В среднесрочной перспективе «железный канцлер», однако, создал себе могущественного политического противника. Даже когда борьба с Партией Центра перестала быть его приоритетом, добиться примирения с ней не удалось. Глава этой партии Людвиг Виндтхорст[597] стал главным парламентским оппонентом Бисмарка. Последний заявлял, что его жизнь поддерживают и украшают двое: жена и Виндтхорст. Первая существует для любви, второй — для ненависти[598].
Впоследствии «железного канцлера» не раз обвиняли в том, что он в ходе Культуркампфа нанес немецкому народу раны, не затягивавшиеся в течение долгого времени, способствовал расколу нации и формированию у значительной ее части верноподданнического духа, создал традицию борьбы с несогласными и объявления их врагами страны. Эти упреки во многом справедливы: политика Бисмарка действительно была направлена на раскол и изоляцию всех возможных противостоящих ему группировок в политической элите и обществе, отличалась бескомпромиссностью и неразборчивостью в методах. Тем не менее делать «железного канцлера» ответственным за все последующие беды Германии не стоит. Хотя бы потому, что превратить немецкое общество в своих послушных последователей он так и не сумел.
Надеясь победить в битве с Партией Центра, «железный канцлер» в конечном счете допустил серьезный просчет. Чем он объясняется? Очевидно, здесь сыграла роль склонность любого, даже самого хитроумного и гибкого человека следовать тем шаблонам, которые однажды продемонстрировали свою успешность. Бисмарк не раз в своей карьере делал ставку на жесткую конфронтацию и в итоге одерживал верх. Предвидеть, что в этот раз все будет иначе, он не смог.
С Культуркампфом оказались тесно переплетены еще несколько процессов. Первым из них стала борьба с польским национальным движением, которое также весьма критически восприняло создание немецкого национального государства. О негативном отношении Бисмарка к полякам уже говорилось выше. В первой половине 1870-х годов по его инициативе началась пресловутая политика германизации, суть которой заключалась в том, чтобы насильственными мерами сделать живущих в Пруссии поляков носителями немецкой культуры. Политика эта, в отличие от Культуркампфа, велась в основном административными предписаниями, часто на уровне провинций, а поэтому редко становилась предметом обсуждения в парламентах. В 1872–1873 годах был опубликован ряд указов, в соответствии с которыми преподавание в школах могло вестись исключительно на немецком языке; польский разрешалось преподавать в лучшем случае как иностранный. В 1876 году вступил в силу Закон об официальном языке: таковым во всех государственных учреждениях Пруссии становился немецкий, исключения допускались лишь в отдельных регионах и на ограниченный срок. Сам «железный канцлер» воспринимал политику германизации не как наступление на права национального меньшинства, а как оборону от реально существующей угрозы. Он разделял распространенные опасения по поводу «полонизации» восточных провинций Пруссии, вытеснения оттуда немцев. В феврале 1872 года он писал прусскому министру внутренних дел графу Фридриху фон Эйленбургу: «У меня такое чувство, что в наших прусских провинциях почва если и не уходит у нас из-под ног, то по крайней мере выхолащивается настолько, что однажды может провалиться»[599]. Еще одним фактором стало само объединение Германии: если королевство Пруссия могло позволить себе быть многонациональным, то новая империя позиционировалась как национальное государство; все его жители должны были чувствовать себя немцами.
Культуркампф также до предела обострил отношения Бисмарка с его бывшими политическими друзьями — прусскими консерваторами, считавшими религию важным столпом государства и общества. Будучи протестантами, они тем не менее видели в борьбе с политическим католицизмом угрозу христианской вере как таковой. У консерваторов и до этого имелся длинный перечень претензий к главе правительства, включая фактическое свержение законных монархов, безбожную политику аннексий и заигрывание с революцией. Фактически в новой империи они постепенно превращались в оппозицию правительству справа. Это привело не только к политическому отчуждению, но и к разрыву множества личных отношений.
Так, в ходе обсуждения законопроекта о школьном надзоре один из лидеров прусских консерваторов и давний друг Бисмарка Клейст-Ретцов выступил резко против правительственного предложения: «Бурные потоки безверия, проистекающие от государства, лишенного веры, затопят наши школы»[600]. После этого «железный канцлер», уже вступавший в предыдущие годы в конфликт с бывшим соратником, перестал с ним даже здороваться. Едва ли не единственным человеком в стане прусских консерваторов, с которым Бисмарк поддерживал дружеские отношения, остался Мориц фон Бланкенбург, однако и с ним общение стало далеко не безоблачным. «Бланкенбург был моим боевым товарищем, дорогим благодаря нашей дружбе, начавшейся в детские годы и продолжавшейся до самой его смерти. Однако с его стороны дружба не была равна доверию или преданности в политической сфере; здесь мне приходилось вступать в конкуренцию с его политическими и конфессиональными крестными отцами. […] Борьба между расположением ко мне и отсутствием сил сопротивляться иному влиянию побудила его в конечном итоге полностью уйти из политики У меня было чувство, что он бросил меня в беде», — писал канцлер в своих мемуарах[601]. Обвинять тех, кто не соглашался с ним, в предательстве было излюбленной манерой Бисмарка.
В 1872 году главой прусского правительства стал Роон. Бисмарк сам инициировал это назначение, сославшись на состояние своего здоровья. Скорее всего, на первом плане были все-таки политические мотивы: старый соратник должен был стать «щитом» между канцлером и видными консерваторами. Долго в этой роли Роон не продержался; его собственное расшатанное здоровье заставило его уйти в конце 1873 года с постов военного министра и министра-президента. «Железный канцлер» вновь возглавил прусское правительство. «Бисмарк, даже если он сам в этом никогда не признается, внутренне считает себя непогрешимым политическим папой, — писал в эти дни Роон Бланкенбургу. — И все же я не могу отказаться от моих симпатий к нему. Я не знаю, к кому еще я мог бы обратить свои патриотические устремления и чувства. […] К слепой толпе, которая сегодня его обожествляет, а завтра, возможно, захочет распять, мы оба не принадлежим, и, чем больше наша сердечная склонность к нему, тем более глубоко и болезненно мы воспринимаем изъяны его могучего характера»[602].
Роон остался одним из немногих политических сподвижников Бисмарка, являвшихся одновременно его личным другом. После его отставки канцлер направил ему письмо, ставшее настоящим криком души одинокого человека: «Ваша отставка сделала меня одиноким. […] На службе вокруг меня воцаряется пустота, чем дальше, тем в большей степени. Старые друзья умирают или становятся врагами, а новых уже не приобретаешь»[603]. В окружении Бисмарка оказывалось все больше лояльных исполнителей и все меньше самостоятельных, думающих людей, все больше приспособленцев и все меньше сподвижников. И виноват в этом был во многом он сам, не терпевший возражений и требовавший беспрекословного подчинения.
В том же 1872 году Бисмарк провел реформу, окончательно поссорившую его с остэльбским юнкерством. На рассмотрение Прусского ландтага был вынесен законопроект о реформе местного самоуправления, в соответствии с которым административные полномочия помещиков были переданы в руки государственных чиновников. Ликвидация старых, оставшихся еще с феодальных времен порядков оказалась весьма болезненной для остэльбского дворянства, привыкшего единовластно распоряжаться в своих владениях. Если нижняя палата Прусского ландтага приняла законопроект, то верхняя — Палата господ, куда входили в основном представители юнкерства, — намертво его заблокировала. Правительству пришлось прибегнуть к беспрецедентной мере: король разом назначил в Палату господ 24 новых члена, полностью лояльных ему. Благодаря этому удалось получить необходимое большинство.
В ответ на взрыв возмущения Бисмарк отдал органам местной власти распоряжение полностью лишить консерваторов административной поддержки на предстоящих выборах в Прусский ландтаг и Рейхстаг. Результат не замедлил сказаться: в ландтаге, например, они потеряли 86 мандатов — почти от прежнего числа. Конфликт между Бисмарком и его консервативными противниками достиг своей высшей точки летом 1875 года, когда «Крестовая газета» опубликовала серию статей, в которой обвинила канцлера в личном обогащении за счет сотрудничества с либералами. Оскорбленный глава правительства спустя некоторое время выступил в Рейхстаге с жесткими нападками на издание и призывом бойкотировать его[604]. В ответ большая группа влиятельных консерваторов опубликовала декларацию, в которой полностью поддержала позицию своего печатного органа. Это затронуло Бисмарка особенно болезненно, поскольку среди подписавших документ было немало его прежних личных друзей. В качестве примера можно назвать Рейнгольда фон Таддена-Триглаффа, брата Марии. Даже нежные чувства к усопшей, которые Бисмарк сохранил до глубокой старости, не удержали его от того, чтобы отправить старинному приятелю письмо, составленное в настолько жестких выражениях, что любые личные контакты между ними становились невозможны. Судя по всему, канцлер был в очередной раз глубоко задет «предательством» своих прежних сподвижников, многие из которых, в свою очередь, считали его самого предателем консервативных ценностей и идеалов. В своих мемуарах Бисмарк обвинял их в том, что они оставили его в беде и нанесли непоправимый ущерб его здоровью