Заключение
В наши дни можно сказать, что человек вместе с материнским молоком впитывает убеждение о всемогуществе науки. Объясняется это тем, что за последние столетия наука так убедительно продемонстрировала свою силу и необходимость для цивилизованного общества, что теперь уже нельзя найти культурного человека, который сомневался бы в ценности знания. Нам очень трудно представить возможность иного отношения к науке. А ведь еще совсем недавно (в сравнении с историей человечества) встречались образованные и умные люди, искренне сомневающиеся в пользе, приносимой деятельностью ученых.
В какой-то степени для подобного скептицизма имелись основания.
Первые научные общества возникли в тесной духовной связи с замечательными открытиями великих ученых и художников эпохи Возрождения. Люди, естественно, ожидали, что объединенные усилия ученых очень быстро принесут практические плоды. А вот этого-то и не случилось.
Даже в такой области знания, какой была основанная на многовековом человеческом опыте механика, успехи были очень скромными.
Как свидетельствует история, усовершенствование способов производства и обработки металлов, столь важное для развития техники и военного дела, еще долгое время составляло удел не профессиональных ученых, а практиков — литейщиков, машиностроителей, оружейников…
Пожалуй, единственной областью, в которой быстро сказалась ценность новой науки, было мореплавание. Ученым удалось теоретически определить осадку корабля и сконструировать разнообразные, весьма ценные для мореплавания приборы. Но это было скорее исключением, чем правилом. Влияние ученых обществ на развитие промышленности дало себя знать лишь позднее, а пока их деятельность вызывала разочарование.
Сомнение в пользе научных обществ особенно ярко выразил Дж. Свифт в своем бессмертном «Путешествии Гулливера». Эта замечательная книга современниками воспринималась совсем иначе, чем нами. Для них королевство Лилипутия не была только фантастической страной, населенной забавными маленькими человечками. В нравах лилипутского двора, в поведении лилипутских аристократов современники Свифта узнавали ироническое описание Англии тех времен.
Когда же Гулливер попадал в Лапуту и получал милостивое разрешение осмотреть Великую академию в Лагадо, читатели не сомневались, что в действительности автор раскрывал перед нами двери Лондонского Королевского общества.
Вряд ли можно было в то время представить себе более жестокую сатиру на ученое общество.
С ядовитостью, которой мог бы позавидовать скорпион, высмеивает Свифт бессмысленность и праздность идей, разрабатываемых академиками в Лагадо. Много поколений от души потешалось над незадачливыми лапутянами.
Но вот прошло два с половиной столетия. Давайте оглянемся и поинтересуемся, чем же занимались встреченные Гулливером академики.
Всего в академии подвизалось, как рассказывает Гулливер, не менее пятисот «прожектеров».
Первый из них, кого он посетил, «был тощий человечек с закопченным лицом и руками, с длинными всклокоченными и местами опаленными волосами и бородой». Удивительным было его занятие! Читая о нем, современники улыбались и сокрушенно покачивали головой.
Но годы текут, люди накапливают опыт, меняются их мнения.
Наступает 1903 год. 30 апреля в Лондонском Королевском обществе, теперь уже одном из наиболее уважаемых ученых обществ мира, большой день: перед английскими академиками должен был выступить с лекцией всемирно известный ученый Климент Аркадьевич Тимирязев.
«Когда Гулливер осматривал академию в Лагадо, — начал свою речь ученый, — ему прежде всего бросился в глаза человек сухопарого вида, сидевший, уставив глаза на огурец, запаянный в стеклянном сосуде.
На вопрос Гулливера диковинный человек пояснил ему, что вот уже восемь лет, как он погружен в созерцание этого предмета в надежде разрешить задачу улавливания солнечных лучей и их дальнейшего применения.
Для первого знакомства я должен откровенно признаться, — продолжал К. Тимирязев, — что перед вами именно такой чудак. Более тридцати пяти лет провел я, — говорил ученый, — уставившись если не на зеленый огурец, то на нечто вполне равнозначащее — на зеленый лист в стеклянной трубке, ломая себе голову над разрешением вопроса о запасании впрок солнечных лучей…»
В результате длительного труда К. Тимирязеву удалось доказать, что рост растений — это не только процесс усвоения углерода, но и процесс усвоения солнечного света. Именно для этого развертывают растения свою великолепную листву. Улавливая солнечные лучи, им удается осуществлять сложнейшие химические превращения, получать соединения, в которых аккумулирована часть энергии ядерных превращений, происходящих на Солнце.
Недаром же великий естествоиспытатель Чарльз Дарвин сказал, что зеленое вещество растений — хлорофилл, которому растения обязаны способностью поглощать солнечную энергию, «быть может, самое интересное из органических веществ».
Мысль о возможном превращении «света в тела» встречается еще в «Оптике» Ньютона, и, как знать, может быть, в ее-то адрес и было направлено ядовитое жало сатиры Свифта.
Много удивительного ожидало еще посетителя Лапутянской академии. В одной из следующих комнат стены и потолок были сплошь затянуты паутиной. Владелец комнаты закричал на вошедшего Гулливера, чтобы тот был осторожнее и не порвал паутину. Люди совершают роковую ошибку, говорил он, утилизируя шелковичных червей, когда под рукой множество насекомых, бесконечно превосходящих упомянутых червей, а именно пауков…
Сколько веселых минут доставил этот чудак читателям!
Действительно, пауков разводить трудно, и пока что паутину в качестве материала для текстильных нитей не применяют.
Однако ученые внимательно изучают нить паутины, пытаются узнать ее строение. Создаваемые пауками нити очень тонки: 340 граммов паутины достаточно для того, чтобы опоясать Землю. В то же время паутина намного прочнее стальной нити такой же толщины.
Еще важнее способность паука вырабатывать паутину с определенными, наперед заданными свойствами; ведь это та цель, к которой стремятся и люди. Тщательно изучая химический состав и строение паутины, ученые пытаются получить у природы совет, как создать белковое волокно с теми или иными свойствами. Мы видим, что и этот «прожектёр» шел в некоторой степени по верному пути.
Был в академии и «весьма изобретательный архитектор, разрабатывавший способ постройки домов, начиная с крыши и кончая фундаментом».
В наше время мы знаем об успешной постройке домов «методом подъема этажей», при котором идея лапутянского архитектора частично реализована. Первоначально сооружаются фундамент и пол первого этажа, затем укрепляются железобетонные колонны и на земле монтируется целиком этаж будущего дома, начиная с самого верхнего. Смонтированный этаж поднимается вверх и закрепляется на колоннах. Первым поднимается, как уже сказано, самый верхний этаж, так, что строительство дома начинается, говоря житейским языком, с «крыши».
Время поправило архитектора — первоначально все же закладывается фундамент, хотя затем многоэтажный дом строят, начиная не снизу, а сверху.
Был там и «универсальный искусник», «сгущавший воздух и извлекавший из него селитру», конечно не теми методами, какими сходные превращения осуществляются в наши дни.
Сатира Свифта не пощадила и отвлеченные науки.
Гулливер встречает в Лагадо профессора, занимавшегося «усовершенствованием умозрительного знания при помощи технических и механических операций», что представлялось автору занятием, лишенным всякого смысла.
Что же делал этот злополучный лапутянин?
Для того чтобы писать книги по философии, поэзии, политике, праву, математике и богословию, он построил специальную машину. Она имела двадцать квадратных футов, и поверхность ее состояла из множества деревянных дощечек, «каждая величиною в игральную кость, одни побольше, другие поменьше. Все они были сцеплены между собой тонкими проволоками. С обеих сторон каждой дощечки приклеено по куску бумаги; на этих бумажках написаны все слова в различных наклонениях, временах и падежах, но без всякого порядка». Вокруг машины стояло сорок учеников профессора. По его команде они с помощью имевшихся рукояток заставляли дощечки вращаться. Сделав несколько оборотов, машина останавливалась, и ученики списывали с дощечек слова, располагая их в той последовательности, которая возникала по воле случая. Из записанных таким образом отрывочных фраз профессор надеялся дать миру «полный компендий всех искусств и наук».
Уже в нашем веке один известный ученый поддержал идею лапутянского академика, сказав, что если мартышек научить печатать на пишущих машинках и обеспечить достаточным количеством бумаги, то рано или поздно они напечатают сонеты Шекспира. К такому заключению с необходимостью приводило развитие математической теории.
Конечно, прежде чем напечатать сонеты, мартышки увековечат все бессмысленные буквосочетания, возможные в человеческом языке, так что вряд ли имеет смысл привлекать обезьян для развития поэзии.
Однако совсем недавно, по существу, тот же метод нашел себе важное практическое применение.
В наши дни в науке, так же как и в повседневной жизни, часто приходится сталкиваться с явлениями, в основе которых лежат случайные события. В физике к таким явлениям относятся разнообразные случаи взаимодействия большого числа элементарных частиц. В технике и быту можно указать на различные задачи, связанные с массовым обслуживанием населения; например, с работой автозаправочных станций. Сюда же относятся специальные случаи работы современных средств связи при наличии больших помех.
Аналитическое решение подобных вопросов часто бывает или чрезвычайно трудоемким, или же вообще недоступным.
В этих затруднениях иногда может помочь метод Монте-Карло, названный так по имени знаменитого игорного дома, в котором судьбу человека часто решает случайная остановка шарика рулетки против той или иной цифры.