сов в ущерб дружбе с Австрией.
Разумеется, Бисмарк был не одиноким воином, каким любил себя изображать он сам и каким его впоследствии представляли некоторые биографы. Отражение австрийской атаки на Немецкий таможенный союз стало едва ли не главной задачей прусской внешней политики в целом. Ведущую роль в этом играло Министерство торговли в Берлине, а в нем — Рудольф Дельбрюк[201], ставший впоследствии одним из ближайших помощников «железного канцлера». Именно Дельбрюк настаивал на проведении жесткой политики, заявляя, что другие немецкие государства настолько зависимы от сложившейся торговой системы, что не рискнут перечить Пруссии при угрозе распада таможенного союза. В конечном счете он оказался прав. Однако заслуга Бисмарка в успешном решении проблемы также достаточно серьезная. В итоге союз был сохранен в своем прежнем виде, а Австрии пришлось довольствоваться заключением с ним в 1853 году торгового договора. По мнению некоторых исследователей, этот результат может считаться компенсацией за то дипломатическое поражение, которое Пруссия понесла в Ольмюце[202].
Конечно, было бы ошибкой представлять дело так, что Пруссия и Австрия находились в постоянном противоборстве по всем без исключения вопросам. Там, где не имелось прямой угрозы интересам Берлина — к примеру, в вопросах создания центрального полицейского ведомства Германского союза или законодательства об общественных организациях, — обе великие державы действовали сообща. Смысл противостояния заключался для Бисмарка не в конфронтации как таковой: он был не против сотрудничества с венскими политиками, если те будут учитывать законные, с его точки зрения, интересы Берлина.
В 1852 году в рядах австрийской дипломатии произошли серьезные перестановки. Скоропостижно скончался князь Шварценберг, выдающийся политик, являвшийся самым опасным врагом Пруссии в Вене. На его место пришел значительно менее способный граф Карл Фердинанд фон Буоль-Шауенштейн. Язвительный Бисмарк говорил по этому поводу, что Шварценберг, почувствовав недомогание, постарался подыскать себе самого бездарного заместителя, чтобы лот не подсидел его за время болезни, и остановился на кандидатуре Буоля. Но болезнь окончилась летальным исходом, и заместитель неожиданно для всех оказался в роли преемника[203]. Как бы то ни было, в германском вопросе Буоль продолжал линию Шварценберга, хотя и с меньшим искусством.
На рубеже 1852 и 1853 годов Франкфурт покинул граф фон Тун. Он еще годом ранее просил о своей отставке, заявляя, что состояние здоровья не позволяет ему достойно защищать австрийские интересы. Новым австрийским посланником стал барон Антон Прокеш фон Остен, который до этого представлял монархию Габсбургов в Берлине и вызывал ненависть у прусской политической элиты. Весьма образованный человек, интересовавшийся науками и литературой, профессиональный дипломат, Прокеш был в то же время тщеславным и самовлюбленным интриганом. И без того не отличавшийся излишней любезностью по отношению к своим политическим противникам, Бисмарк давал ему убийственные характеристики, называя мерзавцем и комедиантом, скверно пахнущим и вызывающим тошноту во всех смыслах: «Этот человек лгал даже тогда, когда в его интересах — в интересах Австрии — было говорить правду, до такой степени лживость стала его второй природой. Его единственной положительной чертой была толстокожесть; когда я выходил из себя в разговоре с ним, то позволял себе иногда такие выражения, которые не потерпел бы в свой адрес даже берлинский уличный бродяга, он же проглатывал их спокойно»[204]. В Берлин Бисмарк писал, что считает назначение нового посланника большой ошибкой австрийской дипломатии[205].
Прокеш фон Остен, впрочем, тоже не оставался в долгу. Если в начале своего пребывания он писал, что состоит с прусским посланником в прекрасных отношениях[206], то позднее характеризовал Бисмарка как «самолюбивую, подлую натуру, полную спеси и чванства, без правового сознания, ленивую, без серьезных знаний и уважения к ним; искусный софист и извратитель слов, с мелочными и грязными приемами; полон зависти и ненависти к Австрии»[207].
Но Прокеш не доставлял Бисмарку, по его собственным словам, серьезной головной боли: «Я справлюсь с ним, не теряя спокойствия»[208]. Более серьезной проблемой стали нараставшие разногласия с берлинскими покровителями. Если непосредственный начальник Бисмарка, глава правительства и министр иностранных дел барон Отто Теодор фон Мантейфель, в значительной степени разделял его воззрения, то придворная камарилья во главе с Герлахами предпочла бы видеть более проавстрийскую линию. Проблема заключалась не в том, что братья Герлах были равнодушны к прусским интересам — просто они считали главной угрозой новую европейскую революция, которая опрокинет все вверх тормашками и от которой может защитить только единство действий европейских монархов. Бисмарк же полагал, что лучший способ сохранить существующую систему — усилить позиции Пруссии в том числе на международной арене. Не добавляло гармонии и то обстоятельство, что он, немного освоившись на дипломатическом поприще, стал предпринимать постоянные попытки влиять на принятие внешнеполитических решений в Берлине, порой даже выходя за рамки своих формальных полномочий.
В прусской столице регулярно ходили слухи о возможном новом назначении Бисмарка. Молва отправляла его послом то в Петербург, то в Вену, а то и в кресло министра иностранных дел. Нельзя сказать, что все эти слухи были беспочвенными: такого рода проекты наверняка возникали и обсуждались. В 1853 году увидел свет и более экзотический вариант: Бисмарку было предложено стать главой ганноверского правительства. Фридрих Вильгельм IV внимательно следил за карьерой своего протеже, и это тоже имело для последнего свою оборотную сторону. В мемуарах «железный канцлер» писал: «Я был убежден, что при этом короле не смогу играть в качестве министра такую роль, которая устроила бы меня самого. Он видел во мне яйцо, которое сам снес и высидел, и при возникновении разногласий неизменно чувствовал бы, что это яйцо пытается учить курицу. Мне было ясно, что мои представления о целях внешней политики Пруссии не полностью совпадают с королевскими»[209]. Поэтому Бисмарк последовательно сопротивлялся своему отзыву из Франкфурта, заявляя, что это будет воспринято публикой как свидетельство его неудачи. Он не хотел ни уходить с поста, который представлялся ему ключевым с точки зрения прусских интересов, ни лишаться своей автономии.
В конце 1853 года Бисмарк писал Леопольду фон Герлаху: Австрия стремится «к гегемонии в Германском союзе; мы стоим у нее на пути, и мы можем сколько угодно пытаться прижаться к стенке, но Пруссия с ее 17-миллионным населением остается слишком толстой для того, чтобы оставить Австрии столько пространства, сколько она хочет. У нашей политики по чисто географическим причинам нет иного пространства, кроме Германии, а именно его Австрия стремится использовать в своих целях; для обеих здесь нет места. […] Мы конкурируем за воздух, которым дышим, один должен уступить или быть вытесненным, до того момента мы останемся противниками. Я считаю это непреложным фактом, каким бы неприятным он ни выглядел». На популярные сентенции по поводу общенемецких интересов не следует обращать внимание: «Мы не должны попасть в сети своих или чужих фраз о «германской политике», они работают только против нас и никогда в нашу пользу, мы должны проводить специфически прусскую политику»[210]. «Австрия использует Германский союз как средство нейтрализовать наше влияние в Германии, — убеждал Бисмарк Герлаха в другом письме. — Он служит не нашим, а австрийским целям, и каждую попытку Пруссии воспротивиться этому фарисейски называют предательством немецкого дела. […] Мы постоянно совершаем ошибку глупого юнца, которого превосходящий его в высокомерии и хитрости компаньон способен убедить, что он поступит неправильно, если не пожертвует собой ради него»[211].
К этому моменту в Европе, однако, настали новые времена. Между Россией и Османской империей вспыхнула война, в которую весной 1854 года на стороне турок вступили Англия и Франция. Конфликт грозил перерасти в общеевропейский. Вопреки ожиданиям Николая I Австрия тоже не осталась в стороне, фактически встав на сторону Западных держав. В начале июня венское правительство предъявило России ультиматум, потребовав вывести войска из Дунайских княжеств, а затем стало сосредоточивать группировку на российской границе.
Пруссия оказалась между молотом и наковальней. Со времен победы над Наполеоном ключевым принципом берлинской политики была опора на хорошие отношения с обеими могущественными соседками — Россией и Австрией. Теперь предстояло сделать выбор, причем в условиях сильного дипломатического давления с обеих сторон. Австрийцам удалось добиться от Пруссии заключения 20 апреля 1854 года договора, который гарантировал территориальную целостность обоих партнеров. Однако предпринимать какие-либо дальнейшие шаги против России в Берлине наотрез отказывались.
Политическая элита Пруссии разделилась на несколько лагерей. Камарилья во главе с Герлахами выступала с пророссийских позиций. Империя Романовых являлась в их глазах оплотом консервативных сил Европы, ее крушение — победой революции. Играли свою роль и междинастические связи: император Николай I был женат на сестре короля Фридриха Вильгельма IV принцессе Шарлотте (в православии Александре Федоровне). «Шпрейские казаки», как их насмешливо называли оппоненты, не выступали за разрыв с Австрией, но считали необходимым занять дружественную по отношению