Стороны постарались как можно быстрее замять спор. Уже через месяц после окончания работы Лондонской конференции Наполеон III гостеприимно принимал на Всемирной выставке в Париже представительную прусскую делегацию. В ее состав входили три «первых лица» прусского государства: Вильгельм I, Бисмарк и Мольтке. Император французов стремился продемонстрировать гостям, что центром мира по-прежнему остается Париж. На тот момент Наполеон III уже осознал, что рассчитывать на содействие Пруссии в деле территориального расширения франции не приходится. Мечты о сотрудничестве остались в прошлом, на смену им постепенно приходил конфронтационный курс.
Летом 1867 года Наполеон III предпринял первые шаги по заключению союзного договора с Австрией, направленного против Пруссии. К нему планировалось подключить и Италию. Однако венская дипломатия колебалась, хотя главой правительства на тот момент являлся бывший саксонский министр-президент граф Фридрих Фердинанд фон Бойст, остававшийся ярым врагом Пруссии. Бисмарк в свое время говорил о нем, что опасность, которую представляет политический противник, следует вычислять, вычитая из его способностей его тщеславие; в случае с Бойстом этот результат близок к нулю[483]. В 1867 году Франц Иосиф был вынужден пойти на реформу, предоставив восточной части своей империи широкую автономию. Австрия превратилась в дуалистическую Австро-Венгрию, что не сняло висевших на ней тяжким бременем финансовых проблем, которые надежнее любых политических соображений заставляли ее отказаться от военных авантюр.
Тем не менее возможность австро-французского альянса вызывала у «железного канцлера» серьезное беспокойство. В конечном счете, только в мае 1869 года Наполеону III удалось подписать с Австро-Венгрией и Италией трехсторонний договор, который, однако, по сути своей являлся скорее протоколом о намерениях и не имел обязывающей силы. В любом случае, австрийцы обещали поддержку только в том случае, если на стороне Берлина выступит Петербург.
Глава прусского правительства, в свою очередь, понимал, что Франция потерпела достаточно серьезное дипломатическое поражение, с которым вряд ли смирится. С этого момента стремление Парижа к реваншу стало для него аксиомой, и он был готов дать ему достойный отпор. «Люксембург был крайним пределом нашего миролюбия, и если мир тем самым не был обеспечен, то его не удастся сохранить», — писал Бисмарк летом 1867 года1. Сам он прекрасно знал, что кризис ни в коем случае не повысил шансы на мир в центре Европы. В январе 1868 года в беседе с американским политиком и публицистом Карлом Шурцем он назвал войну с Францией неизбежной, поскольку французы обязательно нападут рано или поздно[484][485].
Однако торопить события глава прусского правительства по-прежнему не стремился. «Я тоже считаю вероятным, что германское единство будет ускорено событиями, носящими насильственный характер, — писал он в феврале 1869 года дипломатическому представителю Северогерманского союза в Мюнхене. — Однако совсем другой вопрос — задача вызвать военную катастрофу и ответственность за выбор времени для нее. Произвольное, определяемое только субъективными причинами вмешательство в ход истории всегда приводило только к падению неспелых плодов; мне представляется, что немецкое единство в данный момент нельзя назвать спелым плодом. […] Мы можем переставить часы, но время от этого не пойдет быстрее, а способность ждать развития событий является необходимым условием практической политики»[486].
Тем временем на другом конце Европы уже началось то самое развитие событий, которого ждал Бисмарк. В 1868 году в Испании произошла Славная революция; королева Изабелла II лишилась трона, всю полноту власти взяли в свои руки Кортесы. Однако республикой пиренейская держава не стала; предполагалось приглашение на трон представителя одного из правящих домов Европы. Германия с ее обилием мелких суверенов уже давно была общепризнанным поставщиком женихов и невест для династий других стран. Поэтому неудивительно, что в феврале 1869 года в Испании была упомянута кандидатура принца Леопольда Гогенцоллерн-Зигмарингена, представителя боковой ветви династии, главой которой являлся король Пруссии. Он уже давно не имел своих владений и состоял на прусской государственной и военной службе. Поэтому без согласия Вильгельма I Леопольд не мог принять никакого ответственного решения, в том числе и согласиться на выдвижение своей кандидатуры на испанский трон.
Планы испанцев вселили тревогу в умы французских политиков и общественного мнения. Французская пресса стала кричать о воскрешении призрака трехсотлетней давности — мировой империи Карла V, охватывавшей Францию с трех сторон. Правительство было вынуждено считаться с общественным мнением, которому избрание немецкого принца на испанский престол казалось из ряда вон выходящим унижением своей родины. Еще весной 1869 года французский посол в Париже Бенедетти заявил Бисмарку, что Франция категорически не согласна с кандидатурой Леопольда. Последний, впрочем, и сам не особо стремился в солнечный Мадрид. Против всей затеи был и Вильгельм I — но только не Бисмарк. Испанский вопрос стал для него буквально даром небес. «Железный канцлер» начал активно продвигать кандидатуру Леопольда, и его усилия увенчались успехом: в феврале 1870 года принцу через его отца, правящего князя Карла Антона, от имени испанского премьера Хуана Прима-и-Пратса маркиза де лос Кастильехос было сделано официальное предложение. Бисмарку пришлось приложить невероятные усилия, чтобы заставить всех замешанных в это дело венценосных особ дать свое согласие. Речь идет — убеждал он — о сугубо семейном деле, которое никак не связано с европейской политикой. Нельзя отвергать просьбы нации, которая молит о достойном монархе, нельзя упускать шанс поднять авторитет Гогенцоллернов как внутри Германии, так и в европейском масштабе.
При этом Бисмарк прекрасно знал, какую реакцию вызовет новость об избрании прусского принца на испанский престол во Франции. Тем не менее он продолжал настаивать на положительном ответе. «Испанский вопрос продвигается вперед весьма медленно, — писал он в середине мая Дельбрюку, — несомненный государственный интерес пытаются подчинить личным склонностям князей и религиозному влиянию женщин. Раздражение по этому поводу на протяжении многих недель дурно сказывается на моих нервах»[487]. На конференции во дворце Вильгельма 15 марта и король, и князь Карл Антон, и принц Леопольд дружно отвергали испанское предложение, и Бисмарку стоило значительных усилий убедить испанцев не принимать отказ принца всерьез. Давление со стороны канцлера было настолько серьезным, что сам Леопольд сравнивал его с ножом, приставленным к горлу.
Историки по сегодняшний день спорят о том, в какой степени война с Францией была изначально запланирована и спровоцирована Бисмарком. Сторонники одной точки зрения утверждают, что в конце 1860-х годов союзный канцлер настроился на длительный эволюционный процесс присоединения Южной Германии и не стремился к еще одному вооруженному конфликту, а основная ответственность за конфликт лежит на французах[488]. Представители другого течения заявляют, что к 1870 году политика Бисмарка оказалась в тупике, выход из которого был возможен только через вооруженное столкновение[489].
Действительно, если внимательно рассмотреть ту ситуацию, в которой оказался глава прусского правительства в это время, она вряд ли покажется особенно комфортной и устойчивой. Северогерманский союз расценивался многими как переходная стадия, и Бисмарк находился под постоянным давлением со стороны немецкого национального движения. Канцлер прекрасно видел, что развитие ситуации в южнонемецких монархиях явно не благоприятствует их сближению с Пруссией. Важным симптомом стала отставка в марте 1870 года дружественно настроенного по отношению к Берлину князя Хлодвига цу Гогенлоэ-Шиллингсфюрста[490] с поста главы баварского правительства. Наконец, Франция могла выйти из изоляции и создать систему союзов, надежно блокирующую любые перестановки в центре континента. Пока позиция других великих держав благоприятствовала Пруссии, нужно было действовать — следующее «окно возможностей» могло появиться нескоро. К этому добавлялась широко распространенная уверенность в том, что война с Францией рано или поздно является неизбежной. Другой вопрос, что Бисмарк не собирался устраивать войну во что бы то ни стало. Ему нужна была благоприятная возможность, которая позволяла бы однозначно выставлять Францию в роли агрессора, изолировать ее в Европе и одновременно привлечь на сторону Пруссии южногерманские государства. Испанский вопрос вполне подходил для того, чтобы попытаться спровоцировать французское руководство на необдуманные действия.
В то же время не следует изображать Наполеона III в качестве наивной жертвы бисмарковского коварства. В Париже тоже были не против войны. Внутренняя ситуация во Франции развивалась таким образом, что императорскому правительству настоятельно требовался внешнеполитический успех. В середине мая 1870 года министром иностранных дел Франции был назначен герцог Аженор де Грамон, занимавший ранее должность посла в Вене и являвшийся горячим сторонником войны с Пруссией. Практически одновременно Бисмарк отправил в Мадрид для продолжения переговоров свое доверенное лицо, Лотара Бухера, с заданием убедить Прима вновь и вновь предлагать пре-стол Леопольду. 19 июня принц наконец дал свое согласие, а 21 июня и Вильгельм I под давлением канцлера скрепя сердце разрешил Леопольду взойти на испанский трон.