.
Нельзя сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что к союзу с Австрией Бисмарка толкали многие группы интересов внутри страны. Идея сближения с «братьями по крови» оставалась в высшей степени популярной во всех кругах немецкого общества и у всех политических сил, включая Партию Центра, с которой канцлер как раз в это время искал сближения. На союзе настаивали и военные. В такой ситуации союз с Веной приобретал для «железного канцлера» большое внутриполитическое значение. Однако на этом пути существовало серьезное препятствие в лице Вильгельма Г, дорожившего династической дружбой с Россией и не желавшего ничего и слышать о направленном против нее соглашении.
В этой ситуации Бисмарк действовал двумя путями. Во-первых, он подавал австрийцам недвусмысленные сигналы о готовности к сближению; во-вторых, стал провоцировать российскую дипломатию. Так, в начале 1879 года германские власти под предлогом карантина против чумы запретили ввоз скота из России, а в международных комиссиях, созданных для воплощения в жизнь конкретных решений Берлинского конгресса, германские представители перестали поддерживать российские предложения. Реакция не замедлила последовать: 15 августа Александр II отправил своему дяде, германскому императору, личное послание, вошедшее в историю под именем «письма-пощечины». Российский император упрекал родственника в неблагодарности, жаловался на Бисмарка и завершал письмо зловещей фразой: «Последствия могут иметь опустошительный характер для обеих наших стран»[675].
Правда, в Петербурге быстро поняли свою ошибку и постарались ее загладить. В начале сентября Вильгельм I встретился со своим племянником на пограничной станции Александрово. Российский император взял свои слова назад и постарался восстановить родственную дружбу. Монархи расстались в лучших отношениях.
Бисмарк был крайне недоволен произошедшим, тем более что время поджимало: в августе до Берлина наконец дошли слухи о скорой отставке Андраши. Его преемником мог оказаться человек, менее склонный к прогерманскому курсу. 27–28 августа 1879 года руководители внешней политики двух империй встретились в Гаштейне. Здесь они договорились о подписании оборонительного союза. При этом Андраши настаивал на том, чтобы союз имел исключительную направленность против России. На первый взгляд это делало договор неравноправным, поскольку конфликта с империей Романовых следовало опасаться в первую очередь Австро-Венгрии; в случае же германо-французской войны Вена не обещала ничего большего, чем благожелательный нейтралитет. Однако на самом деле такое условие всецело отвечало интересам Бисмарка: союз фактически исключал возможность сближения Вены и Парижа. Сам «железный канцлер» был бы не против пойти и на более масштабное сближение; у него возникла идея формирования интеграционной структуры, напоминавшей Германский союз в его лучшие годы. Однако в Вене пойти навстречу так далеко оказались не готовы, опасаясь превращения в германского сателлита.
Теперь «железному канцлеру» предстояло уговорить своего монарха. В сентябре он обрушил на Вильгельма I целый поток меморандумов, призванных доказать опасность России и необходимость союза с монархией Габсбургов. «С Австрией у нас больше общего, чем с Россией, ~ писал он еще из Гаштейна. — Наше немецкое родство, исторические воспоминания, немецкий язык, интерес венгров к нам — все это способствует тому, что союз с Австрией в Германии популярнее и, возможно, устойчивее союза с Россией»[676]. В Петербурге, заверял Бисмарк, правит бал уже не Александр II, а стихия «захватнической и воинственной славянской революции», с которой российский император не в состоянии совладать[677]. Поэтому «Россия будет сохранять мир, если она будет знать, что немецкие державы едины в своем намерении обороняться и лишены каких-либо агрессивных планов. Однако, если это единство не будет осуществлено, она в обозримом будущем нарушит мир»[678]. Чтобы добиться своего, канцлер даже объединил усилия с армейским руководством; Мольтке давно был сторонником союза с Австрией и теперь старательно сгущал краски, рассказывая императору о громадной концентрации русских войск на восточной границе Германии.
В итоге усилия Бисмарка увенчались успехом. В конце сентября 1879 года он лично отправился в Вену, где был согласован окончательный текст договора. Население австрийской столицы встретило «железного канцлера» ликованием — в последние годы здесь тоже пользовалась большой популярностью идея тесного сотрудничества с Германией. 15 октября состоялось подписание договора в Вене, а неделю спустя соглашение было ратифицировано Вильгельмом Г «Те, кто сподвиг меня на такой шаг, будут нести за это ответственность перед высшими силами!» — в сердцах заявил он[679]. Однако сопротивляться массированному и единодушному давлению со стороны своих паладинов престарелый кайзер не мог.
Внешнеполитический поворот состоялся. Германская империя заключила свой первый долговременный и содержащий конкретные обязательства союзный договор. Впоследствии он окажется наиболее устойчивым из всех ее союзов, просуществовав до самого крушения Второго рейха в 1918 году. Одновременно австро-германский пакт положил начало складыванию системы двух противостоящих друг другу военных блоков, которые в 1914 году начали Первую мировую войну. Естественно, из этого нельзя делать вывод о том, что политика Бисмарка в конце 1870-х годов предопределяла глобальный конфликт; она диктовалась сложившейся ситуацией и не исключала разных вариантов дальнейшего развития. Однако первый шаг на долгом пути был сделан.
Глава 14ОСЕНЬ ПАТРИАРХА
Серьезный кризис во внешней и внутренней политике конца 1870-х годов нанес очередной удар по здоровью Бисмарка. Недуги, преследовавшие его ранее, усиливались и дополнялись новыми. К началу 1880-х годов «железный канцлер» весил более 120 килограммов (его нормальный вес десятью годами раньше был на четверть меньше). Он с трудом передвигался, отрастил окладистую бороду для того, чтобы хоть как-то скрыть нервный тик нижней части лица. Медики были бессильны ему помочь в первую очередь из-за сложного характера своего пациента. Доктор Генрих Штрук, в течение долгих лет являвшийся его личным врачом, уже в 1872 году высказывал опасения, что здоровью Бисмарка угрожает серьезный кризис. Десять лет спустя эти опасения переросли в уверенность. В течение 1881 года самочувствие канцлера ухудшалось так стремительно, что из уст врачей звучали самые пессимистические прогнозы: если Бисмарк не встанет на путь исправления, ему отпущено в лучшем случае несколько месяцев. В следующем году Штрук, устав от борьбы со своим пациентом, отказался от работы с ним. Казалось, дни Бисмарка сочтены.
Характер «железного канцлера» соответствовал состоянию его здоровья. Он становился все более нелюдимым, не любил появляться в обществе, передвигался по Берлину в экипаже с занавешенными окнами. В его резиденции все реже проходили приемы, и попасть на них людям, не входившим в узкий круг, становилось все сложнее. Иоганна, здоровье которой тоже оставляло желать лучшего, по-прежнему крепко держала в руках домашнее хозяйство. Но на большее ее сил уже не хватало. В 1884 году плеврит едва не свел ее в могилу.
Однако канцлеру вновь улыбнулась удача. Спасение пришло в лице 33-летнего врача Эрнста Швенингера. В 1883 году он впервые появился у Бисмарка по рекомендации младшего сына канцлера — Вильгельма. С тех пор и до конца жизни своего могущественного пациента Швенингер оставался его личным врачом. Бисмарк называл медика «черным тираном» и многократно жаловался на его жестокие методы окружающим, однако в то же время беспрекословно повиновался ему. Только Швенингер смог заставить «железного канцлера» перейти на более нормальный режим дня, сесть на строгую диету с преобладанием рыбных блюд, уменьшить потребление алкоголя и табака.
Современниками это воспринималось как чудо. Влияние, которое имел врач на своего обычно непокорного и не признающего чужих мнений пациента, выглядело просто мистическим. Сам Швенингер годы спустя рассказывал: «Бисмарк, когда я к нему пришел, был физически близок к полному крушению; он считал, что перенес апоплексический удар, страдал от тяжелых головных болей и абсолютной бессонницы. Ничто не помогало. Он не доверял медикам. Один из его родственников из-за таких же страданий свел счеты с жизнью, и это, считал он, будет и его участью. «Сегодня, Ваша светлость, Вы будете спать». — «Поживем — увидим», — ответил он скептически. Я сделал ему влажный компресс и дал несколько капель валерьянки, которые назвал снотворным. Потом я сел на стул у его кровати и держал его руки в своих, как мать у беспокойного ребенка, пока канцлер не заснул. Когда он утром проснулся, я все еще сидел рядом с ним, и он сначала не хотел верить, что уже день, и он правда проспал всю ночь. С тех пор он доверял мне»[680]. Судя по всему, именно эмоциональное участие врача глубоко тронуло Бисмарка, который с детства страдал от дефицита тепла и заботы. Швенингер объяснял впоследствии свой успех в значительной степени тем, что имел возможность практически круглосуточно находиться рядом с пациентом[681]. Однако, вполне вероятно, была и другая причина готовности «железного канцлера» подчиняться предписаниям медика. К моменту появления Швенингера в доме Бисмарка последний дошел до определенного психологического рубежа, когда был готов буквально на все ради того, чтобы избавиться от страданий. Врачи подозревали у него рак и пророчили скорую смерть, а умирать канцлер вовсе не собирался. В любом случае, очевидно, что именно Швенингер спас ему жизнь.