Сам Бисмарк предусмотрительно удалился в Варцин, что позволяло ему внешне устраниться от происходящего, но не мешало держать ситуацию под контролем. Чиновники в Берлине могли при необходимости сослаться на то, что канцлер недоступен, а без него они не могут принять решение. 2 июля «испанская бомба», как назвал все происходящее прусский король, взорвалась: Прим официально сообщил французскому послу о намерении пригласить Гогенцоллерна на испанский престол. В принципе у правительства в Париже было несколько путей повлиять на развитие ситуации — к примеру, оказать давление на Мадрид, — однако французы решили использовать шанс на- j нести пруссакам жестокое дипломатическое поражение. Предвоенный кризис фактически вступил в завершающую стадию.
Шестого июля герцог де Грамон, выступая в парламенте, заявил, что кандидатура принца ставит под угрозу мир в Европе и является вызовом Франции. «Мы надеемся, — заявил он, — что эта возможность не осуществится; мы надеемся на мудрость немецкого и дружбу испанского народа. Если произойдет иначе, то мы будем вынуждены, опираясь на вашу поддержку и поддержку всей нации, выполнить свой долг без всяких колебаний и без всякой слабости»[491]. Еще более радикальные высказывания пестрили на страницах ведущих французских газет, где призывали разгромить восточного врага, не дожидаясь другого случая. В Париже зрела уверенность в том, что этот повод нужно использовать для войны. Соответствующим образом происходящее оценил и Бисмарк, 8 июля заявивший: «Грамон не смог бы вести себя столь безоглядно, если бы война не была решенным делом. Стоило бы уже сейчас мобилизовать армию и атаковать французов. Мы одержали бы победу. Увы, по разным причинам так поступить невозможно»[492].
Из Парижа в Берлин полетели запросы, но прусские чиновники по указанию Бисмарка упрямо твердили: это — семейное дело, правительство его никак не касается и комментировать не может. К тому же все ответственные лица немедленно разъехались по имениям и курортам, и у Бенедетти создавалось впечатление, что он беседует с пустотой. 10 июля испанцы наконец отказались от кандидатуры немецкого принца, однако французов это не остановило — их главной задачей стало нанести поражение Пруссии, причем по возможности на поле боя. Фактически решение о войне было принято; 10–11 июля Бенедетти получил от де Грамона ряд телеграмм, которые не оставляли сомнения в том, чего хотят в Париже: «Мы не можем ждать […]. Мы должны начинать, и ждем только Вашей депеши, чтобы выставить в поле 300 тысяч человек»[493].
Тучи на европейском горизонте стремительно сгущались. Бисмарк, хотя и не читал депеш де Грамона, активно подыгрывал французской дипломатии, инструктируя из Варцина своих подчиненных: «Пусть произойдет то, что должно произойти»[494]. Лишь 12 июля он прибыл в столицу. Однако тем временем опытный французский дипломат Бенедетти не сдавался и отправился в курортный Эмс, где отдыхал Вильгельм 1. Прусский король на самом деле страшился войны, и по'этому Бенедетти довольно легко удалось добиться перемены в его настроении. Монарх приказал князю Карлу Антону снять кандидатуру его сына. На первый взгляд казалось, что Бисмарк потерпел серьезное поражение. Испанский вопрос оказался исчерпанным, повода для дальнейших претензий у Парижа просто не было.
Однако у союзного канцлера имелся могущественный союзник в лице герцога де Грамона и группировки «ястребов» во французском руководстве. Вопреки сопротивлению Наполеона III они сделали ставку на дальнейшее обострение кризиса. Бенедетти получил инструкцию еще раз встретиться с королем и потребовать от него заверений, что кандидатура Гогенцоллерна никогда более не будет выдвигаться на испанский престол. Кроме того, он потребовал от прусского посла в Париже письмо с извинениями за подписью короля, что было равносильно объявлению войны. На встрече 13 июля Вильгельм I вежливо ответил французскому послу, что таких гарантий по понятным причинам дать не может, а затем через адъютанта уведомил Бенедетти о только что полученном официальном отказе Леопольда от трона. На следующий день король, уезжая из Эмса, попрощался с послом на вокзале и заявил, что дальнейшие переговоры будут происходить в Берлине.
Бисмарк к тому моменту уже находился в столице, чтобы своевременно испросить у Рейхстага военные кредиты, а также встретиться с остановившимся здесь проездом канцером Российской империи князем Александром Горчаковым. В беседах с ним, а также с итальянским и британским послами глава правительства выяснил, что дальнейшее давление на прусского монарха со стороны Франции будет воспринято в европейских столицах как откровенная агрессия, и к жесткой реакции Берлина отнесутся с полным пониманием. Телеграмма с информацией о произошедших в Эмсе событиях была составлена чиновником прусского ведомства иностранных дел Генрихом Абекеном и получена Бисмарком вечером 13 июля.
Классическое описание дальнейших событий принадлежит, естественно, перу самого канцлера. В его доме ужинали Мольтке и Роон; настроение и у хозяина, и у гостей было подавленное. Генералы язвительно намекали канцлеру на то, что он сможет легко избежать позора, подав в отставку, а им этого не позволит сделать присяга. Принесли депешу из Эмса; взглянув на ее текст, Бисмарк задал Мольтке вопрос о степени готовности прусской армии к войне. Шеф Генерального штаба ответил, что чем быстрее произойдет столкновение, тем лучше. Тогда канцлер в присутствии гостей вычеркнул из телеграммы несколько слов, так что она приобрела более агрессивное звучание: теперь дело выглядело так, словно прусский король в грубой форме отказался дальше общаться с французским послом. Отредактированный текст был зачитан обоим генералам, которые тут же пришли в хорошее настроение. В таком виде телеграмму передали для публикации в прессе, и французское правительство ожидаемо ответило на пощечину объявлением войны[495].
Поклонники Бисмарка считали «Эмскую депешу» гениальным ходом великого политика, позволившим превратить поражение в победу; его противники рассматривали произведенную «фальсификацию» как коварный маневр, заставивший французское правительство броситься с головой в омут войны. Однако современные исследования показывают, что значение пресловутой телеграммы сильно преувеличено, а «железный канцлер» в своих мемуарах намеренно драматизировал ситуацию. С «Эмской депешей» или без нее, война была к тому моменту уже практически решенным делом. Тем не менее опубликованная в газетах телеграмма сыграла свою роль в мобилизации общественного мнения по обе стороны границы. 15 июля шеф французского Кабинета министров Эмиль Оливье просил у Законодательного корпуса согласовать военные кредиты; большинство депутатов поддержало правительство, а на улицах Парижа ликующие толпы радовались предстоящей войне. В тот же день и во Франции, и в Северогерманском союзе началась мобилизация. 19 июля Франция объявила войну Пруссии.
Наполеон III предстал перед всей Европой в роли агрессора, стремящегося к гегемонии на континенте. Бисмарк постарался еще больше усилить это впечатление, передав для публикации в лондонскую «Таймс» проект Бенедетти четырехлетней давности, в котором французы озвучили свои претензии на Бельгию. У правящих элит южногерманских государств в сложившейся ситуации не оставалось иного выбора, кроме как примкнуть к Пруссии. Россия и Великобритания сохраняли дружественный нейтралитет; Австрия воздержалась от каких-либо действий. В отличие от 1866 года, Бисмарку на сей раз удалось начать войну практически в идеальных условиях.
Союзный канцлер отправился на фронт в составе Главной квартиры. Вечером 31 июля он, надев кирасирскую униформу, выехал из Берлина. В шести железнодорожных эшелонах разместились политики, придворные, чиновники — всего около тысячи человек. Вместе с канцлером на фронт отправился весьма ограниченный штат его сотрудников — «мобильное ведомство иностранных дел». Даже находясь на театре военных действий, глава правительства должен был крепко держать в своих руках все нити управления. Связь с Берлином осуществлялась по телеграфу. Большое значение уделялось работе с прессой — несколько сотрудников Бисмарка во главе с Морицем Бушем ежедневно писали статьи для германских газет, в которых отражалась официальная точка зрения.
На начальном этапе кампании военные действия развивались стремительно и успешно[496]. Германские армии и численно, и в качественном отношении превосходили противника. Первые боевые столкновения произошли в начале августа, а в середине месяца одно за другим состоялось три крупных сражения в районе Меца. Оба сына канцлера, Герберт и Вильгельм, служили в 1-м гвардейском драгунском полку; в те времена дети высокопоставленных чиновников еще рисковали жизнью на поле боя. Поздним вечером 16 августа, после окончания кровопролитной битвы при Марс-ла-Тур, Бисмарк получил известие о том, что старший сын пал смертью храбрых, а младший тяжело ранен. Он немедленно вскочил в седло и отправился на поле боя, но лишь с рассветом смог найти своих сыновей.
Бисмарку невероятно повезло: оба его сына участвовали в самоубийственной кавалерийской атаке на французскую пехоту, произведенную с целью прикрыть отход остатков прусской бригады. Герберт был ранен в бедро — достаточно серьезно, но жизнь его находилась вне опасности, — а на Вильгельме вообще не было ни царапины. О том, что дети живы, Бисмарк поспешил написать Иоганне, здоровье которой по-прежнему оставляло желать лучшего. Теперь его занимали мысли о том, получат ли сыновья награды. Если Герберт не будет удостоен ордена, заявлял Бисмарк, сам он никогда больше не наденет свои. В конечном счете старший сын получил Железный крест 1-го класса, младший — 2-го.