И это чувство удовлетворения глубоко атавистично. Посадите человека в нейросканер и покажите ему ролик, как кто-то нарушает общественные нормы. При оценке вины нарушителя у человека активируется когнитивная длПФК. Но если нужно назначить наказание за данное нарушение, то тут активируется эмоциональная вмПФК, а вместе с нею и миндалина с островком. Чем больше они возбуждаются, тем строже наказание{938}. Решение о наказании, страстное желание исполнить его – это задача «лимбическая». И эффект от выполненного наказания тоже «лимбический» – когда в экономической игре участник наказывает противника за подлый ход, у этого игрока возбуждается дофаминергическая система награды. Вот она – сладость наказания: если оно выходит на уровень чувств, то чувства эти приятные.
Во всем этом просматривается определенный смысл: эволюция скроила нас именно так, чтобы в решении о наказании центральную роль играла лимбическая система и чтобы наградой за наказание нам служила дофаминовая волна удовольствия. Процесс наказывания требует определенных усилий и затрат самого разного свойства – от снижения личной прибыли в игре «Ультиматум», когда человек отказывается от крайне невыгодных для него предложений нечестного противника, до оплаты из наших налогов услуг зубных врачей для тюремщиков, исполняющих приговор смертникам. И мы готовы брать на себя такого рода расходы именно благодаря той волне самодовольной радости. Есть одно исследование с использованием нейросканирования участников экономической игры, где радость эта прекрасно показана. В данном исследовании игрокам предоставляли возможность наказывать за подлые ходы либо без затрат собственных ресурсов, либо (в других раундах) наоборот – расходуя на наказание часть своих средств. И чем больше у игроков активировалась дофаминергическая система в первом, бесплатном, случае, тем больше они готовы были платить во втором{939}.
Следовательно, то практически невыполнимое действие состоит в том, как обойти эту систему. Без сомнения, как я уже говорил, в обществе должно практиковаться наказание в качестве инструмента формирования поведения. Но при этом ни в коем случае нельзя и мысли допускать, что наказание – это добродетель. Нашим дофаминергическим путям придется поискать себе источники возбуждения где-то еще. И я абсолютно не знаю, как лучше всего достичь такого образа мышления. Но я в то же время абсолютно точно знаю, что мы можем это сделать, – потому что однажды мы через это прошли: ведь когда-то эпилептиков добродетельно наказывали за близкое знакомство с дьяволом. А теперь мы постановили, что эпилептикам нельзя садиться за руль, если они не в состоянии контролировать припадки. И вот главное, на что я здесь хочу обратить внимание, – никому и в голову не приходит считать запрет на вождение добродетельным и приносящим удовольствие, полагать, что человек, страдающий устойчивыми к лечению припадками, «заслужил», чтобы ему запретили водить машину. Чернь не собирается вопящими толпами, чтобы поглазеть, как сжигают на костре водительские права эпилептиков. Мы успешно выбросили из головы категорию «наказание» в этой области. Подобное мы способны проделать и в других областях, хотя процесс может занять столетия.
Отсюда вырастает огромная практическая трудность. В тюрьму сажают, согласно традиционному мнению, чтобы защитить других людей, чтобы перевоспитать осужденного, чтобы наказать и, наконец, чтобы остальным неповадно было совершать такие же проступки. И в этом последнем пункте как раз и состоит та самая практическая трудность, потому что от преступления удерживает именно угроза наказания. Как можно использовать эту угрозу? Самое распространенное решение несовместимо с идеей открытого общества – заставить людей верить, что тюремное заключение предусматривает какие-то ужасающие наказания, хотя в действительности это не так. Еще можно решить, что риск лишения свободы (ведь преступника изолируют от общества), – это уже достаточный сдерживающий фактор. Можно также принять какие-то оговоренные меры наказания, если они помогут удержать других от преступлений. Но совершенно недопустимым является предположение – и оно должно быть вычеркнуто навсегда, – что мучения заслужены и наказание служит добродетели.
Достичь этого будет нелегко. Ставя перед собой подобную задачу, важно помнить, что те люди, которые казнили эпилептиков в XV в., мало чем отличались от нас: такие же искренние, заботливые и высоконравственные личности, радеющие о безопасности общества, желающие оставить своим потомкам более спокойный мир. Просто у них образ мыслей был диаметрально противоположным. Психологическая дистанция между нами и ними огромная, и посередине зияет пропасть, имя которой – «это не он, это его болезнь». После этой пропасти нам остается уже немного пройти – но в пути мы должны всегда помнить про нее и стараться распространить ее действенный «смысл» на все то новое, что еще предложит нам наука.
Давайте надеяться, что придет время, когда в обсуждениях наиужаснейших человеческих поступков мы не будем использовать слова «зло» и «душа», как не используем их, обсуждая сломанные тормоза, и что в судах эти слова будут произноситься столь же редко, как и в автомастерских. Здесь важно понять, что в данной аналогии содержится ключ к дальнейшему развитию общей идеи, включая и осмысление проступков тех опасных нарушителей, у которых не выявлено никаких повреждений лобной коры, особых генетических вариантов и т. д. Когда машина начинает барахлить, ведет себя как-то неправильно и ездить на ней становится страшновато, мы обращаемся в мастерскую, и механик либо находит неисправность – тогда мы узнаем механическую причину поломки, – либо не находит ничего определенного. И в таком случае мы вынуждены забрать обратно машину со скверным изъяном. Механик, естественно, может порассуждать об источнике проблемы: о схемах заводской сборки, мастерах, что эту машину собирали, неизвестных загрязнениях, попавших в механизмы из окружающей среды и испортивших их… Возможно, когда-нибудь в автомастерских будут мощные приспособления, тестирующие моторы на молекулярном уровне и находящие все микронеисправности, – но сейчас нам остается принять как факт, что у нас просто негодная машина. И нет в этом никакого дуализма. Свободную волю машины можно приравнять к «внутренним силам, которых мы еще не понимаем»[494]{940}.
Те, кто внутренне не согласен принять эту точку зрения, считают, что сравнивать людей со сломанными машинами бесчеловечно. Но если задуматься, то в итоге приходишь к выводу, что сравнивать их с машинами гораздо более человечно, чем считать грешниками, бесовскими прихвостнями и добродетельно поучать.
Постскриптум: о трудном, но осуществимом действии
С законодательной системой разобрались, теперь перейдем к действительно трудному вопросу – что делать, когда кто-то нахваливает ваши скуловые дуги.
Если мы отрицаем свободу воли, когда речь идет о самых ужасных человеческих деяниях, то и в отношении самых лучших наших поступков следует поступать так же. Это касается, в частности, проявлений наших талантов и силы характера, действий в моменты озарения, творческих прорывов, актов добропорядочности и отзывчивости… С точки зрения логики ставить положительные черты себе в заслугу столь же нелепо, как в ответ на комплимент о красоте ваших скуловых костей поблагодарить, имея в виду, что хвалят свободное проявление вашей воли, – хотя на самом деле «благодарить» надо правильное распределение механических сил в устройстве скуловых дуг.
Очень трудно следовать этому пути. Должен признать, что в этом смысле я вел себя однажды вопиющим образом. Мы с женой как-то завтракали у друга, и он приготовил нам фруктовый салат. И мы воскликнули, отведав его: «Какой там вкусный ананас!» «А ведь сейчас не сезон, – самодовольно ответил друг. – Но мне повезло, я схватил последний». И мы с женой с восхищенным придыханием произнесли: «О, как же ты хорошо умеешь выбирать фрукты. Ты лучше, чем мы!»[495]. Мы хвалили хозяина будто бы за проявление свободы воли, за правильный выбор на развилке жизненного пути, который состоял в выборе правильного ананаса. И мы были неправы. На самом деле у человека имеется набор генов, который отвечает за работу обонятельных рецепторов; скорее всего, именно они помогли нашему другу определить спелость фрукта. А может быть, наш приятель вырос в такой среде, где культура издревле почитает умение определять качество ананасов. А возможен и такой вариант – крутая траектория социоэкономической линии жизни нашего друга привела его играть перуанскую народную музыку на базаре дорогущих экологически чистых продуктов… И все же мы с женой хвалили именно его.
Я не могу себе вообразить, как построить жизнь, если свободы воли не существует. Невозможно думать о себе (о нас), как о сумме биологических процессов[496]. Возможно, в жизни мы должны удовольствоваться тем, что выдумка о гомункулусе вполне безобидна и даже полезна, а взвешенную и рациональную рассудительность нам стоит приберечь (что трудно!) для тех моментов, когда это действительно важно – когда мы с необдуманной беспощадностью критикуем других.
Глава 17Война и мир
Давайте еще раз повторим некоторые факты. Миндалина, как правило, возбуждается при взгляде на лицо другой расы. Если вам случилось родиться в семье бедняков, то, вероятно, к пяти годам развитие вашей лобной коры отстало от средних показателей. Под воздействием окситоцина мы ведем себя недостойно по отношению к незнакомцам. Эмпатия не обязательно приводит к акту участия, так же как высшая ступень нравственного развития не означает, что мы выберем более трудное, хотя и правильное действие. Некоторые варианты генов в определенных обстоятельствах делают нас склонными к антисоциальным поступкам. И бонобо не такие уж миролюбивые: трудно научиться мастерски разрешать конфликты в отсутствие конфликтов.