Братья Шуваловы играли въ большой гостиной, но, по взаимному уговору, за разными столами. Петръ Ивановичъ, игравшій съ перемѣннымъ счастьемъ, перенялъ наконецъ «талью» и высыпалъ на столъ всю бывшую y него въ карманахъ наличность, какъ «фондъ» для своего банка. Заложилъ онъ банкъ какъ разъ во-время: онъ «билъ» карту за картой, и вскорѣ передъ нимъ наросла цѣлая груда червонцевъ и ассигнацій.
— Передаю талью, — объявилъ онъ. — Надо отдышаться…
Разсовавъ весь свой выигрышъ по карманамъ, онъ отошелъ къ столу съ винами и опорожнилъ залпомъ полный стаканъ; затѣмъ прошелся нѣсколько разъ взадъ и впередъ, обмахиваясь платкомъ. Въ ушахъ y него звучало только «бита», «дана», "pliê", долетавшіе къ нему какъ отъ окружающихъ столовъ, такъ и изъ меньшей гостиной, гдѣ игралъ самъ свѣтлѣйшій хозяинъ съ важнѣйшими сановниками.
"Неужели всѣ мы тутъ поголовно рѣхнулись? — подумалъ Шуваловъ. — Все, кажется, люди неглупые, а безсмысленнѣе занятія, право, не выдумаешь. Можетъ-быть, есть еще здравомыслящіе въ кабинетѣ?"
Онъ заглянулъ въ сосѣдній хозяйскій кабинетъ. Здѣсь, дѣйствительно, оказались трое неиграющихъ: австрійскій посланникъ маркизъ Ботта, Волынскій и Лестокъ, мирно бесѣдовавшіе о текущихъ политическихъ и общественныхъ дѣлахъ.
Кстати скажемъ тутъ нѣсколько словъ о Лестокѣ. Происходя изъ семьи французовъ-реформатовъ, съ отмѣной нантскаго эдикта эмигрировавшихъ изъ родной своей Шампаньи въ Германію, Іоганнъ-Германъ Лестокъ родился въ 1692 г. въ небольшомъ люнебургскомъ городкѣ Целле (въ 35-ти верстахъ отъ Ганновера). Перенявъ первые пріемы хирургіи отъ своего отца, не то бородобрея и мозольнаго оператора герцога люнебургскаго, не то его лейбъ-хирурга, онъ собрался окончить свое образованіе въ Парижѣ, но за что-то угодилъ тамъ въ тюрьму, а когда отсидѣлъ свой срокъ, то поступилъ лѣкаремъ во французскую армію. Слухи о карьерѣ, которую дѣлали иностранцы при русскомъ Дворѣ, соблазнили его вскорѣ попытать также счастія въ Россіи. Сумѣвъ понравиться царю Петру, онъ сдѣлался его лейбъ-хирургомъ, а по смерти Петра — лейбъ-хирургомъ же его любимой дочери, цесаревны Елисаветы. Въ данное время y него за плечами было уже 47 лѣтъ; тѣмъ не менѣе, онъ одѣвался по послѣдней парижской модѣ, носилъ парикъ съ самоновѣйшимъ «тупеемъ» — "en aile de pigeon", и врожденныя французамъ живость и невозмутимая веселость дѣлали его вездѣ желаннымъ гостемъ.
— Ah, m-r Shouwaloff! — обратился онъ къ входящему камеръ-юнкеру цесаревны на родномъ своемъ языкѣ (русской рѣчи онъ за всѣ 25 лѣтъ своего пребыванія въ Россіи не далъ себѣ труда научиться). — Колесо фортуны вамъ, видно, измѣнило?
Петръ Ивановичъ, вмѣсто отвѣта, забрянчалъ звонкой монетой, наполнявшей его карманы.
— О! Кого жъ вы это ограбили?
— Прежде всего, кажется, васъ самихъ, любезный докторъ, Вы что-то очень уже скоро исчезли отъ нашего стола.
— Исчезъ, потому что отдалъ вамъ свою дань: пять золотыхъ.
— Не больше?
— Нѣтъ, y меня ассигнуется всегда одна и та же цифра, ни больше, ни меньше. Проиграю — и забастую; а улыбнется разъ мадамъ Фортуна, такъ я обезпечу себя уже на нѣсколько вечеровъ.
— Да, вы, докторъ, выдерживаете характеръ, какъ настоящій европеецъ, — замѣтилъ маркизъ Ботта. — Русскій человѣкъ отъ природы уже азартный игрокъ и во-время никогда не остановится. Карманъ азартнаго игрока — рѣшето, бочка Данаидъ: сколько туда не наливай — все утечетъ до капли.
— Вашъ покорный слуга, г-нъ маркизъ, какъ видите, составляетъ блестящее исключеніе, улыбнулся Шуваловъ. — А y васъ въ Вѣнѣ, скажите, развѣ играютъ меньше, чѣмъ y насъ въ Петербургѣ?
— Въ азартныя игры — куда рѣже. Мы предпочитаемъ игры коммерческія, болѣе разумныя и спокойныя.
— Что бостонъ и вистъ болѣе разумны — я не спорю. Но чтобы они были и болѣе спокойны, — простите, маркизъ, я не согласенъ: вѣдь какъ бы хорошо вы сами ни играли, плохой партнеръ безпрестанно портитъ вамъ кровь, особенно, если онъ воображаетъ себя еще хорошимъ игрокомъ. Какъ бы вы ни сыграли, — вы всегда виноваты. А попробуйте-ка оправдываться, что сыграли по правиламъ, "По правиламъ! Точно не бываетъ и исключеній! Лучше бы, право, и за столъ не садиться, если играешь какъ сапожникъ".
— Да, русскіе вообще очень экспансивны, — тонко усмѣхнулся Лестокъ. — Вы отнюдь не дипломаты.
— Есть между нами и дипломаты, которые ведутъ себя дипломатами и за картами. Но такой дипломатъ, если и не станетъ бранить васъ въ лицо, зато взглянетъ на васъ съ такимъ изумленіемъ, такъ снисходительно пожметъ плечами, испуститъ такой выразительный вздохъ, — что васъ въ жаръ броситъ, вы растеряетесь и невольно уже сдѣлаете явную ошибку, которая зачтется вамъ потомъ, конечно, на весь вечеръ. Нѣтъ, ужъ Господь съ ними, съ этими коммерческими играми! То ли дѣло банкъ, гдѣ бой на жизнь и смерть.
— La bourse ou la vie? Грабежъ среди бѣлаго дня, — виноватъ: среди бѣлой ночи.
— Нѣтъ, докторъ, это не простой грабежъ, а благородный бой съ равнымъ противникомъ, въ своемъ родѣ турниръ.
— Такъ что же вы не побьете главнаго борца?
— Кого, герцога? То-то, что онъ не равный борецъ: самъ онъ терпѣть не можетъ проигрывать и какъ бы требуетъ, чтобы всѣ слагали передъ нимъ оружіе.
— А было бы вовсе не вредно хоть разъ пустить ему кровь, — замѣтилъ молчавшій до сихъ поръ Волынскій. — Вы, Петръ Иванычъ, нынче вѣдь въ изрядномъ, кажется, выигрышѣ? Что бы вамъ сорвать y него банкъ?
— А ваше высокопревосходительство меня благословляете?
— Благословляю отъ всей души. На всякій случай, впрочемъ, докторъ, не возьметесь ли вы быть секундантомъ молодого человѣка. Почемъ знать? Можетъ-быть, ему понадобится и хирургическая помощь.
— Будемъ надѣяться, что не понадобится, — улыбнулся въ отвѣтъ Лестокъ и своей легкой, эластичной походкой послѣдовалъ за Шуваловымъ во вторую гостиную, гдѣ игралъ герцогъ съ избранными партнерами.
IX. Человѣкъ на картѣ
Сорвать тотчасъ банкъ y Бирона Шувалову не представилось, однако, физической возможности: металъ банкъ не самъ хозяинъ, а одинъ изъ гостей — генералъ-полицеймейстеръ Салтыковъ.
— Diable! — выбранился съ досады Петръ Ивановичъ и сталъ перебирать лежавшую на боковомъ столикѣ къ услугамъ понтеровъ колоду.
— А вы развѣ не выждете тальи герцога? — спросилъ его шопотомъ Лестокъ.
— Да скучно, знаете, ждать! Притомъ надо пользоваться счастьемъ, пока везетъ. На какую бы карту вѣрнѣе поставить?
— А y васъ нѣтъ своей вѣрной дамы сердца, червонной дамы?
— Дама-то есть, — отвѣчалъ Шуваловъ, вспомнивъ объ Юліанѣ Менгденъ, — но червонная ли она и вѣрна ли, — еще вопросъ. Сдѣлать развѣ пробу?
Отыскавъ въ колодѣ червонную даму, онъ подошелъ къ играющимъ и попросилъ y банкомета разрѣшенія поставить также карту.
— Сдѣлайте одолженіе, — съ холодною вѣжливостью отвѣчалъ Салтыковъ. — Но наименьшая ставка y насъ — золотой.
Петръ Ивановичъ вспыхнулъ и, положивъ свою карту на столъ, насыпалъ сверху, не считая, цѣлую горсточку золотыхъ.
— Съ мѣста въ карьеръ, молодой человѣкъ, — замѣтилъ Биронъ.
— Да, ваша свѣтлость, курцъ-галопа я не признаю.
Банкометъ началъ метать. Дама легла направо.
— Дама бита! — возгласилъ Салтыковъ и загребъ къ себѣ всю ставку.
— Курцъ-галопъ-то все же вѣрнѣе, — усмѣхнулся герцогъ.
— Ein mal ist kein mal! — отозвался по-нѣмецки Шуваловъ и, доставъ изъ кармана новую, еще большую горсточку золотыхъ, накрылъ ими ту же карту.
— Дама бита! — повторилъ банкометъ, и вторая ставка точно такъ же перешла въ его владѣніе.
— Zwei mal ist nichts, — подзадорилъ молодого игрока съ своей стороны Биронъ.
— Не горячитесь, — услышалъ Шуваловъ за собою тихій голосъ Лестока. — Не забывайте вашей главной цѣли.
Но того обуяла уже игорная страсть, да къ тому же взоры всѣхъ играющихъ были обращены на него. Онъ выгрузилъ на столъ все, что y него было въ карманахъ и золотомъ, и смятыми ассигнаціями.
— Все это на одну карту? — нашелъ нужнымъ спросить его Салтыковъ.
— Ваше превосходительство затрудняетесь принять такую крупную ставку?
Очередь покраснѣть была теперь за оберъ-полицеймейстеромъ. Отвѣчать онъ счелъ ниже своего достоинства.
— Дама бита! — раздалось въ третій разъ.
— Prrr! angekommen! доѣхали! — сострилъ герцогъ, и кругомъ послышался сдержанный смѣхъ.
— Не совсѣмъ… — пробормоталъ Шуваловъ сквозь зубы и досталъ свой бумажникъ.
Но бумажникъ оказался пустъ: давеча, закладывая банкъ, Петръ Ивановичъ выложилъ на столъ все, что y него тамъ было, и обратно потомъ ничего уже не клалъ. Биронъ, наблюдавшій за всѣми его движеніями, хотѣлъ, должно быть, его окончательно пристыдить и иронически предложилъ ему поставить на карту своего камердинера, который вѣдь также такой мастеръ скакать во весь карьеръ.
— И поставлю! — воскликнулъ Шуваловъ, потерявшій уже голову.
Лестокъ дернулъ его сзади за рукавъ; но онъ оттряхулъ его отъ себя и обратился къ банкомету:
— Вы, генералъ, видѣли вѣдь тоже моего человѣка, Самсонова, въ манежѣ?
— Видѣлъ, — отвѣчалъ Салтыковъ. — Лихой наѣздникъ.
— Обошелся онъ мнѣ самому въ полторы тысячи рублей. Не позволите ли вы мнѣ поставить его на карту въ этой суммѣ?
Въ иное время банкометъ, быть можетъ, и сталъ бы возражать противъ столь высокой оцѣнки вовсе ненужнаго ему человѣка; но самолюбіе его было уже слишкомъ больно задѣто, и онъ отвѣчалъ коротко:
— Извольте.
Однако и четвертая дама упала направо.
У Петра Ивановича потемнѣло въ глазахъ; онъ долженъ былъ ухватиться за край стола, чтобы не упасть.
— Вамъ, генералъ, — этотъ Самсоновъ вѣдь ни къ чему, обратился тутъ Биронъ къ Салтыкову. — Уступите-ка мнѣ его. Что вы съ меня за него возьмете?
— Простите, господа, — запротестовалъ Шуваловъ, — но это было бы противъ основныхъ правилъ игры: все, что выиграно банкомъ, остается въ кассѣ банка до конца тальи, и не можетъ быть изъято оттуда.
— Но оно можетъ быть выиграно! — вскричалъ Биронъ. — Я ставлю на карту противъ того Самсонова тѣ же полторы тысячи.