к Петербургу позицию. Роль их противников играл кружок, сформировавшийся вокруг младшего брата короля и наследника престола — принца Вильгельма Прусского. Бывший «картечный принц», назначенный военным губернатором Рейнской провинции и Вестфалии, превратился теперь в надежду умеренных либералов. Сложившаяся вокруг него «партия Еженедельника»[212] во главе с графом Робертом фон дер Гольцем и Морицем Августом фон Бетман-Гольвегом выступала за сотрудничество с Англией и отстаивала антироссийский курс во внешней политике.
Наконец, в качестве третьей силы выступал кабинет Мантейфеля. Глава правительства резонно полагал, что ни победа, ни поражение России не соответствуют интересам Берлина. Поддержав любую сторону, можно запросто оказаться между молотом и наковальней, что было явно нежелательно. Поэтому лучше всего соблюдать гибкий нейтралитет, не связывая себя ни с одной из сторон конфликта.
А что же король? Он постоянно колебался. Николай I с презрительной иронией заявлял, что его шурин каждый вечер ложится спасть русским и каждое утро просыпается англичанином. Австрийский посланник в Берлине писал в эти дни о Фридрихе Вильгельме IV: «Мы снова и снова видим, что он бессилен и духовно, и физически. Стоит ему принять какое-либо решение, как он тут же делает шаг навстречу противоположной стороне, который аннулирует или по меньшей мере ослабляет эффект предыдущего действия»[213]. В итоге внешнеполитический курс Пруссии выглядел даже не как лавирование, а как хаотичные метания между различными лагерями.
Позиция Бисмарка в этой ситуации была ближе всего к точке зрения Мантейфеля. Однако он считал, что Пруссия должна действовать активно, использовать войну как средство достижения своих целей. «Наша внешняя политика плоха, потому что она боязлива», — высказывался он в конце 1854 года в письме своему другу Клейст-Ретцову[214]. Да, вступление в войну на любой стороне будет иметь для Берлина тяжелые последствия; «я совершенно не понимаю, как мы можем ослепнуть настолько, чтобы из страха смерти совершить самоубийство»[215]. Поэтому нужно сохранять вооруженный нейтралитет, извлекая из него при этом все возможные выгоды и назначая высокую цену за свое участие в конфликте. Любая поддержка Австрии в настоящий момент возможна только в ответ на далекоидущие уступки с ее стороны, в частности, раздел Германии на сферы влияния, при котором Пруссия окажется гегемоном на территории к северу от Майна, где господствует протестантское вероисповедание. Идея «двойной гегемонии» стала в дальнейшем одним из любимых проектов Бисмарка.
Свою программу Бисмарк изложил в послании министру-президенту барону фон Мантейфелю еще в феврале 1854 года: «Меня пугают попытки найти прибежище против возможного шторма, привязав наш нарядный и крепкий фрегат к источенному червями старому австрийскому галеону. Из нас двоих мы лучше умеем плавать и являемся желательным союзником для любого, если захотим отказаться от своей изоляции и строгого нейтралитета и назвать цену нашей поддержки. […] Большие кризисы создают условия, благоприятные для усиления Пруссии, если мы будем бесстрашно, возможно, даже безоглядно их использовать»[216]. В стратегическом плане ситуация меняется в благоприятную сторону; именно сотрудничество России и Австрии заставило пруссаков в 1850 году подписать капитуляцию в Ольмюце; теперь этому сотрудничеству пришел конец.
Помимо писем и докладных записок, которыми Бисмарк бомбардировал берлинских политиков, он старался сделать на своем посту все для того, чтобы Германский союз не двигался в фарватере Австрии. Объективно его усилия соответствовали интересам других германских княжеств и во многом именно поэтому увенчались успехом. Апогеем противостояния стал 1855 год, когда Австрия потребовала мобилизации армии Германского союза, состоявшей из контингентов отдельных государств. По инициативе прусского посланника мобилизация была проведена так, что утратила свою одностороннюю направленность против России и приобрела чисто оборонительный характер.
Срывая замыслы Буоля и изолируя своего оппонента в Бундестаге, Бисмарк добивался решения и еще одной важной задачи. Общественность и политическая элита средних и малых германских государств постепенно отходили от своей проавстрийской ориентации, не желая быть втянутыми в совершенно чуждый им конфликт из-за балканских амбиций Венского двора. Для достижения своих целей Бисмарк не стеснялся сотрудничать с российским посланником Дмитрием Глинкой — естественно, держа это в секрете даже от собственных покровителей в Берлине. Прусский дипломат практически открыто говорил о том, что пора разрешить австро-прусское противостояние силой оружия и что Берлин ни в коей мере не может довольствоваться сложившимся в Германии положением. Эти высказывания доходили как до австрийской, так и до прусской столицы, вызывая и там, и там негативные эмоции.
Весной 1856 года Крымская война завершилась. Она повлекла за собой значительные изменения в расстановке сил в Европе. На лидирующие позиции выдвинулась Франция, Австрия оказалась практически в полной изоляции, а Россия на некоторое время ослабила свою внешнеполитическую активность. «Европейский концерт» — система сотрудничества великих держав, направленная на сохранение стабильности в системе, — фактически перестал работать.
Образовалось «окно возможностей» для серьезных изменений европейского баланса, и именно этими возможностями несколько лет спустя воспользовался Бисмарк.
В апреле 1856 года прусский посланник во Франкфурте-на-Майне отправил в Берлин так называемое «Большое послание» («Обзор современного политического положения в свете истории»), в котором изложил свою точку зрения на сложившееся международное положение и внешнюю политику Пруссии. Он призывал встать на позиции здорового прагматизма, проявлять гибкость и поддерживать хорошие отношения с Францией, не связывать себя какими-либо прочными союзами и держать открытыми все пути. Основным противником для него являлась Австрия: «Венская политика делает Германию слишком маленькой для нас двоих; пока не достигнуто честное соглашение по поводу сферы влияния каждого из нас, мы обрабатываем один и тот же спорный участок, и Австрия остается единственным государством, которому мы можем проиграть и у которого можем выиграть в долгосрочной перспективе […]. У нас огромное число конфликтующих интересов, от которых ни одна сторона не может отказаться, не отрекшись одновременно от той миссии, которую считает своей […]. Я ни в коем случае не хочу сделать из этих утверждений вывод, что мы должны ориентировать всю свою политику на то, чтобы вызвать решительное столкновение с австрийцами при наилучших для нас условиях. Я лишь хочу высказать свою убежденность в том, что в не слишком отдаленной перспективе мы вынуждены будем воевать с Австрией за свое существование, и не в нашей власти избежать этого, поскольку развитие событий в Германии не оставляет иного выхода»[217].
Благоприятного приема в Берлине этот документ не встретил. Лидеров камарильи особенно возмущал тот факт, что Бисмарк предлагал сотрудничать с Францией, которая в их глазах была воплощением революционного зла. Императорский трон в Париже на тот момент занимал Наполеон III, племянник великого императора, пришедший к власти благодаря революции 1848–1849 годов. Для Бисмарка это совершенно не являлось препятствием. В августе 1855 года он впервые посетил французскую столицу, избрав в качестве повода проходившую там Всемирную выставку. Здесь он встретился с императором, к личности и политике которого проявлял живой интерес. Как писал Бисмарк в своих мемуарах, Наполеон III долго беседовал с ним и «в общих словах продемонстрировал свое желание и намерение в отношении франко-прусского сближения. Он говорил о том, что наши соседние государства в силу своей культуры и своих учреждений стоят во главе цивилизации и потому должны сотрудничать»[218]. При этом император, в отличие от австрийцев и англичан, не требовал от Пруссии немедленно выступить против России. Это легко объяснить: на тот момент Наполеон III уже лелеял мысль о послевоенном сближении с Петербургом и совершенно не был заинтересован в разрастании конфликта.
Интерес Бисмарка к «городу грехов» вызвал гневные упреки со стороны Герлаха, и Бисмарку пришлось оправдываться: «Вы упрекаете меня в том, что я побывал в Вавилоне, но Вы не можете требовать от любознательного дипломата политического целомудрия […]. На мой взгляд, я должен лично познакомиться с теми элементами, среди которых я должен вращаться, если мне представляется возможность для этого. Не бойтесь за мое политическое здоровье; в моей природе многое от утки, у которой вода стекает с перьев»[219]. Два года спустя, в апреле 1857 года, Бисмарк снова посетил Париж, использовав для этого первый же подвернувшийся повод. Он смог еще более тесно пообщаться с императором, говорившим с молодым дипломатом весьма любезно и откровенно. По всей видимости, Наполеон понимал, как к нему относятся при Берлинском дворе, и стремился через Бисмарка повлиять на позицию Пруссии. Своему собеседнику он заявил, что собирается в обозримом будущем воевать с Австрией и хотел бы рассчитывать на прусскую поддержку. Тот, в свою очередь, ответил, что является, вероятно, единственным прусским дипломатом, который не станет использовать эту информацию во вред Наполеону.
Интонации Бисмарка в письмах Герлаху становились все более жесткими. В мае 1857 года он написал серию посланий, в которых уже открыто заявлял о несогласии со своим бывшим ментором: «Ваши взгляды на внешнюю политику заслуживают упрека в игнорировании реальности, — писал Бисмарк. — Мы можем вести политику лишь с учетом той Франции, которая есть в наличии, но не исключать ее из комбинаций. […] По-моему, подчинять интересы Отечества чувству любви или ненависти к чужаку не имеет права даже король, хотя в этом он несет ответственность перед Богом, а не передо мн