Я нахмурилась. О чем это он?
– Но сегодня вечером я наконец-то увидел тебя, – продолжал он, глядя в пол. – И судя по твоему поведению, Эмили, все далеко не так однозначно. Ты даже смотреть на меня не можешь. И я подумал, может, нам стоит еще раз поговорить. – В его голосе зазвучала горечь. – Но, наверное, я ошибся.
Что он имел в виду, когда сказал: «Я подробно тебе все объяснил»? Ту жалкую сцену на лестнице? Когда он признался, что вступил со мной в переписку под вымышленным именем лишь для того, чтобы разузнать обо мне побольше? По его мнению, этого достаточно, чтобы я его простила?
– Ты называешь это объяснением? – спросила я. – Да это курам на смех!
Он застыл, разглядывая меня в темноте. Я понятия не имела, что с ним, но чувствовала: что-то изменилось. Он разглядывал меня долго. Очень долго.
– Так, значит, курам на смех, – повторил он шепотом, так что я едва расслышала. – Ну, раз так, – он сглотнул, – я надеюсь, ты хорошо посмеялась.
Его голос был так тих и мрачен, что по спине у меня побежали мурашки.
Я оскорбила его? Обидела? Чем же?
Но я успела только пролепетать растерянно: «Что?..» Он вихрем промчался мимо, а я осталась стоять. Ни разу не обернувшись, он вихрем пролетел по коридору и исчез в своей комнате. Я смотрела ему вслед, раскрыв рот.
Что это сейчас такое было?
Бог знает почему – я сама не могла объяснить себе этот порыв, – на меня накатило желание броситься за ним. Я даже сделала шаг вперед, но замешкалась. Почему у меня такое чувство, будто я сделала что-то плохое? Ведь все ровно наоборот: это он меня обманул.
А может, он просто выделывается, желая сбить меня с толку? Лишь бы повыносить мне мозг?
Однако я чувствовала, что все не так просто. Кажется, ему и правда плохо. Но почему?
Мир словно перевернулся с ног на голову: я стояла и мучительно размышляла, не причинила ли Элиасу боль. Я сама себя не понимала. И его не понимала. Честно говоря, я вообще ничего не понимала.
В полной растерянности я смотрела на дверь его комнаты.
– Эмили? – позвала снизу мама. Я вздрогнула.
– Я здесь, – нехотя откликнулась я и подошла к лестнице, чтобы узнать, чего ей от меня нужно. Она стояла у подножия лестницы и смотрела наверх. Инго маячил за ее спиной: подавал куртку.
– Мы уходим, дорогая. Метель разбушевалась. Ты идешь?
Я опять бросила взгляд на дверь в комнату Элиаса. Целый вечер я дожидалась этих слов, маялась и мучилась – и вот мое желание наконец-то сбылось. Но странно, облегчения не наступило. Казалось, что уйти сейчас будет неправильно.
Я не могла оторвать взгляд от его двери. Словно за ней – начало или конец мира.
– Эмили! – снова позвала мать.
Я опять глянула вниз, и опять на дверь.
С другой стороны: чего я переживаю?
Что я такого обидного сказала?
Я сделала шаг вперед, и снова назад. Будто перед дверью высился невидимый порог, не меньше метра высотой, перелезть через который не было никакой возможности.
– Эмили! – теперь звал отец.
– Да, иду-иду! – крикнула я.
В смятении я шагнула к лестнице и стала спускаться, ступенька за ступенькой. И хозяева, и гости толпились в холле. Я зашла в гостиную, собрала свои подарки и попрощалась с Лигейей, которая свернулась клубочком на кресле.
– Не расстраивайся завтра утром, – шепнула я ей. – Алена и Инго будут любить тебя.
Поцеловав маленькую головку, я помедлила и зарылась носом в ее мягкую шерстку.
– Всего хорошего, малышка, – сказала я и вернулась в холл. Там меня ждало еще одно прощание, куда более масштабное. Украдкой я все посматривала наверх, надеясь, что увижу на лестнице Элиаса. Но он так и не появился.
Заключая меня в объятия, Алекс шепнула, что завтра, в первый день рождественских каникул, приглашена на ужин к родителям Себастьяна. И ужасно нервничает. Я постаралась успокоить ее, а про себя пожелала, чтобы будущие свекор со свекровью приняли ее так же сердечно, как Алена и Инго – Себастьяна.
– Потом расскажешь, как все прошло, – сказала я.
– Расскажу. Но что-нибудь обязательно пойдет не так. Сердцем чую.
– Не стал бы вас прерывать, – сказал отец, распахивая дверь и жестом приглашая нас на улицу. – Но как видите, погода становится только хуже.
Ледяной ветер ворвался в дом, в нем кружились снежинки. Мы вышли на крыльцо, и Алена, стоя в дверях, крикнула моей матери, чтобы та позвонила, когда мы доберемся до дома.
Дороги покрывал слой снега толщиной в несколько сантиметров, и отец не разгонялся больше сорока километров в час. Я всю дорогу молчала, глядя в окно и погрузившись в свои мысли.
Дома мама, как и обещала, позвонила Алене. Я пожелала родителям спокойной ночи и уползла к себе в комнату. И до утра ворочалась в постели, не смыкая глаз.
Глава 13На заре
Говорят, когда что-то близится к концу, напоследок оно еще раз расцветает пышным цветом. Верное наблюдение. Последние дни, которые мне оставалось провести в Нойштадте, стали для меня бабьим летом – даром что стояла зима.
Все время мы проводили впятером: Инга, Алена, мои родители и я. Ездили то туда, то сюда, гуляли по рождественским ярмаркам или часами сидели вместе и говорили обо всем на свете. Будь с нами еще и Алекс, все было бы совсем как прежде.
Чем больше времени я проводила с малышкой Лигейей, тем больше к ней привязывалась. К концу каникул мне хотелось спрятать ее в чемодан и увезти с собой. Она боялась меня все меньше и меньше и однажды вечером, когда мы сидели в гостиной у Шварцев, по собственному желанию запрыгнула мне на колени. Я знала, что у Алены и Инго ей будет хорошо, но, прощаясь с ней, чувствовала себя так, будто после Элиаса я уже второй человек, который ее бросает.
Как бы мне хотелось, чтобы эти последние дни в Нойштадте тянулись подольше – но как бы я ни цеплялась за каждый час, за каждую минуту, они ускользали сквозь пальцы. Бабье лето пролетело стремительно. И скоро наступил день отъезда.
Вокзал, откуда отправлялись поезда до Берлина, находился в соседнем городке. Отец был занят в пожарной команде, а мама после аварии боялась садиться за руль. Поэтому отвезти меня вызвалась Алена. Она вела машину и сосредоточенно следила за дорогой. По радио играла древняя песня «Отель “Калифорния”». Я смотрела в окно на заснеженные поля и серо-голубое зимнее небо.
С каждым метром, который мы оставляли позади, я приближалась к тому месту, откуда сбежала шесть недель назад. Кровать, шкаф с диском и толстовкой, необходимость жить в непосредственной близости от Элиаса, наша с ним история, которая связана с огромным количеством мест в Берлине, – все это поджидало меня. Мне казалось, что машина едет не туда!
Но увы – выбора у меня нет. Придется вернуться. Вернуться в мою прежнюю жизнь. Уже завтра у меня первая смена в «Пурпурной дымке», и до начала семестра остаются считаные дни.
Между тем я столько раз возвращалась мысленно к Рождеству, к столкновению с Элиасом в темном коридоре и к нашему путаному разговору, что мне начало казаться, будто все это происходило со мной раз десять. К воспоминаниям примешивался какой-то непонятный привкус. Стоило закрыть глаза, как я вновь слышала его голос, слышала, как он цитирует рассказ о леди Лигейе и слова оживают, срываясь с его мягких губ. Я знала, что теперь всякий раз, когда буду перечитывать этот рассказ, в моей голове будет звучать его голос.
Я вспоминала, как несколько месяцев назад, стоя перед письменным столом, вытащила из-под груды листочков книгу Эдгара Аллана По. Тогда Элиас буквально вырвал ее у меня из рук, сунул в шкаф и вообще вел себя весьма странно.
Зачем он выведывал обо мне информацию, если потом не извлекал из нее ни малейшей выгоды? Почему, к примеру, не сказал мне, что уже много лет фанатеет от По – ведь это был отличный способ произвести впечатление?
Мне вспоминались другие подобные случаи, в которых он тоже вел себя довольно бестолково – если, конечно, исходить из того, что его главной целью было меня одурачить.
А письма? Теперь, когда я знаю, что в них не все сплошная ложь, можно ли предположить, что и другие упомянутые в них факты – чистая правда?
Я вздохнула. Вопросы, на которые я уже два месяца не могла найти ответов, как бы часто ни прокручивала их в голове… Неразрешимая загадка, достигшая апогея, когда я столкнулась с Элиасом в коридоре возле ванной.
Что у него в голове? Сначала он пошел за мной до самого туалета – по крайней мере теперь я не единственная, кто так делает, – затем наговорил кучу чепухи, а в конце концов обиделся насмерть и хлопнул дверью, потому что я, видите ли, сказала, что его «объяснение» – курам на смех. И теперь меня неотступно мучает вопрос: что же это было за объяснение?
Уж не пропустила ли я чего?
Ведь тогда, на лестнице, он как будто хотел мне что-то объяснить, но я ему и слова сказать не дала. «Мои мотивы изменились».
Но зачем ему понадобилось продолжать всю эту затею с Лукой? И почему за прошедшие восемь недель он так и не предпринял ни одной попытки объясниться еще раз, в спокойной обстановке?
И почему я, дурочка, сижу и всерьез размышляю: а вдруг он все-таки испытывал ко мне какие-то чувства? Пора бы усвоить, что едва я осмеливаюсь поверить – тут-то все и рушится.
Я прислонилась головой к холодному стеклу.
– Ау, Эмили, – ласково позвала Алена. – Ты опять где-то витаешь. С тобой все в порядке?
Я снова села прямо.
– Просто задумалась. Не могу понять, рада я или нет, что скоро вновь окажусь дома.
– Честно говоря, мне тоже грустно везти тебя на вокзал, – отозвалась она. – Но жизнь продолжается. И в Берлине веселее, чем в нашей глуши, разве нет?
– Наверное, – отозвалась я, разглядывая свои руки.
– К тому же, я думаю, в Берлине есть человек, который скучает по тебе гораздо больше, чем мы.
Я повернулась к ней.
– Что… Как… О ком ты? – Неужели Элиас ей что-то рассказал?
– Об Алекс. О ком же еще? – удивилась она. – А ты о ком подумала?