так, девочки, успокойтесь, – примирительно поднимает руки Витя. – Скоро все начнется!

Тут я понимаю, что нужно повторить мой текст, чтобы потом не светить соседям телефоном в глаза во время мероприятия.

* * *

Я не запомнила, кто будет выступать перед Ярославом, но за один-два номера начинаю ощущать странное напряжение. Обычно вплоть до своего выхода на сцену я очень волнуюсь, не слыша других выступлений, судорожно прокручивая нужные строчки в голове, чтобы ничего не забыть. Но тут собственные переживания уходят на второй план. Я все жду, когда Ренат произнесет заветное имя. Но в тот самый момент меня отвлекает кто-то из соседей, когда я снова смотрю на сцену, Ярослав уже сидит с гитарой перед нами.

Перед тем как начать петь, он наклоняется над инструментом и подтягивает колки. Тонкие пальцы ласково скользят по струнам, волнистые пряди падают на лоб и переливаются золотом в неярком свете. Я испытываю непреодолимое желание откинуть их назад, почувствовать, какие они на ощупь. Память услужливо откликается на это желание, и я отчетливо ощущаю запах его духов, как будто бы мы снова стоим под звездным небом на улице.

В первых аккордах слышится что-то щемящее и до боли знакомое, но я никак не могу отвести взгляд от его рук, от пальцев, уверенно и нежно сжимающих гриф или танцующих неторопливым перебором над корпусом. Алкоголь туманит мозг, а тело наливается тяжестью, которая сплетается в клубок где-то внизу живота. На мгновение соблазнительная мысль оказаться на месте инструмента размывает окружающую реальность. Кажется, что я почти чувствую, как левая ладонь сжимает мою шею. Большим пальцем Ярослав ласково поглаживает чувствительное местечко за ухом, а правая ладонь медленно, сантиметр за сантиметром, скользит вниз, повторяя все изгибы, которые встречаются у нее на пути.

Мимолетные касания пальцев обжигают кожу, распаленное тело не выдерживает напряжения, и музыкант высвобождает из своего импровизированного инструмента первые мелодии-стоны.

Сжимаю зубы и стараюсь взять себя в руки, чтобы действительно не застонать в тишине зрительного зала. Но морок настолько правдоподобен, что дыхание сбивается, горло пересыхает, а мышцы плавятся в неизведанной неге.

Не сразу мне удается распознать, что настойчиво и уже, видимо, не в первый раз шепчет мне Кира.

– Нет, я подозревала, что ты любишь Нотр, но не настолько же! Да и как он-то узнал?

Я непонимающе встряхиваю головой и пытаюсь сфокусироваться на том, что исполняет Ярослав. Но лишь спустя несколько мгновений узнаю знакомые строки:

Луна! Приглядись, услышь, услышь…

Как чье-то сердце на части рвется от любви!

И тут я понимаю, что он исполняет одну из композиций мюзикла «Нотр-Дам-де-Пари». Одну из моих любимых композиций. Но ведь в сценарии была заявлена совсем другая песня…