[706]. Нужно сказать, что этот расчет был стратегически правильным и весьма дальновидным, хотя и не принес непосредственных результатов, на которые надеялся канцлер.
Программа социального законодательства была озвучена в начале 1881 года и стала элементом предвыборной борьбы. 9 марта в Рейхстаг внесли первый законопроект, предусматривавший выплаты рабочим, потерявшим трудоспособность в результате несчастного случая. Ключевыми пунктами правительственного предложения стали создание специального общеимперского ведомства, ответственного за реализацию программы, и финансирование пособий в значительной степени из государственного бюджета. Однако как раз это и не устраивало большинство депутатов.
У социального законодательства имелась масса противников. Против него выступали не только либералы, считавшие недопустимым вмешательство государства в экономические отношения. Партикуляристы и Партия Центра не желали усиления позиций имперской власти, а социал-демократы правильно понимали намерения канцлера переманить на свою сторону их электорат. Выступая 2 апреля в парламенте с большой речью, Бисмарк объяснял появление законопроекта соображениями «практического христианства»[707]. Однако ораторское искусство канцлера не помогло: законопроект был передан в комиссию, которая внесла в него две существенные поправки. Во-первых, единое имперское ведомство заменялось набором локальных органов. Во-вторых, субсидии из государственного бюджета отменялись, финансирование должно было носить чисто страховой характер. Эти поправки в значительной степени выхолащивали суть проекта «железного канцлера». Впрочем, Бисмарк вовсе не собирался отказываться от дальнейшей борьбы.
Заседания Рейхстага, избранного осенью 1881 года, были открыты императорским посланием, ставшим программным документом всей социальной политики Германской империи. Сочиненный Бисмарком, этот документ фактически предлагал оппозиции компромисс. Канцлер счел необходимым в сложившихся условиях отказаться от доминирующей роли государства в проектируемой системе. В послании были сформулированы принципы, которые действуют в Германии вплоть до сегодняшнего дня: органы социального страхования функционируют на основе самоуправления, их кассы наполняются за счет взносов работников и работодателей. Роль государства сводилась по сути к покровительству и созданию рамочных условий для этой системы[708]. В такой форме социальное законодательство становилось гораздо более приемлемым, в первую очередь для Партии Центра.
Весной 1882 года в Рейхстаг был внесен обновленный законопроект о страховании от несчастного случая, дополненный законопроектом о страховании по болезни. Количество застрахованных существенно расширялось, как и круг страховых случаев. Однако обсуждение законопроектов затянулось на длительное время — во многом из-за того, что страдавший от своих недугов канцлер не мог энергично вмешиваться в процесс. Лишь в июне 1883 года закон о страховании по болезни был наконец принят. Он стал первой ласточкой в системе социального страхования, которая вскоре стала лучшей в Европе.
Законопроект о страховании от несчастного случая обсуждался в Рейхстаге в 1884 году. К этому моменту пошедший на поправку канцлер уже был способен самым активным образом принять участие в парламентских дебатах. В своих выступлениях Бисмарк начал активно употреблять понятие «государственный социализм», позаимствовав его у политических противников. Одновременно он предупредил депутатов о возможных последствиях их безответственности; Германская империя, заявил канцлер, не может существовать без работоспособного парламента: «Если мы не получим поддержки парламента, в которой нуждаемся, если она вообще окажется недостижимой, поскольку ни одна сторона не сможет опереться на большинство, — тогда Германская империя сталкивается с опасностью, что благодаря речам, прессе и взаимному недоверию она вновь распадется или, по крайней мере, станет настолько слабой, что не потребуется большого кризиса, чтобы нанести этому строению […] серьезный ущерб»[709]. 27 июня 1884 года законопроект был принят.
Структуры, созданные в рамках системы социального страхования, Бисмарк какое-то время надеялся использовать в качестве замены почившему «экономическому парламенту». В 18 84 году он говорил о желательности создания корпоративных организаций, которые станут основой для народного представительства нового типа, способного заменить Рейхстаг[710]. Эту идею реализовать не удалось — как и идею с помощью социального страхования «приручить» рабочих.
Впрочем, о борьбе с социал-демократией в те годы задумывался не только Бисмарк. В 1878 году придворный проповедник Адольф Штёкер основал Христианско-социальную рабочую партию. Она выступала за защиту малоимущих слоев населения с опорой на христианские принципы и конкурировала с социал-демократами. Отличительной чертой партии было широкое использование антисемитских идей; главным врагом трудящихся Штёкер называл еврейский капитал. Как раз в этот момент, на рубеже 1870—1880-х годов, в Германии началась масштабная общественная дискуссия вокруг «еврейского вопроса»; именно тогда появился на свет пресловутый лозунг «евреи — наше несчастье».
Бисмарк предпочел дистанцироваться от Штёкера и его партии. Он объяснял это тем, что проповедник натравливает неимущих на обеспеченных, то есть по сути занимается тем же, чем и социал-демократия. По словам Бисмарка, «интересы еврейских финансистов тесно связаны с сохранением нашей государственной системы, они не могут без нее обойтись»[711]. В конце 1880 года канцлер предлагал запретить Штёкеру политическую деятельность и принять против него дисциплинарные меры[712]. В то же время Бисмарк не испытывал к проповеднику личной неприязни и, более того, был готов использовать его партию в тактических целях — например, чтобы потеснить на выборах левых либералов.
Антисемитизм Штёкера как таковой мало смущал «железного канцлера». Как и многие представители прусского дворянства, он, безусловно, питал по отношению к евреям традиционное предубеждение. В то же время основанный на идеях социал-дарвинизма антисемитизм современного типа был ему совершенно чужд; он не испытывал расовой ненависти к евреям и не считал необходимым какое-либо их преследование. «Я решительно осуждаю эту борьбу против евреев, не важно, имеет она в основе конфессию или их происхождения, — заявил Бисмарк в одной из частных бесед в 1881 году. — Я никогда не пойду на то, чтобы евреи были каким-либо образом лишены своих конституционных прав»[713]. Водной из своих «застольных бесед» он выступил за смешанные браки между немцами и еврейками: «Деньги должны возвращаться в оборот, а плохих рас не бывает. Не знаю еще, что я однажды посоветую своим сыновьям»[714]. Значительное влияние на позицию Бисмарка оказывал и Блейхрёдер, неизменно оказывавшийся для антисемитов одной из главных мишеней.
В отличие от внутренней политики, внешняя являла собой в первой половине 1880-х годов весьма радужную картину. Бисмарку удалось значительно укрепить международное положение Германии, восстановить сотрудничество трех императоров и даже совершить почти невозможное — улучшить отношения с Францией. Репутация непревзойденного дирижера «Европейского концерта», сложившаяся по итогам Берлинского конгресса, казалось, находила свое полное подтверждение.
Первой задачей Бисмарка после заключения альянса с Веной стало возобновление хороших отношений с Россией. Восстановить согласие «трех черных орлов» было его стратегической целью. Как уже говорилось выше, союз 1879 года задумывался не в последнюю очередь как средство давления на Россию; в Петербурге должны были понять, что жить в дружбе с немцами гораздо выгоднее и безопаснее, чем ссориться с ними.
Впрочем, «железный канцлер», как всегда, не упускал из виду и запасной вариант. Хотя Британия предпочитала в эти десятилетия проводить политику «блестящей изоляции», Бисмарк не исключал ее из своих расчетов. Канцлер считал российско-британское соперничество в Азии одним из долговременных факторов, который предотвратит сближение этих двух стран и будет автоматически делать противника одной из них союзником другой. Осенью 1879 года Бисмарк предпринял зондаж в Лондоне, запросив, какой будет позиция Англии, если Германия продолжит оказывать сопротивление амбициям России и в результате окажется в состоянии конфликта с Петербургом. Реакция оказалась сдержанной, но в то же время отнюдь не отрицательной: с берегов Темзы ответили, что в таком случае постараются удержать Францию от вмешательства в конфликт. Однако в следующем году ситуация изменилась: консерваторов у руля британской политики сменили либералы, которые заявляли, что не пойдут на коалицию с Берлином, поскольку тем самым испортят отношения с Парижем.
А в России на смену негативным эмоциям, преобладавшим после Берлинского конгресса, приходила трезвая оценка ситуации. Петербургу угрожала реальная опасность оказаться в изоляции, а сближение с Францией привело бы только к дальнейшему опасному обострению отношений с Берлином. Не стоит забывать и о том, что Германская империя являлась для России главным внешнеторговым партнером и ключевым финансовым рынком. Поэтому в Петербурге было решено последовать старой максиме о том, что друзей нужно держать близко, а врагов — еще ближе, и пойти на возобновление «союза трех черных орлов». Одряхлевшего князя Горчакова у руля внешней политики фактически сменил Николай Гирс[715]